Я открыла дверь и замерла на пороге. На диване, аккуратно подобрав под себя ноги, сидела Тамара Ильинична — моя бывшая свекровь. Та самая, что на протяжении трёх лет брака методично превращала мою жизнь в череду упрёков и нотаций. Её визиты всегда были испытанием: она появлялась без предупреждения, оценивающе осматривала квартиру, принюхивалась к запахам из кухни и неизменно находила, к чему придраться.
— Вы?.. — голос предательски дрогнул.
Она подняла на меня глаза — непривычно тусклые, без прежнего властного блеска. В руках нервно теребила край шарфа, чего за ней прежде не водилось: Тамара Ильинична всегда держалась с холодной уверенностью королевы, проверяющей верность подданных. Сейчас же её обычно безупречная причёска слегка растрепалась, а на лице читалась такая усталость, что я невольно сделала шаг назад.
— Знаю, что не ждала. Но мне… нужно с тобой поговорить.
Я молча прошла в гостиную, села напротив. Внутри всё сжалось в тугой комок. За эти годы я научилась ждать подвоха от любого её слова. Каждый её визит заканчивался одним и тем же: она находила повод указать на мои «недочёты» как жены, хозяйки, будущей матери.
— Валерка… — она запнулась, сглотнула. — Валера пропадает.
Я невольно усмехнулась:
— Простите, но какое это имеет ко мне отношение? Мы с Валерой в разводе уже полтора года.
— Имеет! — резко выпрямилась она. — Потому что только ты можешь его остановить.
В её голосе впервые за всё время нашего знакомства звучала не властность, а… мольба. Я внимательно всмотрелась в её лицо: морщины стали глубже, под глазами — тёмные круги. На безупречных некогда руках проступили вены, а пальцы, всё ещё сжимавшие шарф, слегка дрожали.
— Что случилось?
— Он связался с этой… Ритой. Ты её не знаешь. Она… — Тамара Ильинична зажмурилась, словно пытаясь стереть образ из памяти. — Она пьёт. Курит. Кричит на него. А он… он стал другим. Худым, нервным. Деньги у него тянет, а он отдаёт!
Я скрестила руки на груди, пытаясь унять дрожь. Всё это звучало как дурной фарс — будто сцена из дешёвой мелодрамы. В памяти всплыли наши последние ссоры с Валерой, его оправдания: «Мама просто переживает», «Она хочет как лучше», «Ты слишком остро реагируешь».
— И вы хотите, чтобы я… что? Вернула его?
— Да! — она вдруг схватила меня за руку, и я поразилась, насколько холодной и слабой оказалась её хватка. — Я знаю, что была неправа. Знаю, что изводила тебя. Что считала, будто ты ему не подходишь. Но сейчас… сейчас я вижу, какой он был с тобой и какой стал без тебя.
В комнате повисла тяжёлая тишина. За окном шелестел дождь, отбивая нервный ритм по подоконнику. Капли стекали по стеклу, размывая огни вечернего города.
— Вы серьёзно? — я покачала головой. — После всего, что было? После ваших «она не умеет готовить», «она не уважает семейные традиции», «она думает только о себе»?
— Серьёзно, — прошептала она. — Я разрушила ваш брак. Своими руками. Думала, что знаю, как лучше. А теперь… теперь вижу, что лучше было тогда, чем сейчас.
Её голос дрогнул, и я вдруг заметила, как по щеке скользнула слеза. Тамара Ильинична, всегда безупречно собранная, плакала у меня на глазах. Это было настолько непривычно, что на мгновение я потеряла дар речи.
— Он звонит раз в неделю, — продолжала она, не вытирая слёз. — Говорит невпопад. Глаза пустые. А раньше… раньше он смеялся. С тобой смеялся. Ты его… оживляла.
Я встала, подошла к окну. За стеклом расплывались огни вечернего города. В голове крутилось: «Это не моё дело. Я свободна. Я не должна». Перед глазами пронеслись воспоминания: наши с Валерой первые свидания, его заразительный смех, наши мечты о доме у озера, о детях. И тут же — её холодные замечания, её непреклонное «ты не та, кто ему нужен», её попытки «перевоспитать» меня.
— Я не могу, — сказала тихо, не оборачиваясь. — Не могу вернуться. Не хочу.
— Понимаю, — она медленно поднялась. — Но хотя бы поговори с ним. Просто поговори. Скажи, что он нужен. Что он достоин лучшего.
Я обернулась. Перед мной стояла не властная свекровь, а уставшая пожилая женщина, в глазах которой читалась безысходность. В этот момент я вдруг осознала: она тоже жертва своих ошибок. Жертва непоколебимой уверенности в том, что знает, как «правильно».
— Хорошо, — выдохнула я. — Я попробую.
Она кивнула, дрожащими руками завязала шарф. У двери обернулась:
— Спасибо. И… прости меня. За всё.
Когда она ушла, я долго сидела в тишине. В голове крутились обрывки воспоминаний: наши с Валерой прогулки по осеннему парку, его тёплые объятия, наши планы на будущее. И её постоянные замечания, её холодное «ты не справляешься», её уверенность в том, что она одна знает, как должно быть.
Часы на стене отсчитывали секунды, а я всё не могла решить: стоит ли вмешиваться? Не станет ли это шагом назад? Но где‑то в глубине души теплилась мысль: если я могу помочь, разве не стоит попытаться?
На следующий день я набрала его номер. Он ответил не сразу, голос звучал отстранённо:
— Алло?
— Валера, это я. Нам нужно поговорить.
В трубке повисла долгая пауза. Я слышала его дыхание, прерывистое, неуверенное. А потом он тихо сказал:
— Я… я согласен.
И в этом «согласен» я услышала то, чего не слышала полтора года — надежду. Ту самую искру, которую, казалось, навсегда погасили обиды и разочарования.