Старый альбом
Аня всегда думала, что прошлое пахнет пылью и старыми духами. Пылью — от полки, где годами стоят книги и коробки, и духами — от старых фотоальбомов, в которых когда‑то лежали письма, надушенные перед отправкой. На верхней полке шкафа, рядом с новогодними гирляндами и коробкой со старыми игрушками, стояло её главное сокровище — толстый зелёный альбом.
Каждый раз, когда в доме становилось слишком тихо, когда телефон замолкал, а «сообщения не приходили уже целых две минуты», как она сама над собой иронизировала, руки тянулись к этому альбому почти автоматически. Стул придвинуть, осторожно встать, нащупать корешок, достать с полки — и вот уже знакомый тяжёлый разворот шуршит на столе.
— Ну что, поехали, — тихо говорила она себе, касаясь пальцами первой страницы.
На первой странице были они с Сергеем. Свадьба: девяностый год, дешёвые костюмы, белое платье с перчатками, которые мама называла «как у принцессы», и его смущённая улыбка. На этой фотографии Аня всегда задерживалась дольше всего.
— Вот тогда я была счастлива, — привычно шептала она, как заклинание.
Дальше — рождение сына, запах роддома, который она могла вспомнить до мельчайших деталей; первые шаги; съёмная квартира с облупленной краской на батареях, но с их первым ковром, купленным на скопленные деньги. Друзья за столом, которыми когда‑то казалось, она будет окружена всю жизнь. Первый маленький отпуск, море с июньской жарой, когда песок обжигал ступни, а они всё равно смеялись, потому что это было их «первое море».
— Вот здесь всё ещё было хорошо, — вздыхала она, перелистывая страницу за страницей.
Где всё пошло не так
Она почти знала наизусть, на какой фотографии начнёт щемить в груди особенно заметно. Там, где они все втроём стоят на лестничной площадке нового дома. На снимке они втроём на лестничной площадке нового дома: сын с растрёпанными волосами и рюкзаком, Сергей держит над головой связку ключей, а она стоит рядом с коробкой в руках. Тогда всем казалось, что впереди их ждёт только хорошее, и никто не думал, что именно с этого подъезда они будут понемногу расходиться в разные стороны.
— Вот здесь всё повернуло не туда, — думала Аня теперь, каждый раз задерживаясь взглядом на своём лице.
На фотографии она улыбается, но теперь, спустя годы, ей казалось, что глаза там уже какие‑то настороженные. Хотя, возможно, это она дорисовывала тревогу задним числом. Удобно ведь: знать, чем всё кончилось, и видеть намёки на беду в каждом старом кадре.
Она перелистывала дальше. Командировки Сергея, его аккуратные рубашки, новые галстуки, незнакомые лица на корпоративных фото, всё больше снимков без неё. Потом — почти пустые страницы. Сын, играющий с мячом во дворе, сын за партой, сын с чужими взрослыми на школьном празднике, куда она не смогла прийти из‑за работы. И в каждом кадре ей сейчас казалось, что было написано невидимыми чернилами: «Здесь ты что‑то упустила».
— Вот тут я уже всё потеряла, — тихо подытоживала она каждый раз.
Ей казалось, что если достаточно долго смотреть на эти застывшие картинки, однажды удастся увидеть ту точку, где нужно было повернуть иначе. Сказать другую фразу. Там, где нужно было остаться, она ушла. А там, где нужно было уйти, — осталась.
В такие вечера настоящий, живой мир вокруг неё подсыхал как краска на палитре. Звуки становились глуше, чай остывал в кружке, а сообщения от сына «я задержусь у Димы» или от мамы «позвони, когда сможешь» оставались непрочитанными. Зачем? Ведь прошлого в них не было.
День, когда альбом упал
В тот день она снова полезла за зелёным альбомом. На улице шёл снег, хотя был уже март. Он тихо падал за окном, ложился на подоконник и сразу таял. Аня поставила чайник, машинально проверила телефон, пролистала ленту — чужие фото чужого счастья — и, не найдя там ничего, что могло бы заполнить пустоту в её груди , пошла к шкафу.
Стул был старый, немного качающийся. Она встала на него привычным движением, рукой потянулась к альбому — и в этот момент телефон коротко пискнул на столе. Аня рефлекторно обернулась, потеряла баланс и резко дёрнула за корешок.
Зелёный альбом будто обиделся. Он выскользнул из её рук, ударился уголком о край стола и с глухим стуком полетел вниз. Кольца механизма разжались, и сотни фотографий, аккуратно собираемых годами, разлетелись веером по полу.
— Да что ж такое… — Аня соскочила со стула, едва не наступив ногой на уже упавшие снимки.
Фотографии лежали лицом вниз и лицом вверх, как карты после неаккуратной сдачи. Лестничная площадка, свадебный зал, роддом, море, новый год, ёлка, квартиры, кухни, чьи‑то улыбки, чьи‑то тени — всё перемешалось в одну абсурдную мозаику.
— Ну конечно, идеально просто, — сквозь зубы сказала она, чувствуя, как к горлу подкатывает раздражение.
Она опустилась на колени, аккуратно вытаскивая снимки из‑под шкафа, из‑под стула, из щели между стеной и батареей. На некоторых уголках уже появлялись заломы, кое‑где размылся маркер с датой. Её прошлое, которое она так тщательно хранила, вдруг оказалось хрупким и разрозненным, как если бы кто‑то взял и разорвал её прожитые годы на куски.
— Опять всё не так, — прошептала она, и в голосе было больше боли, чем злости.
Она так увлеклась спасением своих бумажных воспоминаний, что не сразу заметила: на пороге комнаты кто‑то стоит.
Живое рядом
— Мам, ты чего на полу сидишь? — в дверном проёме показалась фигура сына.
Ваня снял наушник из одного уха, прислонился к косяку и посмотрел на разбросанные по полу фотографии. На нём была та самая толстовка с потрескавшейся надписью, которую она давно просила уже заменить, но он всё равно носил — «удобно же». Волосы чуть растрёпаны, на щеке полоска от подушки.
— Альбом уронила, — машинально ответила Аня и тут же снова уткнулась в фотографии, как будто боялась, что, если не соберёт их немедленно, они исчезнут.
Ваня молча подошёл ближе, присел напротив неё и взял в руки один из снимков.
— О, помнишь, это когда мы в деревню к дедушке ездили? Ты тогда ещё ругалась, что я в речку в кроссовках залез, — он усмехнулся, глядя на маленького себя в мокрых брюках.
— Помню, — Аня чуть заметно улыбнулась. — Ты ещё потом весь вечер чихал.
Они начали собирать фотографии вдвоём. Он протягивал ей снимки, иногда смеялся, иногда задавал вопросы.
— А это кто?
— Это твоя крёстная.
— А почему она пропала?
— Так бывает, люди расходятся, — пожала плечами Аня.
Она отвечала коротко, привычно пряча лишние подробности, но постепенно ловила себя на том, что каждый его вопрос — не про «где всё пошло не так», а про «а что было дальше». И в этих вопросах было больше любопытства, чем обвинения.
В какой‑то момент он замер, держа в руках помятую фотографию с лестничной площадки.
— Это когда мы сюда переехали, да? — спросил он, вглядываясь в изображение.
— Да, — вздохнула она. — Вот тут как раз всё…
— Мам, — перебил он мягко. — Можно без этого «всё пошло не так»?
— Почему? — она удивлённо подняла на него глаза.
— Ну… мы же тут тоже много всего классного сделали, — он почесал затылок, подбирая слова. — Я тут на гитаре играть научился, ты же меня на кружок водила. Мы с тобой эту жуткую зелёную кухню перекрашивали, помнишь? Я половину краски на себя вылил. Ты тогда так смеялась, что даже не стала ругаться.
Аня моргнула. В её личной хронике этот период значился как «время, когда всё рушилось». А он — перечислял маленькие радости, о которых она давно не думала.
— И ещё… — Ваня поднял другую фотографию, где они вдвоём сидели на полу среди коробок, с грязными руками и кружками чая. — Ты тогда сказала, что, пока мы вдвоём, — у нас дом есть. Даже если вокруг одни коробки.
Она вспомнила. Не фотографию, а вечер, запах картошки с луком и чай в старых, не подходящих друг другу кружках. И своё собственное, сказанное как бы невзначай: «Пока мы вдвоём — мы дома». Сказанное прежде всего, ей самой, чтобы не развалиться.
— Я это говорила? — спросила она чуть хрипло.
— Конечно, ты, — улыбнулся он. — Я тогда подумал, что… ну, раз мы вдвоём, тогда и правда всё ок.
Он поднял глаза от фотографий и вдруг по‑детски протянул к ней руку.
— Мам, оставь их пока, — тихо сказал он. — Пойдём чай пить. Ты живёшь как будто там, — он кивнул на рассыпанный по полу пазл из прошлого. — А я — тут. И мне иногда тебя не хватает.
Притихший чайник и закрытый альбом
Слова «мне тебя не хватает» прозвучали так просто, будто он говорил о соли, которую забыли купить. Но в груди у Ани что‑то дрогнуло, как тонкое стекло, когда по нему проводят пальцем.
Она огляделась. Комната, в которой она провела столько вечеров, сидя с этим альбомом, казалась вдруг чужой. Стопка немытых кружек на столике, забытая открытая книга, на стуле — его рюкзак, в углу — коробка с игрушками, которые он всё никак не решается выкинуть, «потому что там воспоминания». Настоящая жизнь, шумная, живая, тёплая, всё это время сидела с ней рядом, как человек, тихо сидящий у палаты в больнице, и терпеливо ждала, когда её заметят.
Чайник на кухне давно уже вскипел и выключился, и теперь остывал, чуть потрескивая. Аня вдруг поняла, что не помнит, когда последний раз пила чай не под шорох переворачиваемых страниц.
Она опустила в коробку последние фотографии, осторожно поправила кольца альбома и закрыла его. В последнюю секунду едва не открыла снова — проверить, всё ли на месте, правильно ли сложила. Рука привычно потянулась к корешку, но она остановила себя.
— Хватит, — сказала она вслух, удивившись тому, как спокойно прозвучал её голос.
— Что «хватит»? — спросил Ваня, уже протягивая ей руку, чтобы помочь подняться.
— Хватит жить в этом, — она кивнула на альбом. — Он останется. Но я… я, наверное, чуть‑чуть хочу здесь пожить.
Она сказала это и сама ещё не до конца верила своим словам, но внутри вдруг стало чуть легче — как после сильного дождя, когда в небе появляется первая светлая полоска. Ещё не солнце, но уже надежда.
Ваня улыбнулся, сжал её пальцы крепче.
— Наконец‑то, — ответил он.
Они поднялись. Аня взяла альбом, подошла к шкафу и впервые за долгое время поставила его не на видное место, а дальше, к коробке с новогодними гирляндами. Не спрятала навсегда, не выбросила — просто убрала так, чтобы он не бросался в глаза каждый раз, когда становилось пусто на душе.
Жизнь без подписи «тогда я была счастлива»
На кухне пахло чаем. На столе лежал открытый ноутбук с незавершённым письмом начальнице, рядом стояла тарелка с крошками и лежал блокнот с её планами на неделю.
— Ты сегодня остаёшься дома? — спросила Аня, наливая чай.
— Да, семинар перенесли. Можно я потом покажу тебе один трек? Я там кое‑что дописал, хочу, чтобы ты послушала, — Ваня по‑подростковому смущённо отвёл взгляд.
— Конечно, покажешь, — ответила она, и на этот раз телефон, мигнувший новым уведомлением, остался лежать на подоконнике.
Они сидели друг напротив друга, болтали сначала о пустяках — о институте, о его друзьях, о соседке, которая опять перепутала их этаж. Потом разговор потёк глубже. О том, как она устала всё время возвращаться мыслями туда, «где ещё было хорошо». О том, как страшно иногда смотреть вперёд, когда кажется, что самое лучшее уже случилось и не повторится.
— Знаешь, — он задумчиво крутил в руках кружку, — когда ты мне сто раз рассказываешь одну и ту же историю про то, как я маленьким в фонтан залез, мне смешно. Но иногда хочется, чтобы ты заметила, что со мной сейчас что‑то тоже происходит. Не только тогда, когда я был «тот маленький, смешной».
Она почувствовала лёгкий укол стыда — мягкий, но отчётливый. Как будто всё это время стояла спиной к открытому окну.
— А мне иногда кажется, — вздохнула Аня, — что ничего интересного сейчас не происходит. Дом, работа, усталость… Как‑будто все яркие кадры закончились.
— Мам, — Ваня посмотрел на неё серьёзно, не по возрасту. — Ты же сама говоришь, что фотография — это момент, который кто‑то решил сохранить. Может, просто сейчас некому нажать кнопку? Ты всё время смотришь туда, — он слегка кивнул в сторону комнаты, где стоял шкаф с альбомами, — и не видишь, что у тебя под боком есть кто‑то живой, кто тоже хотел бы попасть «в кадр».
Она улыбнулась сквозь комок в горле.
— Ты сейчас как психолог говоришь, — попыталась она пошутить.
— Да нет, просто… я же вижу, как ты туда всё время ныряешь, — он чуть смутился. — А я тут сижу и иногда думаю: ну, может, она когда‑нибудь оглянется.
Чашка в её руках была тёплой. За окном всё ещё падал мартовский снег, но на кухне было по‑домашнему уютно.
Аня посмотрела на сына — на его, уже взрослые ладони с лёгкими мозолями от струн гитары, на усталые глаза, в которых всё равно было много света. Она вдруг остро почувствовала: вот он, кадр, которого в альбоме нет. Потому что он происходит сейчас.
— Знаешь, — сказала она тихо, — давай сегодня без старых фотографий. Давай просто… посидим. А если очень захочется что‑то запомнить, я тебя сфотографирую прямо за этим столом. Без всяких «тогда я была счастлива». А просто: «в тот вечер мы пили чай и говорили о важном».
Ваня улыбнулся так широко и так по‑детски, что ей на секунду показалось, будто время всё‑таки умеет идти назад.
— Договорились, — кивнул он. — Только я, может, сначала стол вытру, а то стыдно будет потом на эту фотку смотреть.
Он поднялся, подошёл к мойке за тряпкой и случайно задел её стул, он слегка качнулся. Аня автоматически поддержала сына за локоть и почувствовала, какой он настоящий и родной.
Она медленно выдохнула, чувствуя, как внутри неё словно закрывается тяжёлая дверца — та самая, за которой хранился зелёный альбом. Нет, не навсегда. Просто больше не как единственный выход в мир.
Прошлое оставалось важным — с его свадьбами, роддомами, лестничными площадками, ошибками и обидами. Но прямо сейчас, за обычным кухонным столом, рядом с ней сидел человек, для которого она всё ещё была не чьим‑то бывшим счастьем, а настоящей мамой.
И это было самое важное.
Потому что прошлое важно помнить, но опасно в нём жить.