В ту ночь в мастерской художника Якулова было накурено и шумно. Богема гуляла. Но когда распахнулась дверь и вошла она, разговоры стихли. Айседора Дункан, мировая знаменитость, «босоножка», женщина, бросившая вызов классическому балету, плыла по комнате в красном хитоне. Ей было сорок четыре года. Она была грузной, уставшей, пережившей гибель собственных детей, но всё ещё величественной.
Она полулежала на диване, принимая восхищение окружающих как должное, пока её взгляд не упал на невысокого блондина с голубыми глазами. Тот читал стихи — громко, почти крича, размахивая руками. Айседора не понимала ни слова по-русски. Но она слышала музыку его голоса и видела звериную, дикую тоску в его глазах.
Когда поэт закончил, она сама подозвала его. Провела рукой по его светлым кудрям и на ломаном русском, с тяжелым акцентом, произнесла всего два слова, ставшие пророческими:
— Zolotaya golova…
А потом, заглянув в глаза, вдруг добавила с пугающей нежностью:
— Anguel.
И через секунду, увидев дьявольскую искру в его улыбке:
— Tchort (чёрт).
Так, осенью 1921 года, началась эта безумная, разрушительная и невозможная история любви. Ему было 26, ей — 44. Они были из разных миров, из разных эпох, и между ними стояла стена молчания. Но в ту ночь Сергей Есенин ушел из мастерской не один.
Любовь глухонемых
Их роман развивался стремительно, как пожар в сухом лесу. Есенин переехал в особняк Айседоры на Пречистенке. Вся Москва шепталась: «Что он в ней нашел? Она же старуха!». А другие злорадствовали: «Альфонс». Но это не было расчетом. По крайней мере, вначале. Это была вспышка страсти двух гениальных одиночеств.
Самым страшным в их союзе была не разница в возрасте, а немота. Айседора знала от силы два десятка русских слов. Есенин не знал ни одного иностранного языка и принципиально не хотел учить.
«Моя твоя не понимай», — смеялся он в начале. Но скоро смех сменился раздражением.
Но поэт принципиально не хотел изучать иностранные языки:
"Я русский поэт! Ежели хотят со мной общаться, то пусть русский учат!"
Они общались жестами, взглядами и… алкоголем. Шампанское лилось рекой. Айседора, пытаясь соответствовать молодому возлюбленному, пила наравне с ним. Для неё Есенин был сумасшедшим русским ребенком, гением, которого нужно спасти, обогреть и показать миру. Для него она была экзотической птицей, трофеем, доказательством его собственной значимости. Друзья приходили с утра и оставались у них до поздней ночи, затем она выгоняла всех до утра, чтобы остаться с Есениным наедине.
Но утром всё повторялось вновь...
Но «Ангел» быстро превращался в «Черта». Хмель выпускал наружу демонов Есенина.
Битые зеркала и «Дунька»
Идиллия закончилась быстро. Есенин начал тяготиться этой «золотой клеткой». Его бесило, что он не может поговорить с женой о самом главном — о своих стихах. Она чувствовала ритм, хлопала в ладоши, но смысла, глубины его метафор понять не могла.
Начались скандалы. Есенин, пьяный и злой, крушил мебель в особняке на Пречистенке. Он бил зеркала, швырял в Айседору вазы. Однажды он в ярости крикнул ей страшное, унизительное:
— Дунька!
Великая танцовщица, покорившая Европу и Америку, превратилась для него в простую «Дуньку». Он мог ударить её, мог уйти, хлопнув дверью, и пропасть на несколько дней.
А она? Она ждала. Искала его по московским кабакам, вытаскивала из пьяных драк. Айседора прощала ему всё. В её любви было слишком много материнского. Потеряв своих детей в автокатастрофе, она видела в Есенине того самого ребенка, которого нужно уберечь от гибели. Даже когда он материл её последними словами, она лишь грустно улыбалась и гладила его по голове: «Сергей, Сергей…».
Мистер Дункан
Чтобы спасти Есенина от пьянства и друзей-собутыльников, Айседора решилась на отчаянный шаг. Она решила увезти его за границу. Показать ему Европу, Америку, открыть ему мир. Ради визы они официально расписались. И оба взяли двойную фамилию — Есенины-Дункан.
Это стало началом конца.
За границей Есенин ожидал триумфа. Он думал, что мир падет к ногам великого русского поэта. Но Европа увидела в нем лишь «молодого мужа мадам Дункан». На афишах, в газетах, на приемах — везде блистала Айседора. А он был лишь красивым приложением, экзотическим русским медведем в модном смокинге.
Его самолюбие было раздавлено.
— Я Есенин! Я поэт! — кричал он в номерах фешенебельных отелей Берлина и Парижа.
Но его никто не понимал. Языковой барьер стал тюрьмой. Без языка поэт — никто.
От бессилия и унижения он пил ещё страшнее, чем в Москве. Скандалы стали международными. В отеле «Крийон» он перебил всю мебель и зеркала, полицию пришлось вызывать дважды. Айседору выселяли из гостиниц, разрывали с ней контракты из-за буйного мужа.
В Америке его приняли за сумасшедшего. Журналисты писали не о его стихах, а о том, как русский муж Айседоры спускается по водосточной трубе или бегает по коридорам в нижнем белье. Он ненавидел этот буржуазный мир, ненавидел Айседору за то, что она свидетель его позора, и ненавидел себя.
«Меня считают здесь её придатком. А она — дрянь», — писал он друзьям в Россию. Любовь окончательно превратилась в ненависть.
«Я люблю другую»
Они вернулись в Россию в августе 1923 года разбитыми и чужими друг другу людьми. Медовый месяц, затянувшийся на полтора года, выпил из них все соки. Есенин, едва сойдя с поезда, почувствовал облегчение — он снова дома, его снова понимают, он снова велик.
Айседора уехала на гастроли в Крым. Она все ещё надеялась, что в родных стенах Сергей успокоится, и они начнут все сначала. Но Есенин уже вычеркнул её из жизни. Он просто не приехал к ней.
Вскоре Дункан получила телеграмму, текст которой был жесток и лаконичен, в духе самого Есенина:
«Я люблю другую. Женат. Счастлив. Есенин».
Это была ложь — никакой «другой» и женитьбы тогда еще не было. Он просто хотел ударить побольнее. Разрубить этот узел одним махом.
Айседора поняла. Она не стала устраивать сцен. Молча собрала вещи и навсегда покинула Россию, страну, которая подарила ей последнюю любовь и столько боли.
Постскриптум
Они оба прожили недолго после расставания. Рок преследовал их, словно та самая битая зеркальная амальгама.
Через два года после их разрыва, в декабре 1925-го, Сергея Есенина нашли мертвым в ленинградском «Англетере». Ему было всего 30 лет.
А спустя полтора года, в Ницце, погибла Айседора. Судьба сыграла с ней злую шутку, словно напоминая о красном хитоне, в котором она впервые увидела своего «Ангела». Длинный красный шарф, наброшенный на шею, намотался на ось колеса гоночного автомобиля и задушил её мгновенно.
Их страсть была похожа на столкновение двух планет — яркая вспышка, ослепивший свет и неизбежные обломки, на которых невозможно построить тихий дом. «Zolotaya golova» — так она его называла. И эта голова стала её проклятием и её величайшим счастьем, которое она так и не смогла понять до конца из-за проклятого языкового барьера.
Спасибо за внимание!