От автора: эта история короче, чем полноценный роман. Это скорее очень длинный рассказ, но я не могла ее не выложить )) Поэтому спасибо Дзену, что теперь есть оглавление в начале статьи, где можно просто тыкнуть на нужную главу )))
Глава 1. Островок в Зеленом море
Снаружи город всегда звучал иначе.
Внутри стен — привычное, вязкое гудение: шаги по камню, скрип телег, шепот торговцев, которые вроде бы и кричат «свежее! дешевле!», но делают это так, будто боятся разбудить кого-то важного. Внутри стены люди жили аккуратно, словно каждый день был одинаковой тарелкой каши: безопасно, сытно, но без вкуса. И даже ветер здесь был приличным — он не рвал вывески, не кидался песком в глаза, не пах зверем и сырой землёй. Он пах пекарней, дымом и чужими душами.
Снаружи… снаружи ветер пахал тебя, как поле.
Шати стояла на верхней площадке Северных ворот и смотрела вниз, туда, где за последним ровным камнем мостовой начиналась не дорога — начиналось Зелёное море. Она называла джунгли морем не из поэзии, нет. Просто по-честному: оно тоже шумело, вздымалось, меняло цвет, убивало и иногда, очень редко, позволяло пройти.
За стенами зелень не была красивой открыткой. Она была системой. Она жила, дышала, тянулась к свету и к теплу, и ко всему, что теплее и слабее неё. Далеко внизу, у самой кромки, листья шевелились, как чешуя огромной рыбы; где-то хрустнуло, будто сломали сухую ветку, и тут же ответило второе, третье — не птицы, не звери, а что-то между. Мир снаружи не обязан был быть понятным.
И именно это его делало… невозможным и прекрасным одновременно.
Шати опёрлась локтями о холодный камень парапета. Камень за ночь набрал сырости и теперь отдавал её коже, как будто напоминал: «Не расслабляйся». Внизу, у ворот, уже собиралась группа — пять человек, двое на телеге, трое пешком. Кто-то спорил, кто-то проверял ремни, кто-то нервно смеялся слишком громко. А один — стоял отдельно.
Он всегда стоял отдельно.
Шати видела его даже без привычки выискивать лица. У него была такая аура… не в смысле магии, конечно, просто привычка занимать место так, будто мир ему мешает. Он не суетился, не болтал, не поглядывал на стену с жадностью новичка. Он проверял снаряжение движениями экономными и точными — так делают люди, которые уже однажды заплатили за ошибку, и второй раз платить не хотят.
Бектан.
Его имя в городе произносили двумя способами: либо уважительно и тихо («он вернулся»), либо так же тихо, но с гадким оттенком («он опять идет»). Люди любили когда кто-то рисковал жизнью вместо них, любили чужую опасность — до тех пор, пока она не подходила слишком близко к их собственному дому.
Шати прищурилась. С такого расстояния она не могла разглядеть цвет его глаз, но могла угадать настроение по углам плеч. Напряжение. Не паника — нет. Тот тип напряжения, который держит тебя собранным, как пружину. С таким человеком страшно идти рядом, потому что он не делает вид, что всё будет хорошо. Он всегда как будто заранее знает, где тебя могут убить. И, что хуже, он не считает нужным врать по этому поводу.
— Опять бука… — пробормотала Шати себе под нос.
Сказано было не зло. Скорее — с тем упрямым весельем, которое остаётся, когда ты слишком много раз сталкивалась с тем, что мир не просит разрешения, прежде чем ударить. Шати не любила бук. Нет, правда. Не потому, что у неё было желание всех спасать и обогревать. Просто буки раздражали её философски: если жизнь и так постоянно пытается тебя пережевать, зачем ещё добровольно быть кислым?
Она оттолкнулась от парапета и спустилась вниз по винтовой лестнице. Ступени были вытерты тысячами подошв, в углах пахло мокрой известью и старым железом. Где-то внизу скрипнула дверь, и в лицо ударил запах, который Шати любила почти так же, как свежий хлеб: запах смолы, кожи и верёвок. Запах сборов, запах грядущих приключений.
На площадке у ворот было людно. Стражники в медных нагрудниках с привычным равнодушием держали порядок — не по доброте, а потому что толпа у ворот могла стать проблемой. Продавцы с тележками ловко вылавливали авантюристов, как рыбаки: «сухари! соль! бинты! масло для оружия!» Смеялись, торговались, торопились. По углам стояли те, кто провожал: жёны, дети, иногда — родители. Их лица были похожи на неправильно высушенную глину: чуть треснутые, натянутые, слишком спокойные для тех, кто видится с родным человеком возможно последний раз.
Шати прошла мимо лавки с травами и автоматически отметила свежесть листьев. Хорошая партия. Не залежалась. Значит, кто-то недавно вернулся и сдал добычу. Значит, сегодня кто-то ещё уйдёт и станет чьей-то надеждой. Или чьим-то горем.
В мире, где все за воротами хочет тебя убить и сожрать, а иногда просто убить, приходилось выходить в тот самый мир, чтобы добыть ресурсы. И если воду основатели этого города когда-то сумели подвести из ближайшей реки, то некоторые материалы можно было достать только там, за воротами.
У которых люди уже расступались, когда стражник записывал имена уходящих. Мел. Доска. Обычная процедура. Внутри стен всё любило быть записанным: так казалось, будто оно контролируемо.
Шати любила смотреть, как этот контроль ломается в первые же десять шагов за границей камня.
Авантюристы. Молодежь рвалась выйти за границы, считая что они справятся. Но даже самое простое задание неподалеку от границ города могло кончиться смертью храброго глупца. Но те, кто возвращался, и даже не покалеченным… о, они становились живой легендой. И Шати намеревалась прибиться к одной из таких легенд.
Она остановилась рядом с Бектаном, слишком близко, чтобы быть случайностью, и достаточно спокойно, чтобы это выглядело почти естественно.
— Доброе утро, — сказала она так, будто они знакомы сто лет и как минимум уже успели вместе однажды выжить.
Бектан не поднял голову. Он продолжал подтягивать ремень на сумке, проверяя пряжку. Пряжка была простая, но крепкая — не для красоты. Шати отметила даже это. В его экипировке всё было «чтобы работало». Никаких лишних украшений, никаких подвесок, никаких талисманов, которые частенько любила вешать на себя молодежь. Шати же знала - если тебя есть за что ухватить, если тебе есть, чем зацепиться, то считай, что ты наполовину мертв. И вряд ли вторая половина останется рада, тому что жива.
Бектан ответил не сразу. Потом всё же произнёс:
— Утро.
Одно слово. Без эмоции. Без приглашения.
Шати улыбнулась. Её улыбка была не липкой и не сладкой — она была как щербинка на ноже: маленькая, но заметная.
— Какой у тебя богатый словарный запас. Я аж вдохновилась.
Он наконец поднял взгляд. И вот это было похоже на прыжок в холодную воду: ты вроде жив, но дыхание замирает.
— Ты кто? — спросил он.
Не «как зовут», не «чего надо», а именно «ты кто». Как будто он оценивал не человека, а потенциальную проблему.
— Я? — Шати театрально приложила ладонь к груди, будто её ранили словами. — Я — Шати. Местная легенда, ходячая катастрофа и человек, который умеет говорить со всеми. Иногда даже с буками.
Бектан посмотрел на неё ещё пару секунд. Слишком долго для обычного любопытства. Достаточно долго, чтобы она почувствовала, как под его взглядом хочется перестать улыбаться и стать серьёзной — и именно поэтому она не перестала.
— Не слышал, — сказал он.
— Ну, значит, слухи ещё не дошли до твоего подвала, где ты хранишь своё хорошее настроение, — бодро отозвалась Шати. — Я иду с тобой.
И вот тут он не просто посмотрел. Он повернулся. Медленно. Как человек, которому только что сообщили, что его дом решили использовать как склад для чужих проблем. Казалось, что окружающие их люди резко замолчали, прислушиваясь и ожидая, чем все кончится.
— Нет, — сказал он так же коротко, как до этого говорил «утро».
Шати кивнула, будто услышала «да».
— Отлично. Тогда ты идешь со мной.
— Я сказал «нет».
— Я услышала. Но ты же понимаешь, да? Отрицание — это часть принятия.
Бектан выдохнул через нос. Это не было смешно. Ни для него, ни для мира вокруг. А Шати рядом сияла глазами и продолжала улыбаться. Мужчина четко по слогам произнес:
— У меня нет команды. Я хожу один.
— У тебя есть ноги, мозги и лицо, на котором написано: «не подходи, я укушу». Это уже почти команда, — сказала Шати и чуть наклонилась ближе, понизив голос. — И я правда полезная. Я знаю, где в этих местах растёт плащевик. Такой серый гриб, который при сушке становится как ткань. В городе за него платят, как за древнюю сталь. А ещё я знаю, как не попасть в «поющую яму».
— В какую яму? — автоматически вырвалось у него.
Шати радостно вскинула брови.
— Ага. Значит, ты умеешь задавать вопросы. Уже прогресс.
Он стиснул челюсть. И на секунду Шати увидела, как в нём борются две вещи: раздражение и здравый смысл. Раздражение хотело послать её куда подальше. Здравый смысл понимал, что лишние знания — это ресурс, которым не разбрасываются. А у слишком болтливой и жизнерадостной девчонки явно водилась пара хитростей за спиной.
Но даже здравый смысл иногда проигрывал гордости. Особенно у людей, которые привыкли выживать в одиночку.
— Иди с другими, — сказал Бектан. — Там группа.
Шати оглянулась. У одного на поясе висела погремушка из костей — «чтобы отпугивать зверей». У другого лицо было уже сейчас белое, как бумага. Третий слишком много говорил и слишком громко смеялся, фальшиво — чтобы не слышать, как стучит собственный страх.
— С ними я умру от глупости, — честно сказала она. — А с тобой — возможно, от чего-то более достойного. Например, от невероятно хмурого взгляда.
— Я серьёзно.
— И я серьёзно, — ответила Шати, и на мгновение в её голосе прорезалось что-то глубокое, как тёмная вода под солнечной рябью. — Я не ищу приключений ради песен веселых бардов. Я ищу возможность жить… нормально. У вас, угрюмых бук, с этим обычно лучше.
— Я похож на того, кто живет нормально? — переспросил Бек, хмуро.
— Ты похож на того, кто живет. Живет, уходя и каждый раз возвращаясь. — пожала плечами Шати. — А степень нормальности каждый определяет для себя сам.
Он смотрел на неё, и она почувствовала — вот сейчас он спросит то, что действительно важно: «зачем тебе это?» или «что ты потеряла?». Но он не спросил. Вместо этого он сказал:
— Ты понимаешь, что там, — он кивнул в сторону ворот, — тебя могут убить?
Шати посмотрела туда же.
Ворота были раскрыты, и за ними — в нескольких шагах — начиналась другая реальность. Там воздух был гуще, влажнее, насыщеннее. Там пахло раздавленными листьями, тёплой землёй, цветами, которые красиво выглядят ровно до того момента, пока не выясняется, что их пыльца вызывает остановку дыхания. Там слышались крики птиц, похожие на смех, и шорохи, похожие на слова. Там где-то далеко, в зелёной глубине, жило множество существ, которым было всё равно, есть у тебя планы на жизнь или нет. Шати знала это. Она уже была там когда-то.
Мир за стенами не был злым. Он был честным.
— Понимаю, — сказала Шати тихо. И снова улыбнулась, возвращая себе лёгкость, как плащ на плечи. — Но внутри стен тоже умирают. Просто медленнее.
Бектан ничего не ответил. Он лишь отвернулся, будто это не разговор, а лишний звук. И пошёл к стражнику, который записывал имена.
— Имя? — спросил стражник.
— Бектан, — ответил он.
Мел скрипнул по доске.
Шати шагнула вперёд.
— Шати тоже запиши, — сказала она.
Стражник поднял глаза.
— С кем?
Шати ткнула пальцем в сторону Бектана.
— С ним.
Бектан обернулся резко.
— Я не…
Стражник перебил его с усталым равнодушием человека, который видел сотню таких сцен:
— Если вы вместе выходите — я записываю. Если нет — решайте сейчас, не задерживайте ворота.
Шати подняла на Бектана взгляд настолько невинный, что даже сама бы себе не поверила.
— Видишь? Даже бюрократия на моей стороне.
— Ты… — Бектан явно подбирал слово, которое не было бы слишком грубым при стражнике.
— Настойчивая? — подсказала Шати.
— Слишком.
— Это потому что мира вокруг недостаточно, — ответила она и легко дотронулась до ремешка своей сумки, проверяя крепление. На поясе, под складкой ткани, лежали два кинжала. Они не блестели. Она специально натирала металл так, чтобы он не ловил солнечные зайчики: в джунглях зайчики — это не милота, а сигнал «бить сюда».
Бектан бросил взгляд на её руки. На ремни. На обувь. На то, как она держится. И его лицо, если и изменилось, то совсем чуть-чуть — как меняется линия горизонта, когда ты делаешь шаг.
— Ты раньше выходила? — спросил он.
— Конечно, — легко сказала Шати. — Я же не самоубийца.
Потом, уже честнее, добавила:
— Я выживальщица. Это другое. Именно поэтому я иду с тобой.
Стражник кивнул и махнул рукой, пропуская. Ворота медленно раскрыли своё железное горло шире, и Шати почувствовала, как воздух меняется прямо на коже: будто кто-то поднёс к лицу влажную тёплую ткань. Почему-то внутри стен это ощущалось по-другому. По шее скользнул липкий пот — не от жары, а от предвкушения. Мир снаружи всегда трогал тебя первым.
Шати шагнула за линию камня.
И сразу — как будто оказалась в другом мире: звуки стали ближе, запахи — ярче, цвета — глубже. Листья сияли всеми оттенками зелёного, от почти жёлтого, солнечного, до густого, тёмного, как бутылочное стекло. Где-то на ветке вспыхнуло красное пятно — птица? цветок? Шати не успела понять, потому что пятно сорвалось и улетело, оставив после себя только дрожание воздуха. Все-таки птица. Предвкушение и опасность потекли по венам, дернулись пальцы к кинжалам - инстинкт, не сознательное решение.
Под ногами земля была мягче, чем в городе, и в то же время коварнее. Камень говорил честно: «ты наступил — я есть». Земля за стенами могла сказать: «конечно, наступай», — и проглотить твою щиколотку в вязкой глине, а потом и тебя всего.. Или подбросить под подошву острый корень, который порвёт кожу даже через каучуковый слой.
Бектан шёл впереди. Не оглядывался. Но Шати заметила: его шаг стал чуть медленнее. Не чтобы подстроиться. Нет. Просто… чтобы услышать её рядом. Чтобы знать, где она. Она усмехнулась. Не забота, нет, тоже инстинкт. Нужно чувствовать все, что рядом. Чуять кожей, внутренней сутью.
— У тебя есть правила? — спросила Шати, стараясь говорить чуть тише. Здесь звук разносился иначе: в джунглях эхо не отражалось от стен, оно цеплялось за листья и возвращалось странными обрывками.
— Есть, — ответил Бектан.
— Какие?
— Не разговаривать лишнего.
Шати прыснула.
— Прекрасно. Это я точно нарушу первым делом.
Он не улыбнулся. Но угол его губ дрогнул — или ей показалось. Наверное он просто поджал губы от раздражения.
Впереди, между деревьями, протянулась первая лиана — толстая, как рука взрослого человека, покрытая мелкими шипами. Такие росли даже в городе, или не такие, а похожие? С этой как будто бы было что-то не так. Она висела неподвижно, но Шати вдруг поймала себя на ощущении, что лиана смотрит. Нет - чует. Ждет.
Она поёжилась. По коже пробежали мурашки, и не от холода — здесь было тепло, влажно, даже приятно, если бы не то, что это тепло было чужим. Оно липло к лицу, к рукам, к волосам, как мягкая паутина. Мерзко. Противно.
— Слышишь? — тихо спросил Бектан.
Шати замерла, прислушиваясь.
Сначала — ничего. Потом, где-то справа, в зелёной гуще, раздался хруст. И ещё один. И тишина.
— Это кто-то большой? — шепнула Шати.
— Или кто-то умный, — ответил он. — Нападать не собирается. Пока.
Шати сглотнула. И собралась внутренне. Почти привычно. Она почувствовала собственный пульс в кончиках пальцев, почувствовала, как мигом вспотела и по коже побежали мурашки от воздуха. Каждая мелочь ощущалась ярко, как будто мир выкрутил насыщенность на максимум.
— Ну что ж, — сказала она, делая вдох, — добро пожаловать в Зелёное море.
И, как будто в ответ, где-то вверху, на ветке, громко, резко закричала птица — так, будто смеялась им в лицо.
Бектан не обернулся. Но его рука легла ближе к ножу.
И Шати впервые подумала не о том, как его выбесить ради ярких эмоций. А о том, как не дать миру вокруг сделать это за неё.
Глава 2. Правила джунглей
Первое правило Зеленого моря Шати поняла очень давно: джунгли не любят, когда ты думаешь, что ты здесь главный.
Второе — быстро: джунгли обожают, когда ты думаешь, что всё под контролем, потому что так веселее.
Тропы как таковой не было. Был намёк на тропу — примятые листья, чуть более чистая земля, тонкая полоска пространства между кустами, где кто-то уже прошёл… и либо выжил, либо просто ушёл умирать в другом месте. Плотный, влажный воздух обнимал как горячее полотенце, приятно лишь в первую минуту, а потом становится некуда деться. Запахи смешались: зелень, какие-то цветы и что-то исключительно животное. Душно.
Шати шла за Бектаном на расстоянии ровно в пару шагов. Не слишком близко, чтобы не быть грузом, но достаточно, чтобы он не мог сделать вид, будто она «где-то там потерялась».
— Ты всегда так идёшь? — некромко заговорила она, разглядывая его спину. — Как будто тебя уволили из жизни, и ты просто обиженный выходишь из здания? Как вообще ты это делаешь? Ты просчитываешь каждый шаг и в голове такой: «вот сюда наступить с такой-то силой, а сюда с такой, здесь шагнуть шире, здесь нет, а вот тут я прибью и закопаю Шати, если она не заткнется».
— Я иду так, чтобы не умереть, — сухо ответил он.
— То есть да.
Бектан не оглянулся, но шаг его стал чуть жёстче, как будто он хотел наступить на раздражение и втоптать его в землю. Шати решила, что это успех: значит, он ее слышит. И слушает.
И тут джунгли решили с ними «поздороваться».
Лиана — та самая, толстая, шипастая — вновь появилась на пути. На вид просто растение. Но Шати не понравилось ощущение: слишком неподвижно, слишком правильно. В обычной природе всё чуть шевелится — ветер, дыхание, жизнь. А тут — словно выточена из камня.
Шати подняла руку, чтобы показать на неё, но Бектан уже остановился. Остановился так резко, что она едва не упёрлась носом ему в плечо. Он поднял ладонь — жестом «стой» — и прислушался.
Тишина.
Тишина, в которой слышно, как у тебя в горле пересыхает слюна.
Где-то вверху капнула вода. Капля ударилась о лист, взорвалась брызгами, и один холодный осколок попал Шати на ключицу. Она чуть заметно вздрогнула. Влага стекла вниз тонкой дорожкой, щекотно, почти интимно — и в этот момент ей почему-то захотелось вытереть её немедленно, как будто так можно стереть чужое хищное внимание.
— Не трогай ничего, — тихо сказал Бектан.
— Я и не…
Он молча кивнул на лиану.
Шати присмотрелась. На шипах блеснуло что-то липкое. Не роса. Гуще. Сок? Но у лиан в городе не было такого.
— Ловушка? — прошептала она.
— Да, — ответил он. — Ловушка, которую ты не заметишь, пока в ней не окажешься.
Шати сглотнула.
Она слышала про такие. Лианы-удавки. Они не “нападают” как зверь. Они просто… делают своё дело. Тянут. Обнимают. Сжимают. И чем больше ты дергаешься — тем быстрее заканчивается воздух. И шипы с дурманящим соком. Долго дергаться не получится в любом случае. Рассказ она слышала отнюдь не от выжившего после встречи с такой ловушкой авантюриста.
Шати внимательно посмотрела на землю рядом. Чуть дальше от лианы заметила тонкие нитевидные корешки, рассыпанные как волоски. Слишком ровно. Слишком аккуратно. И слишком знакомо. Сколько крови ей попортило...
— Здесь “поющий” грунт, — сказала она, едва слышно. — Если наступить, он чуть вибрирует и… ну, как бы “поёт” вниз. И лианы чувствуют это моментально. Стоит нам сделать шаг, и мы в ловушке.
Бектан впервые посмотрел на неё не как на проблему.
— Откуда знаешь?
Шати пожала плечами:
— Наблюдала. И один раз почти умерла. Очень познавательно получилось, больше не хочу.
Он снова отвернулся и достал короткий нож. Осторожно — не касаясь лианы — подцепил под корешки полоску сухой земляной коры, приподнял и оттолкнул в сторону. Корешки дрогнули — и лиана едва заметно напряглась, словно втянула воздух.
Шати по коже почувствовала эту волну. Не звук. Давление. Как когда перед грозой воздух становится тяжелее. Как когда находишься под пристальным вниманием опасности.
— Обходим справа, — сказал Бектан.
— Справа болото, — шепнула Шати. — Там мягкая глина, едва прикрытая травой. Деревья есть, но они все из тех видов, чьи корни слабы и не держат почву. На вид просто обычная грязь и трава, но под ней…
— Понял, вижу. Тогда шаг в шаг. Знаешь как?
— Да.
Шати выдохнула, почти счастливо. Он видел. Это было странно приятно: не “романтика” (Шати бы сама себя высмеяла), а ощущение, что рядом человек, который не делает вид, будто всё окей. Он реально видит.
Они обошли лиану, выбирая каждый шаг. Шати старалась наступать на корни деревьев — они были крепче почвы. Кора под подошвой была тёплой настолько, что это чувствовалось через обувь. Где-то под ней шевелилось насекомое, и Шати почувствовала лёгкую вибрацию, будто земля живёт собственной жизнью.
Когда они миновали опасное место, Бектан не выдохнул. Он просто пошёл дальше, как будто так и должно быть.
Шати, наоборот, выдохнула, шумно.
— Ты вообще умеешь расслабляться? — спросила она, взглянув на мужчину. — Или у тебя внутри постоянная тревожная сирена?
— Умею, — ответил он. — Когда я внутри стен.
— Ага. То есть когда мир на поводке. Поняла.
Он промолчал.
Шати хотела добавить что-нибудь остроумное, но вдруг почувствовала на затылке взгляд. Не человеческий. Не прямой. Скорее — как тень от птицы, которая пролетает над тобой, и ты вдруг понимаешь: тебя заметили. Вот же ж! Только от лианы ушли, а тут опять что-то! Как же она по этому скучала...
Она остановилась.
— Бек, — прошептала она впервые без шутки.
Он мгновенно замер.
— Слева, — тихо сказала Шати. — В кустах. Кто-то… большой. Но не шевелится.
Бектан медленно перевёл взгляд.
Кусты были густые, влажные, с листьями, похожими на ладони. И среди них — два блестящих, почти золотых пятна. Глаза? Светлячки? Нет. Слишком ровно друг от друга. Слишком низко.
Бектан осторожно достал из-за плеча короткое копьё — не длинное, городское, а компактное. Движение было бесшумным, точным.
— Не дёргайся, — сказал он.
— Я вообще сейчас статуя, — прошептала Шати. — У меня даже мысли на цыпочках.
И тут “что-то” шевельнулось.
Из кустов выдвинулась морда. Плоская, покрытая мелкими чешуйками, с двумя гребнями по бокам — как у ящерицы, но крупнее. Существо было размером с шестилетнего ребенка, только гибкое и низкое. Оно понюхало воздух и щёлкнуло челюстью.
Щёлкнуло так громко, что Шати почувствовала это в собственных зубах.
— Это… — выдохнула она.
— Тихо, — оборвал Бектан.
Существо снова щёлкнуло и медленно поползло в их сторону. Не рывком — уверенно, без спешки. Как тот, кто знает: ты всё равно никуда не денешься.
Шати лихорадочно осмотрелась. Слева — кусты. Справа — низкая впадина с влажной землёй. Впереди — деревья, но стволы гладкие, без веток на уровне рук. Вверх не залезешь.
— Оно охотится? — прошептала она.
— Оно проверяет, — ответил Бектан. — Если мы слабые — охотится.
Шати сглотнула.
— Тогда давай будем не слабые.
— Ты умеешь рычать? — спросил он неожиданно.
— Я умею унижать словами, но это явно не тот случай…
Бектан медленно поднял копьё, сделал шаг вперёд, закрывая её собой.
И в этот момент Шати заметила на земле рядом с существом маленькие белые пятна — как скорлупа. Яйца? Нет. Это были круглые грибки, похожие на пуговицы.
В мозгу щелкнуло.
— Стой! Это не хищник! — быстро прошептала она. — Я читала про него! Это… это Плоскогреб. Он ест эти грибы, что растут здесь. Он территорию охраняет, потому что это его корм.
Бектан не опустил копьё.
— Уверена?
— На девяносто процентов. На остальные десять — мы всё равно уже тут, на его территории.
Существо подползло ближе. Тёплый влажный воздух донёс его запах — сырость, глина, лёгкий кисловатый оттенок. Оно снова щёлкнуло челюстью, но смотрело оно не голодно. Скорее - раздраженно.
"Как у Бектана, когда я слишком много говорю!" — хихикнула про себя девушка и вспомнила кое-что еще.
Шати осторожно вытащила из сумки кусок сушёного корня, который брала “на перекус”. Корень пах сладко. А если верить книге - Плоскогребы любят сладкое. Не потому что вкусно, а потому что в этом сладком — необходимая энергия.
Она медленно отбросила корень на землю, чуть в сторону от них.
— Пожалуйста, отвлекись на это, — забормотала она, как будто животное понимало человеческий язык. — Мы вообще не хотим твою еду, честно. Даже своей поделимся! Давай, иди к этой вкусняшке, честное слово, я тебе последнее отдала. Сама его для похода берегла, а вот, пришлось поделиться. Давай же, иди, ешь!
Плоскогреб замер. Понюхал воздух. Медленно повернул морду к корню. И так же медленно пополз к нему.
Шати стояла, не дыша. Сердце стучало в горле. Руки были влажные. Пальцы дрожали едва заметно. Солнце пробивалось сквозь листву, полосами ложилось на кожу — тёплое, золотистое, как будто кто-то гладил её по щеке. И эта ласка солнца была так неуместна рядом с ощущением, что ещё секунда — и тебя раздавит чужая челюсть. Животинка конечно не хищник, но это вот ни разу не означает ее дружелюбность.
Плоскогреб взял корень, хрустнул — и, казалось, успокоился. Он продолжал коситься на них, но уже не двигался в их сторону.
Бектан медленно опустил копьё.
— Ты… — начал он.
— Да, я полезная, — торопливо сказала Шати и улыбнулась так, будто у неё не дрожат колени. — Запиши это себе на внутренней стене души. И пошли отсюда, пока он есть, потому что больше сладостей в моей сумке не осталось.
Бектан посмотрел на неё. Долго. Потом сказал:
— Идём.
И они пошли.
Шати сделала пару шагов и только тогда поняла, что она мокрая насквозь. Казалось, в джунглях невозможно остаться сухой, настолько влажный воздух здесь был. Настолько каждый шаг был полон острыми ощущениями. Она тихо фыркнула.
— Отлично. Я воняю. Серьезно, этот запах невозможен. Когда будет привал, желательно возле речки? Я даже сама покупаюсь, отобьюсь даже от Пасти — рыба такая зубастая, если тебе вдруг не встречалось, — но все равно помоюсь. Я долго не буду, честно. А у тебя всегда так? Я теперь официально пахну “настоящей жизнью”?
— Не пахни громко, — буркнул Бектан. — И помолчи.
— Невозможно. Я — сама громкость. — рассмеялась девушка.
Но дальше она все равно говорила тише. Потому что джунгли слушали.
Глава 3. Джунгли слушают. Джунгли ждут.
К полудню мир стал ещё ярче и ещё злее.
Солнце поднялось выше, и свет в джунглях стал не мягким, а режущим: он пробивался сквозь листву острыми клиньями, подсвечивал капли на листьях, превращая их в стеклянные бусины, и при этом не сушил воздух ни на грамм. Влажность держалась, как обида. Каждый вдох был густым, пахнущим зелёным соком и тёплой землёй. Шати чувствовала, как её волосы липнут к шее, как рубаха прилипает к спине, как ремешок сумки натирает плечо — и это “натирает” становилось чем-то важным: если кожа сотрётся, потом будет больно, потом будет инфекция, потом будет “ой”.
В Зеленом море “потом” обычно не затягивалось.
Бектан шёл впереди, иногда останавливался, наклонялся, касался земли пальцами. Шати заметила: он не просто смотрит, он читает. У него в голове мир был набором следов, угроз, вариантов. И это слегка бесило. Потому что Шати любила быть той, кто умнее. И именно этим она частенько оправдывала собственную громкость и разговорчивость. А тут — человек, который умеет быть умнее молча.
— Я просто обязана тебя выбесить хоть немножечко, — пробормотала она себе под нос.
— Я тебя слышу, — не оборачиваясь, сказал Бектан.
— Это была проверка слуха! Поздравляю, ты ещё живой.
Он ничего не ответил, но Шати была почти уверена: он мысленно закатил глаза.
Час спустя они вышли к месту, которое нельзя было назвать “дорогой”, но это было что-то близкое: грунт тут был утоптан, а в некоторых местах — даже выложен плоскими камнями, чтобы не вязнуть. По краям стояли столбы из чёрного дерева, с зарубками. Кто-то отмечал путь. Кто-то пытался построить порядок там, где порядок не приживается.
— Караванный ход, — коротко сказал Бектан.
– Громкое название для этих мест. – хмыкнула Шати, но спрость “кто тут ходит, кроме тех, кто хочет умереть?” не успела. Бек поднял ладонь.
— Слушай.
Шати прислушалась.
Сначала — только шум зелени. Потом — другое. Человеческое. Далёкий гул голосов. Скрип дерева. И… запах дыма.
Дым в джунглях был как крик. Очень плохой знак.
Но вместе с дымом пришёл и другой запах — жареного мяса. И у Шати желудок, который до этого был гордым и терпеливым, внезапно вспомнил, что он вообще-то орган, а не философ, и очень хочет кушать.
— Таверна? — прошептала она.
— Не таверна, — ответил Бектан. — Пункт. Люди называют по-разному. Но там можно обменяться новостями и не умереть от голода.
— “Не умереть” звучит как роскошь, которой у нас давно не было. Честное слово, если бы не Плоскогреб, я бы и слова тебе не сказала, слопала бы сладкий корень и все. Но тут ты абсолютно прав, еда — это роскошь! — бодро сказала Шати. – Давай пойдем и насладимся ею!
Они подошли ближе. Между деревьями показалась стена — не городская, конечно, а низкая, из брёвен и плетёных ветвей, укреплённая смолой. На воротах висели связки костей, выточенных из гулкого дерева — не угрожающе, а… практично. Кости звенели на ветру и отпугивали мелкую живность.
Внутри было оживлённо. Люди — усталые, грязные, с глазами, которые постоянно бегают по углам — сидели вокруг очага. У кого-то были арбалеты. У кого-то — мачете. У кого-то — просто палка, но палка была так отполирована и удобна, что Шати поняла: этой палкой можно сделать кому-то очень больно. Она понадеялась, что драться не придется. Кинжалы, конечно, всегда под рукой, но все равно жалко оружие. Чужое. Шати чувствовала толпу. Только если в городе толпа — это безопасность, десь толпа — это шанс, что тебя убьют из-за банки соли.
Но пахло вкусно. И было тепло. И дым поднимался вверх через специально оставленную щель в крыше, уходил в листву, растворяясь. У этих людей были мозги. Это успокаивало почти так же, как еда.
— Сиди ближе к стене, — негромко сказал Бектан, когда они вошли. — И не болтай лишнего.
Шати посмотрела на него с искренним страданием.
— Ты сейчас просишь меня не дышать.
— Дыши. Но через нос.
— Да ты шутник, Бек.
Он не ответил, но повёл её к месту, где можно было сидеть так, чтобы видеть вход и людей. Старые правила. Традиционные, проверенные временем: спина к стене, лицо к миру. Шати уважала такое. Мир меняется, а выживание — постоянная константа.
К ним подошла женщина — крепкая, с коротко остриженными волосами, с руками в ожогах. Пахло от неё травами и дымом. На миг они встретились глазами и девушка почувствовала, как ее пробирает странное – не узнавание человека, которого когда-то знал, но знание – он прошел то же, что и ты. Он понимает.
— Два места, — сказала она женщине.
Это не было вопросом.
Бектан кивнул и положил на стол маленький мешочек с чем-то тяжёлым. Металл? Камни? Шати не успела понять. Да и не надо было ей. Если уж за нее платят, кто она такая, чтобы отказываться.
Женщина взяла мешочек, взвесила на ладони.
— Пойдет. Еда — через пять минут. Воды не жалко, но используйте фильтр. Здесь даже вода с характером.
— Мы — тоже, — улыбнулась Шати.
Женщина посмотрела на неё и улыбнулась, тонко. Понимающе. Бектан едва смог осознать, что было что-то общее в том как улыбались две эти женщины, та, что сидела рядом и та, что подошла.
— Ты новенькая?
— Я… перспективная, — сказала Шати. — Я ещё не решила, какой именно вид неприятностей собой представляю.
— Смешная, — констатировала женщина. — Это иногда убивает.
– Не быстрее, чем реальность. – пожала плечами Шати.
Та кивнула и ушла. А Шати чуть наклонилась к Бектану.
— Она мне понравилась. У неё в глазах “я видела всё и мне не понравилось”.
— Ешь молча, — буркнул он.
Шати хихикнула, но внутри почувствовала тепло. Не от шутки — от того, что он не сказал “уходи”. Он просто принял факт: она рядом. Это было… странно приятно. Обычно ее прогоняли спустя всего полчаса общения.
Пока они ждали еду, Шати наблюдала. Это было её любимое: смотреть и собирать мир по кусочкам.
У очага сидел парень с перевязанной рукой. Перевязка была свежая, но кровь всё равно проступала. Значит, рана глубокая. Рядом — мужчина старше, с лицом как камень, что-то тихо говорил ему, и парень кивал. Учитель и ученик. Передача опыта. Шати поймала себя на мысль: в городе тоже учат, но там это чаще пустые слова и бардовские романтичные песни без капли правды. Нет, есть конечно тренировочный лагерь для тех, кто хочет стать авантюристом. Учат элементарному: добыть воду, разжечь огонь. Но в реальной вылазке, если с новичком не пошел кто-то из опытных, тот вряд ли вернется живым. Здесь же реальный опыт. Настоящий. Ценный. Ведь здесь — это буквально шанс не умереть. Шати мысленно одобрила и перевела взгляд.
В углу двое спорили о маршруте. Один показывал на карту — грубую, нарисованную углём на ткани. Второй ругался, что “там стая клювотварей”. Девушка сразу вспомнила этих птиц — огромные, яркие, с клювами, что как ножи. Шати рефлекторно почесала почти незаметный шрам на руке. Эти птицы не нападали ради еды, они нападали ради того, чтобы проверить, кто тут сильный, кто способен защититься. Поэтому и твари. В Зеленом море, кажется, половина существ просто ходила и проверяла тебя на прочность.
Еду принесли быстро: густая каша с мясом и травами, кусок хлеба и маленькая миска с кислым соусом. Шати вдохнула запах — и у неё на языке сразу выступила слюна. Она осторожно попробовала. Горячо. Пряно. Кисло. Вкусно.
Она почувствовала, как тепло расползается внутри, как мышцы чуть отпускает. И как усталость накрывает следом, тяжёлой волной: когда ты наконец получаешь безопасную минуту, тело вспоминает, что оно устало вообще-то за весь день.
Бектан ел молча. Но не жадно — тоже привычка. Жадность — это шум. Шум — это смерть.
Шати тоже старалась есть аккуратно. Но в какой-то момент не выдержала:
— Скажи честно, ты правда всю жизнь такой? — спросила она, понижая голос. — Или тебя кто-то проклял быть вечно недовольным?
Бектан поднял на неё взгляд.
— Я не недовольный. Я осторожный.
— О, да. Осторожный до степени “угрюмый памятник”.
Он медленно прожевал.
— Зачем ты ко мне привязалась?
Вот оно. Прямо. Без украшений.
Шати вздохнула и на секунду позволила себе не улыбаться.
— Потому что ты… — она поискала слова, — ты настоящий. Не продаёшь мне надежду, как на рынке. И потому что мне надо выходить дальше, а с “группой весёлых смертников” я не хочу. Уже пробовала, спасибо, мне не понравилось. — она чуть помолчала и продолжила, опустив взгляд. — Бектан, я понимаю, что у тебя есть свои цели. Но ты никогда не пробовал добраться до… Гор? Я знаю, что их видели, что они есть, но все, кто пытался — не вернулись. Мы можем набрать «плащевиков», собрать панцири Боржуков, найти Морлянку и вернуться домой, в город. Но… Там жизнь стоит на месте, люди рождаются чтобы умереть, без надежды. Детям вместо игрушек дают ножи и учат выживать в джунглях. Я… не хочу так. Я хочу найти нечто новое, другое, что-то, что живет за пределами Зеленого моря. Ведь мы называем его так, но никто из нас, никто, Бек, даже не представляет, как выглядит настоящее, синее, больше и соленое море. Я хочу уйти от… этого.
Бектан молчал. Шати почувствовала, как внутри снова поднимается привычное желание забить тишину шуткой, но заставила себя выдержать. Она и так уже много наговорила.
Он наконец сказал:
— Ты умеешь держаться. Но не лезь впереди меня.
— Ого, — Шати снова улыбнулась. — Это почти забота.
— Это почти приказ, — отрезал он.
— Люблю традиции. Приказы понятнее намёков.
Где-то за стеной пункта вдруг резко закричала птица. Крик был низкий, сиплый, будто кто-то пилит дерево. Люди внутри тут же замолчали. Кто-то схватился за оружие.
Шати почувствовала, как покрывается мурашками. Но скорее не от страха, а от общего напряжения, которое заразно. Даже воздух будто стал тише, плотнее.
Женщина с ожогами вышла к воротам, взглянула наружу и вернулась, махнув рукой:
— Всё нормально. Просто клювотвари проверяют, кто тут живёт.
Люди медленно расслабились, но не до конца. Никто здесь не расслаблялся “до конца”. До конца расслабляются только мёртвые.
Шати допила воду — тёплую, с привкусом фильтра и трав. Капля стекла по подбородку, она вытерла её тыльной стороной ладони и вдруг поняла: она чувствует себя… живой. Не счастливой, не спокойной — живой. Настоящей. Она любила это чувство.
— Когда выходим? — спросила она.
— Сейчас, — сказал Бектан. — Пока свет.
— Но разве в джунглях не опаснее ночью? — удивилась Шати.
— Ночью опаснее здесь. Но у меня есть несколько убежищ. До одного из них как раз успеем.
— Отлично, — Шати поднялась. Плечо приятно потянуло — ремешок сумки опять лёг на старое место. — Пойдём дальше. Я ещё не успела тебя выбесить как следует.
Бектан посмотрел на неё без улыбки.
— Успеешь.
И это прозвучало почти как обещание.
Они вышли обратно в зелёную жару. Пункт остался позади, как маленький островок человеческого упрямства. Впереди снова начиналось море — шумящее, яркое, опасное.
Шати шагнула рядом с Бектаном и почувствовала, как солнечный луч скользнул по её руке, подсвечивая кожу. Красиво. Странно.
И страшно.
— Бек, — сказала она тише обычного.
— Что.
— Давай договоримся: если меня сожрут, ты хотя бы скажешь, что я была очень раздражающей, но полезной.
— Я скажу, что ты была раздражающей, — ответил он.
— А полезной?
— Посмотрим, — сухо сказал он.
Шати фыркнула, и они пошли дальше — туда, где джунгли уже снова слушали, снова смотрели и снова терпеливо ждали, когда человек ошибётся хотя бы на один шаг.
Глава 4. Стеклянный цветок
После пункта прошло несколько дней. Шати продолжала болтать — конечно только когда не было опасности, — Бек продолжал тихо раздражаться на ее болтовню. Но почти не одергивал, позволяя действовать себе на нервы. Ведь когда наступала действительно серьезная ситуация, Шати говорила только по делу. А еще Бек поражался, насколько много она знала. Казалось вся городская библиотека была засунута в голову этой девчонки. Шати говорила много. О джунглях, животных, растениях и самом Бектане. Но Шати совсем не говорила о себе. Но она была почти полезной. И да, она отлично владела парой кинжалов.
А потом что-то изменилась и Зеленое море будто сменило настроение.
Не стало тише — стало плотнее. Зелень сомкнулась над ними, как вода над головой ныряльщика. Солнечные пятна больше не были щедрыми — лишь редкие, узкие полосы света пробивались сквозь кроны, скользили по коже и исчезали, будто передумали задерживаться. Воздух здесь был тяжелее, и Шати поймала себя на том, что дышит глубже, медленнее, будто боялась вдохнуть что-то лишнее.
Идти стало труднее. Почва под ногами была не просто мягкой — она помнила. Каждый шаг оставлял след, который тут же начинал заплывать, затягиваться, словно джунгли не хотели, чтобы кто-то знал: здесь проходили люди.
— Не нравится мне это место, — негромко сказала Шати.
— Потому что ты чувствуешь себя лишней, — ответил Бектан.
Она приподняла брови:
— Это ты сейчас как опытный проводник или как внезапный психолог?
— Как человек, который здесь был, — сухо сказал он. — Здесь всё так.
Шати замолчала. Не потому что нечего было сказать, а потому что тело подсказывало: лучше слушать. Она чувствовала, как ремешки сумки врезаются в плечи, как мышцы ног тянет усталостью, как кожа на ладонях чуть зудит — признак того, что воздух перенасыщен спорами растений. Ничего смертельного. Пока.
Они прошли мимо деревьев с корой, похожей на кожу стариков — морщинистую, потрескавшуюся. Мимо кустов с цветами цвета сырого мяса, от которых Шати инстинктивно отворачивалась, хотя они были довольно безвредны. Птицы здесь были редкими и молчаливыми — если и вспархивали, то без крика, будто боялись привлечь внимание.
— Здесь не лезет мелочь, — сказала Шати после долгой паузы. — Ни мелкие звуки, ни бесполезные маленькие растения, ни даже насекомые. Как будто все они просто… есть. Но джунгли живут всегда для чего-то.
— Да, — согласился Бектан. — Обычно — чтобы тебя убить.
— Оптимист, — фыркнула она.
Он не ответил, но сбавил шаг, подстраиваясь под неё. Шати заметила это краем сознания и не стала комментировать. Такие вещи лучше не называть вслух — они тогда исчезают.
* * *
Горная гряда появилась неожиданно.
Не как величественная стена из легенд, а как тёмное пятно, сначала едва заметное между кронами, а потом всё отчётливее — неровное, рваное, словно лоскут земли подняли и поставили. Камень здесь был серо-зелёным, местами покрытым мхом, местами — голым и острым, как кость.
Шати смотрела на горы и чувствовала странное смешение чувств: восторг и усталость, надежду и тихий страх. Высокие скалы перед глазами обещали возможность. И явно потребуют за это свою плату.
— Думаешь, там правда что-то есть? — спросила она.
— Думаю, если бы там ничего не было, — ответил Бектан, — люди не тратили бы столько сил, чтобы туда не ходить. Или наоборот, ходить в глупой надежде вернуться.
Она усмехнулась:
— Спасибо за булыжник в мою сторону. Логика у тебя мрачная, но убедительная. И все же, мы туда идем, так?
Подъём начался раньше, чем она ожидала. Тропа исчезла, уступив место камням и корням, цепляющимся за склон, словно пытающимся удержать гору от рассыпания.
Шати оступилась один раз, второй — и в третий её подхватил Бектан, резко, без слов, схватив за локоть. Его ладонь была тёплой, сильной, и это тепло почему-то отозвалось внутри странной волной, приятно заземляющей.
— Спасибо, — сказала она тихо.
Он кивнул и отпустил, будто ничего не произошло. Они шли и шли, и Шати все чаще ловила себя на мысли, что с Бектаном она готова идти куда угодно. Лишь бы не прогонял. Угрюмый бука оказался человечнее улыбчивых горожан. Даже если они не найдут ничего, даже если вернутся в город, даже…
И тут Шати увидела растение.
На первый взгляд — обычный стебель, толстый, полупрозрачный, с широкими листьями, похожими на стекло. Сок внутри переливался золотистым оттенком, как мёд на солнце. А потом оглушило чувство. Интуиция. Девушка вскинула голову, вглядываясь вверх.
— Подожди…— начала она, но не успела. — Бек!
Шати кинулась — почти упала — вперед, толкнула Бектана в сторону — рефлекс, мгновенный, бездумный. И сама едва успела проскочить, увернуться. Камень, сорвавшийся со скалы сверху, прошёл мимо, ударился о склон… и Шати почувствовала, как её ладонь скользнула по стеклянному листу.
Ощущение было странным. Холодным. Липким. Сок попал на кожу, впитался почти мгновенно, оставив после себя лёгкое покалывание, будто рука онемела.
— Ты что делаешь?! — резко спросил Бектан.
— Камень… — она моргнула. — Ты цел?
Он посмотрел на неё, потом на её ладонь.
— Что случилось? Ты поранилась?
Шати посмотрела тоже. Кожа была чистой. Ни пятна, ни ожога. Только странное ощущение — будто внутри руки стало пусто.
— Нет. Я, кажется, коснулась растения. Не знаю, — сказала она честно. — Но… мне не нравится.
Бектан нахмурился.
— Болит?
— Нет. — Она прислушалась к себе. — Просто… как будто кто-то задул свечу. Неуютно.
Он промолчал, но Шати заметила, как он запомнил место, растение, направление. Как человек, который пока не знает, что это, но уже решил: если понадобится — вернётся.
– Идем вдоль подножия. Здесь все равно не пройти. – скомандовал Бектан.
Глава 5. Когда слова заканчиваются
Эффект проявился не сразу.
Сначала Шати просто стала меньше говорить. Это было странно само по себе — слова обычно сами выпрыгивали из неё, цеплялись за воздух, искали уши. А тут… будто стало не нужно. Будто мир и так слишком громкий.
Она шла молча, смотрела под ноги, считала шаги. Солнечные блики больше не радовали, брызги воды на коже казались неприятными, липкими. Даже юмор, её любимый щит, лежал где-то рядом, на задворках сознания, но брать его в руки не хотелось.
— Ты устала? — спросил Бектан вечером, когда они устроились на привал.
— Немного, — ответила она и поняла, что это правда. Не физически. Глубже.
Он кивнул, подал ей воду. Она пила медленно, чувствуя вкус — металлический, травяной — и вдруг поймала себя на мысли: а зачем вообще идти дальше?
Мысль была тихая. Не страшная. Просто… логичная.
— Бек, — сказала она спустя время. — Кажется, я отравилась.
Он посмотрел на неё внимательно.
— Симптомы?
— Никаких. — Она пожала плечами. — Просто странно внутри.
— Странно — это не симптом, — сказал он. — Но я пригляжу.
Он действительно приглядывал. Шати это видела: как он чаще оборачивается, как кладёт еду ближе к ней, как проверяет её шаги. И от этого почему-то становилось ещё тяжелее. В голове всё чаще всплывали мысли — липкие, серые.
Ты ему мешаешь.
Ты ничего не решаешь.
Он бы прошёл быстрее без тебя.
Шати ловила эти мысли, как насекомых, и пыталась отмахнуться. Но они возвращались.
Через несколько дней Бектан первым нарушил тишину:
— Ты почти не шутишь.
Она слабо улыбнулась:
— Берегу. Юмор — ресурс. Он тоже может заканчиваться.
Он нахмурился.
— Хочешь, попробуем настой? — сказал он позже, доставая флакон. — Редкий. Дорогой. Помогает почти от всех растительных ядов.
Шати покачала головой:
— Не сейчас.
— Почему?
Она подумала. И вдруг сказала честно:
— Потому что мне кажется, что я… не заслуживаю. Да и вряд ли поможет.
Слова повисли между ними, тяжёлые, как влажный воздух перед грозой.
Бектан ничего не ответил сразу. Он смотрел на неё долго, словно видел впервые — не болтушку, не спутницу, не полезного человека, а кого-то хрупкого, слишком тихого для этого мира.
— Это неправда, ты заслуживаешь. — сказал он наконец. Просто. Без пафоса.
Шати пожала плечами. Внутри было пусто и холодно.
Ночью она долго не могла уснуть. Слышала, как шуршит джунгли, как где-то далеко кричит зверь, как Бектан встаёт, проверяет периметр. Она чувствовала себя маленькой, бесполезной, лишней — и эти ощущения были страшнее любой лианы. Потому что это не взялось из ниоткуда. Это уже когда-то было. Очень давно. Когда она была маленькой испуганной девочкой, выкинутой в джунгли потому что она — лишний рот в семье.
И где-то глубоко внутри, совсем тихо, ещё теплилась мысль:
Если я исчезну, мир даже не заметит.
И это было самым опасным.
* * *
Шати перестала замечать утро.
Раньше она всегда чувствовала его — даже в Зеленом море, где рассвет не был ни ярким, ни красивым, а просто означал: ты всё ещё жив. Сейчас же день начинался и продолжался без границ, как длинная, слегка мутная лента. Свет менялся, тени ползли, воздух то нагревался, то становился чуть прохладнее — но внутри у неё ничего не откликалось.
Она шла, потому что ноги знали, куда идти. Ела, потому что Бектан протягивал еду. Пила, потому что во рту становилось сухо. Всё происходило будто через стекло — не больно, не страшно, просто… неважно.
Джунгли между тем не сбавляли яркости. Просто по правой стороне теперь сквозь зелень проглядывало серое и коричневое. Скалы.
Листья всё так же сияли сочной зеленью, будто вымытые дождём. В каплях воды отражалось небо — блекло-голубое, словно выцветшее полотно. Иногда мимо пролетали птицы — быстрые, разноцветные, с длинными хвостами, похожими на кисти художника. Они щёлкали, посвистывали, переговаривались между собой — и Шати понимала, что когда-то это её бы порадовало. Сейчас — нет.
Она поймала себя на том, что перестала замечать запахи.
А вот это уже было плохо. Запахи в этом месте чуять важно. Пусть и не так тонко как животные, но важно. Жизненно.
— Шати, — позвал Бектан вечером, когда они остановились у ручья.
Вода здесь текла медленно, огибая камни, покрытые тёмным мхом. Поверхность была гладкой, но если присмотреться — внутри воды что-то двигалось: мелкие прозрачные существа, похожие на тени рыб.
Шати сидела на камне и смотрела, как её отражение колышется, распадается на кусочки.
— Шати.
— Я здесь, — сказала она тихо.
«Здесь ли?» — мелькнула тихая мысль.
— Ты почти ничего не ешь.
— Я не голодна.
— Ты почти не говоришь.
Она пожала плечами.
Бектан сел рядом. Камень был тёплый, нагретый за день, и это тепло медленно согревало тело, растекалось по бёдрам, по спине. Шати почувствовала это — и удивилась, что вообще еще что-то чувствует.
— Ты ведь понимаешь, что это ненормально? — спросил он.
— Я всегда была ненормальной, — ответила она. — Это моя стабильная черта.
Он сжал челюсть.
— Раньше ты шутила по-другому.
Она посмотрела на него. В его глазах было беспокойство — настоящее, не показное. И это почему-то причиняло боль.
— Прости, — сказала она, отведя взгляд. — Я стараюсь… но будто сил нет. На всё.
Он молчал долго. Потом сказал:
— Если ты умрёшь, это будет неудобно.
Она хмыкнула. Слабо.
— Вот и мотивация.
— Я серьёзно.
— Я тоже.
И от этого “тоже” внутри у неё что-то сжалось. Не сломалось — просто стало ещё тише.
Ночью она проснулась от холода. Кожа была липкой от пота, но внутри — будто пусто. Она свернулась плотнее, подтянула колени к груди и вдруг подумала, что если сейчас перестать дышать — никто сразу не заметит. Мысль была не страшной. Она была… логичной.
И это должно было бы напугать, но… не напугало.
* * *
Вообще-то Бектан заметил это раньше, чем признал.
Сначала — мелочи. Она шла медленнее. Не спорила. Не лезла вперёд с комментариями. Не смотрела по сторонам с привычным любопытством. Её взгляд стал направленным внутрь — туда, где он ничего не видел и не умел помочь.
Он пробовал действовать привычно.
Проверял воду. Давал лучшие куски еды. Сбавлял темп. Иногда молча шёл рядом, ближе, чем нужно. Всё это работало с ранами, с усталостью, с голодом.
Но не с этим.
Однажды он протянул ей очередной флакон.
— Попробуй, — сказал он. — Это последнее. Дальше только то, что найдём.
Шати посмотрела на флакон, потом на его руку. Пальцы у него были грубые, в старых шрамах, с въевшейся грязью, которую уже не отмыть. Рука человека, который много держался за мир.
— Нет, — сказала она.
— Почему?
Она подумала. И снова сказала честно:
— Потому что если я выпью и мне станет лучше… — она замолчала, подбирая слова. — Значит, до этого я была плохой. А я… я и так всё время чувствую, что недостаточно… полезна.
Он смотрел на неё, и внутри у него что-то ломалось.
— Ты не недостаточно полезна, — сказал он глухо. — Ты… — он запнулся. — Ты лучше, чем большинство.
— Это несложно, — ответила она без улыбки. — Большинство людей глупы. И трусливы. Это нормально, правда. Нормально бояться джунглей, а не лезть в них. Нормально не знать, что Златокрыл кусает один раз, и больше не разжимает челюсти, пока не оттяпает плоть. Это нормально, быть обычным. Тогда тебя не выкидывают прочь, лишь бы не приносила проблем. — это была самая длинная речь Шати за последние несколько дней.
Бектан вдруг разозлился. Не на неё — на себя. На то, что он не умеет. Не умеет находить слова, не умеет вытаскивать людей из таких мест, не умеет чинить то, что не видно.
Он попытался пошутить. Плохо.
— Если ты решишь умереть, — сказал он, — сделай это не со мной рядом. Я не люблю бумажную работу.
Шати посмотрела на него. Впервые за долгое время — внимательно.
— Ты сейчас… пытался меня рассмешить?
— Да.
— Это было ужасно.
— Я знаю.
И вдруг — совсем чуть-чуть — уголок её губ дрогнул. Не улыбка. Тень улыбки.
Бектан это заметил. И внутри у него что-то перевернулось.
В тот же вечер она почти не ела, свернувшись в комочек и глядя на костер. Бек сидел рядом, делая вид, что чинит ремешок, но на самом деле просто следил, как она дышит. Считая вдохи. Выдохи.
— Бек, — сказала она вдруг. — Если я скажу, что я тебе мешаю… ты возразишь?
Он ответил сразу:
— Да.
— Почему?
— Потому что ты меня держишь в тонусе, — сказал он честно. — И потому что без тебя… — он замолчал. — Без тебя здесь будет слишком тихо.
Она закрыла глаза.
— Прости, — сказала она. — Я правда стараюсь.
Он протянул руку и неуверенно положил её ей на плечо. Жест был неловкий, как у человека, который давно не касался никого не по необходимости.
Она не отдёрнулась.
И это было почти чудо.
* * *
Деревня появилась как ответ на усталость.
Не вдруг, не внезапно и даже не красиво — просто между деревьями показались крыши. Низкие, плоские, из переплетённых ветвей и листьев. Дым поднимался тонкими нитями и сразу растворялся в воздухе. Запах был мягкий: травы, варёные коренья, что-то сладкое.
Люди здесь были другие. Не городские и не караванщики. Медленные. Осторожные. Они смотрели на пришедших без страха, но с вниманием — как смотрят на погоду.
— Это место, — сказал Бектан, — где не задают лишних вопросов.
— Подходит, — тихо ответила Шати.
Травник оказался старым, сухим, как корень. Его глаза были ясными, цепкими и внимательными. Он долго смотрел на Шати, трогал её ладони, запястья, смотрел на язык, на зрачки.
— Сок стеклянного листа, — сказал он наконец. — Редкая дрянь. Не убивает тело, но съедает жизнь.
Шати кивнула. Это звучало… правильно. Логично.
— Лечится? — спросил Бектан.
— Да, — сказал травник. — Но не быстро. И не только травами.
— Я заплачу, — сказал Бектан сразу.
Травник усмехнулся.
— Деньгами здесь не лечат. — Он посмотрел на Шати. — Тебе придётся остаться. Есть. Спать. Ждать. И позволить.
Шати нахмурилась.
— Позволить что?
— Себе быть слабой, — сказал старик.
Это было самым трудным.
Первые дни она почти не говорила. Просто сидела, смотрела, иногда ела. Бектан оставался рядом. Чинил, носил воду, менял травы. Молча. Терпеливо.
Однажды она вдруг сказала:
— Ты ведь мог бы уйти.
Он посмотрел на неё.
— Да.
— Почему не ушёл?
Он задумался. Потом сказал просто:
— Потому что ты — лучший спутник, что у меня был. Со мной ходили люди. Группа. Один раз. Я был уже опытным и они не новички, но вернулся я все равно один. Они не говорили много, но почему-то слышали меня гораздо хуже. Родители этих людей обвинили меня, хотя я не был виноват. Больше я ни с кем не ходил, пока не появилась ты. И ты все еще жива. — закончи необычно длинный пассаж Бектан
Она посмотрела на него долго. И впервые за много дней улыбнулась — по-настоящему, слабо, но искренне.
— Тогда… — сказала она, — давай попробуем жить.
Это не исцелило её сразу.
Но это было начало.
Глава 6. Когда возвращаются голоса
Возвращение Шати не было похоже на рассвет.
Никто не ахнул, не сказал: «Вот! Снова она!» — и небо не стало ярче. Всё происходило медленно, как будто мир осторожно проверял: можно ли снова включать звук.
Сначала она начала чувствовать вкус еды.
Не сразу — сначала просто различала: это кислое, это горькое, это солёное. Потом вдруг поняла, что один из отваров травника ей нравится больше остальных, потому что он отдаёт дымком и чем-то сладким, почти детским. Она сказала об этом вслух — коротко, без шутки — и сама удивилась, услышав собственный голос.
Бектан тогда сидел у входа в хижину и чинил ножны. Когда она заговорила, он не повернул головы, но его руки на мгновение замерли. Совсем чуть-чуть.
Потом она начала замечать людей.
В деревне их было немного. Женщина с лицом, изрезанным мелкими морщинами, каждый день сушила листья на крыше. Двое детей бегали босиком по тёплой земле и ловили прозрачных насекомых, похожих на стеклянные капли. Старик, который каждое утро долго сидел у ручья, будто ждал, что вода ему что-то скажет.
Раньше Шати видела бы их сразу. Потом — не видела вовсе. Теперь — видела снова, но будто через тонкую ткань.
Она начала выходить из хижины чаще. Садилась на камень у воды. Опускала пальцы в прохладный поток и чувствовала, как холод щекочет кожу, как течение мягко тянет за руку, будто зовёт.
— Не сопротивляйся, — сказал однажды травник, заметив, как она напряглась. — Вода не хочет тебя утащить. Она просто идёт.
Эта фраза почему-то осталась с ней.
Бектан был рядом всё время. Он не нависал и не спрашивал лишнего. Просто был. Иногда молчал так, что это не давило. Иногда приносил ей еду, не делая из этого события. Иногда сидел рядом и смотрел в никуда.
И однажды она сказала:
— Я скучала.
Он поднял взгляд.
— По чему?
Она задумалась.
— По себе, наверное.
Он кивнул, будто это имело смысл.
* * *
Бектан долго готовился.
Не к признанию — он бы так это не назвал. Скорее, к разговору, который невозможно было больше откладывать. Он привык действовать, а не говорить. Привык уходить, когда становилось сложно. Но здесь… здесь было иначе.
Они сидели у костра. Вечер был тёплый, спокойный. В джунглях стрекотали насекомые, негромко, почти уютно. Дым поднимался ровно, не клубясь — редкая удача.
Шати сидела, поджав ноги, и перебирала пальцами мелкие камешки. Один из них она поднесла к глазам, разглядывая прожилки.
— Знаешь, — сказала она вдруг, — я раньше думала, что если перестану быть весёлой, меня просто… не станет. Как будто я исчезну.
Бектан сжал пальцы.
— Ты не исчезла.
— Нет. — Она улыбнулась чуть криво. — Но я была близко.
Он понял: если сейчас промолчит — потом может не успеть.
— Шати, — сказал он, и голос его прозвучал глухо, как будто ему мешал воздух. — Я… не умею это говорить.
Она посмотрела на него внимательно, без улыбки, без ожидания.
— Я понял, что ты мне дорога, когда ты замолчала, — продолжил он. — И понял, как сильно испугался, что ты не захочешь говорить больше никогда.
Он замолчал. Не потому что хотел паузы — просто слова закончились.
Шати не ответила сразу. Она смотрела на огонь, на то, как он облизывает ветки, как трещит смола. Потом сказала тихо:
— Я уже говорила тебе, что люблю тебя?
— ... нет.
Она повернулась к нему.
— А. Видимо я говорила это не в слух. Ну так знай. Я люблю тебя. И это ничего от тебя не требует.
— Я знаю.
– И не будет требовать. Слушай, я понимаю, мы долго путешествуем вместе, я чуть не умерла – по глупости, надо сказать, но все же. То, что я тебе призналась, ничего не меняет, мне просто нужно было тебе это сказать, я...
– Шати. – девушка резко замолкла, краснея лицом, а Бек выдохнул и улыбнулся. Совсем немного, краешками губ, едва заметно. – Я знаю. – повторил он, впервые за долгое время позволив себе выдохнуть.
Она протянула руку и осторожно коснулась его пальцев. Контакт был короткий, неловкий — но настоящий. Не обещание. Не спасение. Просто присутствие.
И этого оказалось достаточно.
* * *
Они вновь вышли на горную гряду ранним утром.
Шати шла медленно, но уверенно. Солнце только поднималось, окрашивая камни в мягкий золотистый цвет. Воздух был холодный, свежий, и она ловила его ртом, грудью, кожей — жадно, с удовольствием.
Каждый шаг отдавался в ногах, но это была живая боль, правильная. Та, что говорит: ты здесь.
Когда они поднялись достаточно высоко, джунгли остались внизу. Зеленое море расстилалось до горизонта — бесконечное, шумящее, опасное и прекрасное. Листья сверкали, как чешуя, реки извивались тонкими серебряными лентами.
Им понадобилось несколько часов, чтобы найти проход между скалами, узкую горную тропу, каменистость которой отрицала ее рукотворное происхождение.
А по другую сторону…
Шати взглянула и замерла. Там была долина.
Поля. Реки, текущие спокойно, широкие, без скрытых течений. Деревья, редкие, но крепкие. Земля, на которой можно было жить, а не выживать.
В груди что-то сжалось — не болью, а странной, тихой радостью.
— Смотри, — сказала она. — Мир всё-таки больше, чем мы думали.
Бектан стоял рядом. Молчал. Но в его молчании больше не было обречённости.
— Значит, — сказал он наконец, — всё было не зря.
Шати улыбнулась. Солнце коснулось её лица, и она почувствовала тепло — настоящее, не жгучее, а мягкое.
— Никогда не бывает зря, — сказала она. — Просто иногда приходится идти очень долго.
Они стояли рядом, смотрели вперёд — не в сказку, не в обещание, а в возможность.
И этого было достаточно, чтобы начать новую жизнь.
Эпилог. Где можно просто идти
Говорят, что после больших открытий жизнь меняется сразу.
Это неправда.
Жизнь не меняется — она продолжается. Просто иногда в ней появляется место, где не нужно всё время быть настороже.
Долина встретила их тишиной. Не той настороженной, что в Зеленом море, когда каждый звук может оказаться последним, а другой — глубокой, ровной, в которой слышно, как ветер проходит по траве, как вода в реке лениво касается берега, как собственное дыхание наконец-то не мешает миру.
Шати шла медленно, специально. Она позволяла ногам уставать, позволяла солнцу касаться кожи, позволяла ветру путаться в волосах. Здесь воздух был иным — суховатым, прозрачным, будто промытым. Он не лип к горлу, не давил. Просто был.
— Странно, — сказала она, остановившись у края поля. — Я всё время ждала, что сейчас что-нибудь случится.
Бектан стоял рядом, щурясь от света.
— Случилось, — ответил он. — Просто не сразу заметно.
Он был прав. Здесь не было резких перемен. Не было фанфар, клятв, решений “навсегда”. Зато были мелочи: мягкая земля под ногами, следы зверей у воды, птицы, которые не прятались при виде людей. Даже трава здесь росла иначе — не цеплялась, не кололась, не пыталась доказать своё право на существование.
Они остались.
Не потому что “так надо”, не потому что “это судьба”, а потому что впервые за долгое время не чувствовали, что должны бежать дальше. В этом месте можно было остановиться — и мир не возражал.
Первые дни они просто жили.
Бектан чинил старые вещи, что были с собой, которые давно ждали времени и терпения. Шати помогала тем, чем умела: собирала травы, про которые читала в старых книгах, исследовала природу вокруг, смеялась — сначала осторожно, потом всё увереннее. Её смех возвращался не сразу, но когда возвращался, был настоящим. Не громким, не показным — живым.
Иногда она замолкала. Не так, как раньше — не пусто. Просто задумывалась. И Бектан больше не пугался этой тишины. Он научился отличать её от той, опасной.
По вечерам они сидели у воды.
Река текла спокойно, не скрывая под поверхностью ловушек. В ней можно было увидеть дно — камни, водоросли, медленно скользящие тени рыб. Шати часто опускала руки в воду и чувствовала, как течение обтекает пальцы, как холод бодрит, но не пугает.
— Помнишь, — сказала она однажды, — я думала, что исчезну, если перестану быть полезной?
Бектан кивнул.
— А теперь?
Она пожала плечами.
— Теперь я просто есть. И этого почему-то достаточно.
Он посмотрел на неё — на то, как солнечный свет ложится на её лицо, как ветер играет с прядями волос, как она щурится, глядя на воду. И понял, что впервые за много лет не ждёт подвоха.
Любовь между ними не была громкой.
Она не исцеляла мгновенно, не делала мир проще, не отменяла усталость. Иногда они всё ещё спорили. Иногда Бектан замыкался, а Шати уходила в свои мысли. Иногда прошлое напоминало о себе — снами, привычками, резкими словами.
Но теперь они знали: можно остаться.
Можно не убегать при первом страхе. Можно не доказывать свою нужность каждую минуту. Можно просто быть рядом — неловко, честно, по-настоящему.
Вскоре в долину пришли и другие люди. Все-таки Бек и Шати не могли позволить себе молчать об этом месте. Они на несколько дней вернулись к ближайшей деревне и рассказали все. А дальше люди сами разнесли вести по джунглям. И когда пришли первые переселенцы, Бек и Шати были готовы встретить их.
Они почти испуганно смотрели по сторонам. Осторожные, недоверчивые, с тем самым взглядом, который бывает у тех, кто слишком долго жил среди опасностей. Они спрашивали, можно ли здесь жить. Можно ли пройти. Можно ли остаться.
Шати рассказывала им про путь. Про Зеленое море. Про ловушки, про страх, про то, что дорога сложная — но она есть.
— А здесь безопасно? — спросили её.
Она улыбнулась — спокойно, без обещаний.
— Здесь… по-настоящему, — сказала она. — А безопасность — это то, что вы строите сами.
Люди кивали. Кто-то уходил дальше. Кто-то оставался. Мир медленно, неохотно, но расширялся.
Иногда Шати поднималась на холм и смотрела туда, где за горизонтом оставались джунгли. Они всё ещё шумели, всё ещё были опасны, всё ещё не прощали ошибок. Но теперь она знала: они — не весь мир.
Бектан однажды сказал:
— Я думал, что если ждать от жизни худшего, она не сможет удивить.
— И как? — спросила она.
Он усмехнулся.
— Ошибался.
Она рассмеялась — легко, свободно — и взяла его за руку. Не чтобы удержать. Просто так.
В долине не было чудес.
Не было магии, пророчеств и великих предназначений. Зато были люди, которые научились смотреть вперёд, не сжимая зубы. И мир, который наконец позволял им это.
А иногда — этого более чем достаточно.
