Я всегда верила, что любовь надо заслужить. Что если стараться чуть больше, улыбаться чуть шире, не спорить, помогать, терпеть, то однажды тебя обнимут и скажут: «Ты своя. Ты нам нужна».
Наверное, это из детства. Мы жили в крошечной холодной квартире на окраине, где зимой изо рта шёл пар, а мама всё повторяла: «Потерпи, Лена. Главное — не перечь, не выделяйся. Тогда тебя не прогонят».
Когда я вышла замуж и переехала в квартиру свекрови, мне казалось, что наконец‑то начнётся «настоящая семья». Тёплые вечера, совместные праздники, общие шутки. Вместо этого начался бесконечный испытательный срок.
Третий год я жила в их двухкомнатном мире, где у каждой вещи был свой хозяин, а у меня не было ничего. Кружки были «мамины» и «Сашины». Плед — «наш, семейный», то есть без меня. Я же была чем‑то вроде тени, которая сама собой стирает, готовит и исчезает в нужный момент.
По утрам свекровь шуршала по кухне в своих мягких тапках и громко вздыхала:
— Ой, опять раковина полная, а Лена ещё спит… Ну да, кто ещё, кроме меня, в этом доме что‑то делает…
Я в это время уже бежала в маршрутку, чтобы успеть на первую работу. А вечером — на вторую. Я буквально жила между кассой магазина и холодным офисным столом, где работала оператором. Возвращалась домой поздно: пальцы сводило от усталости, ноги ныли, а в сумке лежал контейнер с остывшей гречкой, потому что на буфетные пирожки было жалко денег.
Я терпела. Потому что у меня была цель.
В этом году я решила сыграть ва‑банк: сделать такие подарки к Новому году, чтобы у них просто не осталось шанса смотреть на меня сверху вниз. Чтобы всем стало очевидно: я — не бесплатная помощь, а полноправная хозяйка этой семьи.
Саша уже полгода говорил друзьям о новом телефоне. Сидел на кухне, листал картинки и мечтал:
— Вот бы мне такой… Самый новый. Видел у Игоря, он просто летает.
Он показывал всем экран, как будто телефон уже был его, а я видела, как друзья одобрительно кивают. И каждый раз во мне поднималось что‑то щемящее: ну куплю я тебе этот телефон, ну порадую… Может, ты тогда посмотришь на меня по‑другому?
Со свекровью было проще и сложнее одновременно.
Каждый раз, проходя мимо одной и той же витрины в торговом центре, она останавливалась и начинала этот спектакль:
— Ой, только посмотрите, какая шуба… Настоящий мех, видите? Это вам не то, что я ношу… Эх, кому‑то везёт, кто‑то себе может позволить…
Она говорила это всегда чуть громче, чем нужно, так, чтобы я точно услышала. И обязательно добавляла:
— В наше время женщины мужей вдохновляли. Хотелось для них горы свернуть. А сейчас…
Я сжимала зубы и считала в голове деньги.
К концу декабря у меня в копилке и на сберегательном счёте собралась сумма, от которой голова шла кругом. Всё, что удалось отложить за год, плюс годовая премия. Деньги, которые могли бы стать первым взносом за отдельную жизнь. За крошечную, пусть даже однокомнатную, но свою.
Я выбрала иначе.
В предновогоднюю неделю я вышла из магазина с двумя тяжёлыми пакетами и пустотой внутри. В одном лежал тот самый телефон — блестящий, тонкий, как игрушка из другой жизни. В другом — шуба. Когда продавщица назвала сумму, у меня руки вспотели так, что я едва не выронила карту.
— Не передумаете? — спросила она сочувственным тоном.
Я только кивнула.
Не хотела считать, сколько именно там ушло цифр. Мне казалось, что я обмениваю не деньги, а годы своей жизни.
Поднимаясь по лестнице домой, я чувствовала, как ремни пакетов режут пальцы. На площадке пахло варёной картошкой и чужими котлетами. За дверью нашей квартиры слышались голоса. Я уже хотела войти, когда до меня донеслись знакомые интонации.
— …я тебе говорю, Саша, после праздников надо всё оформлять, пока не поздно, — голос свекрови был низкий, деловой. — Квартиру переписываем только на тебя. Понятно?
Я замерла, прижавшись спиной к холодной стене.
— Да кому она нужна, эта квартира, кроме нас? — лениво потянулся Саша. Я представила, как он сидит, закинув ногу на ногу. — Лена никуда не денется.
— Вот именно, никуда, — усмехнулась свекровь. — Она же сама говорила: «Лишь бы мы были вместе». Вместе — это мы с тобой. А она…
Молчание. Звон ложки о чашку.
— Она у нас как обслуга. Приготовит, постирает, побегает своими двумя работами. Надо только вовремя её «успокаивать».
Они рассмеялись.
Слово «обслуга» как будто ударило по голове. Я стояла, вцепившись в ручки пакетов, так сильно, что ногти впились в ладони. Внутри было странно тихо. Ни слёз, ни привычной боли, только ледяная ясность.
— Ладно, мам, не начинай, — зевнул Саша. — После Нового года придумаем, как её приструнить.
— Я уже придумала, — самодовольно сказала свекровь. — Главное, чтобы она по‑прежнему верила, что ей повезло с нами.
Пакеты вдруг стали невесомыми. Я поняла, что если сейчас войду с глупой улыбкой и «я пришла», то предам саму себя. Ту девочку, которая замерзала в детской комнате и мечтала о своём углу, а не о праве мыть чужую посуду.
Тихо, почти неслышно, я прошла мимо двери на кухню и юркнула в нашу с Сашей комнату. Заперлась на щеколду, поставила пакеты на пол и подошла к шкафу.
На самой верхней полке, за старым шерстяным шарфом, лежал белый конверт. Толстый, тяжёлый, с синими печатями.
Я достала его так, как будто трогала что‑то хрупкое, живое.
Несколько недель назад я заметила странности с документами на жильё. Свекровь куда‑то уносила папки, шепталась по телефону, а при мне резко меняла тему. Тогда во мне впервые шевельнулось подозрение, и я, дрожа, записалась на приём к юристу.
Каждый поход туда я скрывала, как измену. Врала про подработки, задержки, совещания. Сидела в маленьком душном кабинете, слушала сухие объяснения и впервые в жизни чувствовала, что рядом со мной — человек, который говорит на моей стороне.
Теперь результат всей этой тайной подготовки лежал у меня в руках.
Я провела пальцем по краю конверта, глубоко вдохнула и спрятала его в карман шубы, аккуратно уложенной в пакет.
— Хорошо, — тихо сказала я сама себе. — Подарки, так подарки.
Новогодняя ночь пахла майонезом, мандаринами и пригоревшими сосисками. Свекровь бегала от стола к плите, шумела крышками, командовала мной, как всегда:
— Лена, принеси салат. Лена, разложи вилки. Лена, не стой столбом.
Родня уже собралась: шумные двоюродные, тётки, дяди. Квартира гудела, как улей. На столе теснились салатники, тарелки с селёдкой, ломти холодного мяса, прозрачные бокалы с газированным напитком.
— Саша, ну хвастайся женой, — подмигнула какая‑то тётка. — Такая помощница, наверное.
— Да, Лена у нас трудолюбивая, — не глядя на меня, сказал Саша, поправляя рубашку. — Знает своё место.
Кто‑то хихикнул.
Я почувствовала, как в груди поднимается привычный ком, но он вдруг упёрся во что‑то твёрдое, холодное. В конверт, который всё это время лежал в кармане шубы, аккуратно повешенной в коридоре.
Когда куранты на экране начали отсчитывать последние секунды, кто‑то завопил:
— Подарки! Давайте подарки!
Я поднялась. Сердце стучало так громко, что заглушало шум телевизора.
— Саша, начнём с тебя, — сказала я и подала ему аккуратно перевязанную коробку.
Он сорвал бумагу, как ребёнок. Увидев телефон, замер, а потом его лицо расплылось в довольной улыбке. Но это была не благодарность. Это был тот самый блеск собственничества: «Мне дали то, что я хотел. Значит, так и должно быть».
— Ну, жена, постаралась, — сказал он, покрутив телефон в руках. — Я же говорил, она у нас способная.
— Ещё бы, — вполголоса пробормотала свекровь. — На такую квартиру жить пришла, не будешь стараться.
Смех прокатился по столу.
— А это вам, — я повернулась к ней и подала большой пакет.
Она прекрасно знала, что там. Узнала по фирменному пакету магазина, по взглядам женщин за столом. Медленно, смакуя момент, она достала шубу, провела ладонью по меху, закатила глаза.
— Настоящая, — прошептала какая‑то двоюродная сестра.
— Ох, Леночка, — свекровь защебетала так сладко, что меня передёрнуло. — Вот это подарок! Я даже не знаю… Нет, я правда не знаю, заслужила ли я…
Она уже стояла перед зеркалом в коридоре, вертясь, поднимая воротник. Родня ахала, Саша расправил плечи, как будто это ему вручили медаль.
— Ну что, Лена, — крикнул он из комнаты, — вечером успеешь на кухне отработать свои подарки. Столовую гору посуды ещё никто не отменял.
Кто‑то одобрительно хмыкнул.
Я вернулась к столу и села. Руки были удивительно спокойны.
— А теперь мой тост, — вдруг громко объявил Саша, поднимаясь.
Он посмотрел на свекровь, та понимающе поджала губы.
— Мама сказала, что ты плохо себя вела, — протянул он напыщенным тоном, — поэтому твой подарок — это возможность поухаживать за нами!
Свекровь звонко захихикала, поддерживая эту «шутку». Родня зааплодировала, кто‑то свистнул. Все ждали, что я покраснею, начну оправдываться, улыбаться сквозь слёзы.
Я не улыбнулась. Медленно выпрямилась, чувствуя, как в спине будто вырастает стальной стержень.
— Подарки, говорите? — спокойно произнесла я.
Под общий смех я опустила руку в карман свекровиной шубы, висящей на спинке стула рядом, и достала тот самый белый конверт. Плотный, с синими печатями и знаками юридической конторы и суда.
Молча положила его посередине стола, между салатами и бокалами.
— Думаю, пришло время настоящих подарков, — сказала я, глядя сначала на Сашу, потом на свекровь.
Смех оборвался, как ножом. В комнате стало так тихо, что было слышно, как где‑то в коридоре гудит старый холодильник.
Саша сначала не понял. Но потом его взгляд зацепился за знакомые печати, и лицо медленно вытянулось. Он побледнел, будто из него выкачали всю кровь. Телефон в руке стал просто куском пластмассы, который он машинально сжал до хруста.
Свекровь перестала улыбаться. Её рука, украшенная массивным кольцом, дрогнула. Она уставилась на конверт, словно тот мог укусить. Лицо, ещё минуту назад румяное и довольное, осунулось, в морщинах проступила какая‑то преждевременная старость.
— Лена… — хрипло сказала она.
Её пальцы медленно потянулись к конверту, цепляясь за скатерть.
Саша вскочил, стул задел пол, громко скрипнув.
— Не трогай, — сорвалось у него. Он протянул руку ко мне, как будто ещё мог остановить то, что уже давно началось.
— Поздно, Саша, — сказала я. Голос прозвучал удивительно ровно. — Это уже всё работает. Это — просто копия, чтобы вы не забыли.
Свекровь дёрнула на себя конверт, бумага зашуршала. Пальцы у неё дрожали так, что уголок чуть не оборвался. Она всё‑таки раскрыла его, вытряхнула на скатерть толстую пачку бумаг. Листы разъехались между тарелок, салат с майонезом чуть не задел край судебного штампа.
Я почувствовала терпкий запах ёлки, мандарин, почему‑то он стал почти невыносимым.
— Что это? — сипло выдохнула она, поднося первый лист к глазам.
— Читай, мам, — процедил Саша, хотя сам уже наклонился и выхватил у неё бумагу.
Я видела, как его взгляд кусками бежит по строкам: «исковое заявление… признание недействительными… сделки с квартирой… наложение обеспечительных мер… частичный арест денежных средств…».
Он сглотнул так громко, что этот звук перекрыл гул телевизора из соседней комнаты.
— Лена, ты… — он поднял на меня глаза, в которых уже не было ни насмешки, ни уверенности. Только голый страх.
— Дальше, — спокойно подсказала я. — Там ещё выписки со счетов. Где видно, чьими деньгами вы закрывали основную часть платежей за вашу с мамой недвижимость. Мои официальные доходы, моё наследство от бабушки… Ты же помнишь, мы вместе ездили тогда к нотариусу?
Одна из двоюродных тёть, та самая, что всегда сидела с прямой спиной и говорила сухим служебным голосом, уже потянулась к другому листу. На ней очки заиграли бликом от гирлянды.
— Покажи, — потребовала она и прищурилась. — Печать районного суда настоящая. И регистрационная — тоже. Тут и правда стоит запрет на любые сделки по квартире.
В комнате стало так тихо, что я слышала, как капает где‑то в раковине вода.
— Что за бред, — свекровь вдруг взвизгнула. Щёки у неё стали пятнистыми. — Это шутка такая?! Ты что, решила всех нас…
— Это не шутка, — перебила я. — Я подала в суд ещё вчера. Когда вы с Сашей ушли «по делам», обсуждать, как после праздников меня «выставят». Запись этого разговора у юриста. Как и ваши переписки про то, что «пусть сначала ещё на маму поработает, а потом разберёмся».
— Ты нас записывала? — Саша сорвался на крик. Нижняя губа задрожала. — Ты что, следила за нами, как…
Он не договорил. Наверное, сам испугался того слова, которое всплыло у него в голове.
— Я защищала себя, — ответила я. — Несколько месяцев. Сначала, когда случайно услышала, как ты по телефону говоришь, что «после Нового года можно будет оформить без неё, она ни о чём не узнает». Потом, когда мама… твоя мама… принесла мне на подпись бумаги, уверяя, что это «для скидки по коммуналке». Там уже тогда была попытка переписать часть жилья.
Свекровь вздрогнула, как от пощёчины.
— Враньё! — закричала она. — Я хотела как лучше, я…
— Я показала те бумаги юристу, — продолжила я, не повышая голоса. — Он помог отследить каждую копейку. Официально запросил выписки. Нашёл, где вы пытались спрятать мои деньги под видом ваших семейных накоплений. Сегодня днём мне подтвердили: твои счета, Саша, частично арестованы. На маминой квартире стоит запрет на сделки. Пока идёт процесс, меня оттуда никто не выгонит.
— Врёшь! — Саша резко рванулся вперёд и схватил пачку документов.
Бумаги рассыпались по полу, зашуршали под ногами гостей. Он схватил первый попавшийся лист и хотел смять, но тётя из госучреждения резко поднялась.
— Не трогай, дурак, — холодно сказала она. — Это всё равно копии. Оригиналы в деле. И да, — она обвела всех взглядом, — такие штампы подделать очень сложно. Тут всё по‑настоящему.
Меня удивило, как легко она перешла на «ты», хотя всегда называла его «Сашенькой».
Свекровь вжалась в спинку стула, её новая шуба, висящая рядом, вдруг стала выглядеть дешёвой и неуместной. Она судорожно перебирала края салфетки, будто пыталась оторвать от реальности какой‑то крошечный кусочек.
— Лена, девочка, — заскулила она, — ну зачем ты так? Мы же семья…
— Семья, — повторила я. — Семья — это когда не строят планы, как выставить человека на улицу, после того как он оплатил половину их жизни.
Я медленно поднялась.
— Я хотела сказать тост, — напомнила я. — Но, кажется, мой подарок вы уже получили. И знайте: телефон для Саши и шуба для вас — последние вещи, которые вы получили на мои деньги. Завтра я уезжаю. В съёмную, но свою квартиру. Аренда оплачена авансом из тех средств, которые вы так старательно пытались у меня отнять.
Кто‑то из дальних родственников шумно втянул воздух. В углу пискнула гирлянда, погасла и снова вспыхнула.
— Я ничего не подписывал! — Саша вдруг сорвался, метнулся ко мне, пытаясь вырвать из моих рук оставшиеся бумаги. — Не смей разрушать нашу семью!
Он дёрнул так резко, что край конверта лопнул. Кто‑то из мужчин вскочил, удержал его за плечи.
— Успокойся, — резко бросил двоюродный брат. — Позоришься.
Слова повисли в воздухе, тяжёлые, как свинец. Саша осел на стул, уткнулся взглядом в тарелку. Свекровь тихо застонала.
Я собрала с пола несколько листов, сложила их, как могла, в разодранный конверт и положила обратно на стол.
— Это вам, — сказала я. — Чтобы не забывали, что со мной так нельзя.
***
Прошло несколько месяцев.
Зима растаяла в грязном снегу, на асфальте появились первые лужи, а у меня в руках был уже не только конверт с копиями, но и решение суда. Сделки, которыми свекровь пыталась вывести жильё «из‑под меня», признали мошенническими. За мной закрепили серьёзную долю имущества и право проживать отдельно.
Я уже жила в своей небольшой съёмной квартире. Комната с узким диваном, книжной полкой и подоконником, на котором уместились три горшка с цветами. Окно выходило во двор, где по вечерам пахло сырой землёй и чужими ужинами.
Саша почти не появлялся в суде. Лицо у него осунулось, уверенность куда‑то делась. Удобная жизнь закончилась: накопления под арестом, помощи от мамы меньше — ей самой пришлось продавать части своих драгоценностей, чтобы платить адвокатам и собирать деньги на переезд в скромную хрущёвку на окраине. Их прежняя «квартира‑мечта» уже не казалась им крепостью.
По городу тихо разошлись слухи. Оказалось, что у «идеальной семьи», где невестку держали в ежовых рукавицах, всё это время штанины были набиты моими деньгами. Стоило мне хоть раз по‑настоящему сопротивиться — и красивый фасад осыпался, как старая штукатурка.
Я училась жить заново. Впервые за долгое время покупала себе не то, за что похвалят, а то, что действительно радовало. Простое платье, тёплый плед, хороший крем для рук. Устраивалась на работу, которую давно хотела, но на которую раньше «не было смысла отвлекаться от семьи». Я снова стала звонить своей матери — той самой, с которой меня стыдились знакомить. Мы вместе пили чай на моей крошечной кухне, она гладила моих котов, которых я наконец‑то завела, и тихо говорила:
— Ленка, ты у меня молодец. Главное — ты теперь сама у себя на первом месте.
Я перестала измерять свою ценность шубами и дорогими телефонами, которые могла кому‑то купить. Важнее стало другое: просыпаться в тишине, где никто не ждёт от тебя гору вымытой посуды в обмен на сомнительное одобрение.
***
Следующий Новый год я встречала уже в другом кругу. На столе стояли простые блюда, на подоконнике — мандарины в старой эмалированной миске. В комнате смеялись люди, которым от меня не нужно было ни денег, ни жертв, ни бесконечного «поухаживать».
Когда часы на телевизоре начали отсчёт до полуночи, я поймала себя на том, что не жду подвоха. Просто сижу на своём табурете, облокотившись на тёплый батарейный угол, и мне спокойно.
Ровно в тот момент, когда на экране показали первые вспышки праздничного салюта, мой недорогой, но свой телефон дрогнул в ладони.
«Лен, прости меня. Может, встретимся, поговорим? Я всё осознал», — высветилось на экране. Номер Саши я узнала мгновенно.
Через несколько секунд пришло ещё одно сообщение — короткое, сухое, от свекрови: «С Новым годом. Береги себя. Если что, напиши».
Я посмотрела на эти две строчки, на светящийся экран… и вдруг поняла, как сильно изменилась. Когда‑то я бы схватилась за любую крупицу одобрения. Сейчас же внутри было только тихое равнодушие.
Я неторопливо открыла настройки, нашла оба номера и добавила их в чёрный список. Экран мигнул, имена исчезли.
Я подняла бокал с прозрачным напитком, в котором отражались огни гирлянды, и тихо сказала сама себе:
— Мой главный новогодний подарок — это возможность больше никогда не ухаживать за теми, кто не достоин моих усилий.
С улицы доносились крики детей, шорох снега под чьими‑то ногами, где‑то лаяла собака. Я улыбнулась, сделала глоток и шагнула в новый год — без роли жертвы и служанки, которую мне так долго навязывали.