Я стоял у двери квартиры номер двенадцать. Рука на ручке. За дверью - мужской голос, низкий и давящий. И женский - тихий, ломкий.
Я не знал этого человека. Я знал только её почерк. Круглые буквы с наклоном влево. Запах акварели от бумаги.
Я знал, что она рисует по ночам. Что боится телефонных звонков. Что смеётся над моими дурацкими каламбурами - в записках появлялись смайлики.
Я не знал её лица.
Но ключ лежал под ковриком. И выбор нужно было сделать прямо сейчас.
Четыре недели назад всё было проще.
***
Я занёс последнюю коробку и поставил её на пол. Квартира пахла старой мебелью и чужой жизнью. Высокие потолки, паркет, который помнил ещё Хрущёва, обои в мелкий цветочек. Типичная сталинка.
Из вещей у меня остались ноутбук, одежда и кофеварка. Остальное осталось в прошлой жизни. Вместе с женой и лучшим другом, который оказался не таким уж лучшим.
Я надел наушники. Музыку не включил — никогда не включаю. Просто кокон. Защита от мира, который больше не хотел меня слышать.
Риелтор говорил: «Тихий дом. Соседи - в основном пенсионеры. Вас не побеспокоят».
Меня и жена не беспокоила. Последние два года. Я был для неё как мебель. Удобная, привычная, незаметная.
Я включил ноутбук и открыл рабочий чат. Жизнь продолжалась. Код сам себя не напишет.
Ночью я лежал без сна. Новое место, непривычные тени на потолке, тишина другого сорта. И тут снизу донёсся звук. Не музыка. Не телевизор. Шаги. Туда-сюда, туда-сюда. Как маятник.
Потом стук. Ритмичный. Что-то деревянное о деревянное.
Мольберт. Я понял это не сразу, а через пару дней. Она переставляла мольберт.
Пол в этом доме скрипел по-особенному. Я быстро выучил её ритм — половица у её двери пела дважды, когда она подходила к порогу. Лёгкие шаги. Осторожные.
Я заснул под эти звуки. Впервые за месяц - без таблеток.
Утром в подъезде я столкнулся с женщиной. Седые волосы, авоська в руках, цепкий взгляд поверх очков.
- Новенький? В четырнадцатую?
- Да. Вчера въехал.
- Зинаида Павловна. Первый этаж. Если что - стучи.
Она помолчала. А потом добавила:
- Соседку снизу не буди. Она болеет.
- В каком смысле?
- В таком. Не любопытничай.
И ушла.
Я смотрел ей вслед и не понимал, почему эти слова засели в голове. Болеет. Не любопытничай. Что это вообще значит?
На третий день я возвращался из магазина. У двери квартиры двенадцать лежала сложенная бумажка. Не моё дело. Я пошёл мимо.
Но краем глаза заметил рисунок. Что-то синее в углу.
Остановился. Огляделся. Никого.
Поднял.
На обратной стороне - карандашом, аккуратным почерком:
«Простите за шум вчера ночью. Не могу иначе. Если слишком громко - постучите в пол. Я услышу. М.»
На лицевой стороне - акварельный рисунок. Окно, за ним город в тумане. Крошечная фигурка на подоконнике. Спиной к зрителю.
Я стоял с этой бумажкой и не мог пошевелиться.
Кто пишет извинения незнакомцам? В Москве? В этом городе, где люди в лифте смотрят в пол, лишь бы не здороваться?
Весь вечер я думал. Потом взял блокнот и написал:
«Не громко. Наоборот - засыпаю лучше. Спасибо. И.
P.S. Красивый рисунок. Вы художник?»
Спустился на этаж. Положил под дверь двенадцатой квартиры.
Сердце стучало как у подростка. Глупо. Мне тридцать восемь лет.
Утром у своей двери я нашёл ответ:
«Спасибо. Да, рисую. На заказ, через интернет. Не выхожу. Извините, если это странно. М.»
И рисунок: рыжий кот, спящий на клавиатуре.
Я улыбнулся. Впервые за месяц - просто так, без причины.
***
Записки стали ежедневными. Иногда по две в день.
Я рассказывал про код, который пишу. Она переводила мои слова в рисунки: человечки из нулей и единиц танцевали на экране монитора. Я смеялся, разглядывая их.
Она рассказывала про заказы. Обложки книг, иллюстрации к детским сказкам. Драконы, принцессы, волшебные леса.
Я написал: «Вы рисуете драконов для детей, а сами сидите в башне. Ирония?»
Ответ пришёл через час: «Ирония - мой защитный механизм. У вас какой?»
Я думал долго. Потом написал честно: «Наушники. Но музыку не включаю. Просто чтобы никто не заговорил».
Её ответ состоял из двух слов: «Понимаю».
Я перечитал их раз пять. Два слова. А внутри что-то сдвинулось.
На двенадцатый день она упомянула, что закончился чай. Вскользь, между делом.
Я купил пачку. Оставил у двери с запиской: «Гонорар за рисунки. Принимаете чаем?»
Ответ пришёл вечером: «Взятка принята. Но теперь я ваш должник. Это опасно».
И рисунок: весы. На одной чаше - пачка чая. На другой - сердце.
Я смотрел на это сердце очень долго.
На четырнадцатый день я не выдержал. Написал: «Почему вы не выходите?»
Ответа не было сутки. Я уже решил, что всё испортил. Что полез куда не надо. Что она больше не напишет.
А потом под дверью появилась записка. Короткая:
«Есть причины. Пожалуйста, не спрашивайте. М.»
Я ответил: «Не буду. Но если нужна помощь - я рядом. Буквально над головой».
Она написала: «Я знаю. Слышу ваши шаги. Вы ходите у окна по вечерам. Туда-сюда. Тоже не спите?»
Меня как током ударило. Она следила за мной так же, как я - за ней. По звукам. По скрипу половиц. По ритму шагов.
Мы оба были одиноки в этом старом доме. И оба прислушивались друг к другу сквозь перекрытия.
На семнадцатый день я столкнулся с Зинаидой Павловной у почтовых ящиков. Она посмотрела на меня поверх очков и усмехнулась.
- Вижу, записочками обмениваетесь.
Я вздрогнул. Откуда она знает?
- Не красней. В этом доме стены - бумага. Всё слышно.
Она понизила голос:
- Муж у неё был. Плохой человек. Она от него ушла. Он ищет.
- Как ищет?
- Так. Ищет. Она здесь с весны. Никто не знает. Ты тоже не знаешь. Понял?
- Понял.
- Вот и хорошо. Доброе слово и кошке приятно. А человеку - тем более.
Она уже отвернулась, но добавила через плечо:
- И ещё. У нас тут все ключи под ковриками держат. Старые привычки. Мало ли.
Она ушла. А я стоял и чувствовал, как внутри всё переворачивается.
Муж. Плохой человек. Ищет.
Вот почему она не выходит. Вот почему записки. Вот почему страх в каждой строчке, который я чувствовал, но не мог назвать.
Вечером я написал ей:
«Зинаида Павловна рассказала. Немного. Я не буду спрашивать подробности. Просто хочу, чтобы вы знали: я никому не расскажу. И если что-то нужно - продукты, лекарства, разговор через дверь - я рядом. Ты не виновата. И.»
Я перечитал последние три слова. Ты не виновата. Не знаю, почему написал именно это. Просто почувствовал, что надо.
Ответ пришёл ночью:
«Вы не должны. Это не ваша проблема. Я справлюсь. Ещё немного - и уеду. Так будет лучше».
И рисунок: чемодан с крыльями.
Я написал: «Куда?»
Она: «Далеко. Туда, где меня не знают».
Я: «Здесь вас тоже не знали. Пока не написали ту записку».
Долгая пауза. Потом:
«Это была ошибка. Но я рада, что сделала её».
На двадцать второй день она написала: «Я рисую вас. По звукам. По почерку. По тому, как скрипит пол, когда вы ходите у окна. Хотите увидеть - когда-нибудь?»
Я ответил: «Хочу. Но сначала - настоящая вы».
Она: «Настоящая я - это руки в краске и круги под глазами. Не самое романтичное зрелище».
Я: «Я восемь месяцев не был в парикмахерской. Мы квиты».
Она прислала смайлик. Нарисованный от руки. Кривой, смешной. Я смотрел на него и думал: я ведь даже не знаю, как она выглядит. Ни разу не видел. А уже не могу представить вечер без её записок.
Что со мной происходит?
***
На двадцать пятый день всё изменилось.
Я сидел за ноутбуком, когда снизу донёсся звук. Не шаги. Не мольберт.
Звонок. Громкий. Настойчивый.
Я замер.
Потом - тишина.
Потом - второй звонок. Длинный, требовательный.
И женский голос, еле слышный: «Нет никого».
Молчание.
Шаги по лестнице - вниз.
Я подошёл к окну. Мужчина в кожаной куртке садился в чёрную машину. Крупный, широкоплечий. Он посмотрел вверх, на окна дома. Я отступил в тень.
Через час под дверью появилась записка. Почерк дрожал:
«Он нашёл. Не знаю как. Мне нужно уехать. Сегодня. Не отвечайте. Пожалуйста. Так будет лучше. М.»
Я сидел с этой запиской в руках.
Не отвечайте.
Жена говорила: «Ты никогда не борешься. Тебе всё равно. Ты как мебель».
Может, ей было всё равно. А мне - нет. Просто я не умел показывать.
Я взял бумагу и написал:
«Я не уйду. Ты уедешь - он будет искать дальше. Ты останешься - мы придумаем. У меня есть друг. Он может привезти новый телефон - без отслеживания. Есть юрист - бывший одноклассник. Есть я - над головой. Ты не одна. И.»
Спустился. Положил под дверь. Вернулся. Ждал.
Ответ пришёл через три часа:
«Я подставлю вас. Он опасен».
Я: «Я взрослый человек. Сам решу, что опасно».
Она: «Почему?»
Я долго думал. Потом написал правду:
«Потому что я три недели засыпаю под звук твоего мольберта. Потому что твои рисунки - лучшее, что случалось с моим холодильником. Потому что впервые за год я чувствую, что не мебель».
Ответ пришёл быстро. Всего одна строчка:
«Вы не мебель. Вы - шаги над головой, которые я жду каждый вечер. Единственный звук, который не пугает».
Я прочитал это раз десять. Потом позвонил Лёшке.
- Нужна помощь. Телефон с новой симкой. На моё имя. Можешь привезти?
- Когда?
- Завтра.
- Привезу. Вопросов не задаю.
Лёшка всегда был такой. Не спрашивал. Просто делал.
На следующий день я спустил телефон в сумке с продуктами. Записка: «Новая симка. На моё имя. Если что - пиши сюда».
Она ответила: «Спасибо. Я напишу. Когда уеду».
Я: «Напиши раньше».
***
Вечер двадцать восьмого дня.
Я сидел за ноутбуком. Наушники на ушах. Тишина - как всегда.
И тут снизу - скрип. Половица у двери. Я знал этот звук. Слышал его каждый раз, когда она подходила за запиской.
Но этот скрип был другой. Тяжелее. Грубее.
Я снял наушники.
Голос. Мужской. Приглушённый, но я разобрал слова:
«Знаю, что ты здесь. Соседка рассказала. Та, из магазина. Узнала тебя».
Тишина.
«Открой. Поговорим».
Женский голос. Тихий. Ломкий:
«Уходи».
«Марина. Я без тебя не могу. Ты же знаешь».
Я встал. Схватил телефон. Номер участкового висел на доске объявлений в подъезде — я запомнил машинально, когда въезжал.
«Квартира двенадцать. Угроза. Быстро».
Ноги сами понесли к двери.
Ключ под ковриком. Зинаида Павловна говорила: «У нас тут все ключи под ковриками. Старые привычки».
Я спустился по лестнице. Тихо. Остановился у двери квартиры двенадцать.
Рука на ручке. Заперто.
Я наклонился. Коврик. Ключ.
Руки не дрожали. Странно.
Повернул. Открыл.
Коридор. Запах краски. И рисунки - везде, на всех стенах. Город, деревья, лица, птицы. Целый мир на штукатурке.
В комнате - мужчина. Спиной ко мне. Широкие плечи, кожаная куртка.
Перед ним - женщина. Маленькая, короткие тёмные волосы. Руки прижаты к груди. На пальцах - пятна краски.
Она смотрела мимо него. На меня.
Глаза - огромные. Тёмные. Испуганные.
«Это она», - подумал я. - «Это её почерк. Её рисунки. Её голос».
- Ты кто? - мужчина обернулся.
- Сосед.
- Иди отсюда. Семейное дело.
- Она просила уйти. Вас.
Он сделал шаг ко мне. Я не отступил.
- Я вызвал полицию. Минуту назад. Участковый - через два дома. Дойдёт быстро.
Пауза.
- Ты ей кто?
- Сосед.
- Просто сосед?
- Просто сосед.
Он посмотрел на неё. На меня. На стены.
И замер.
На стене за моей спиной - портрет. Мужчина у окна. Наушники на шее. Спокойное лицо. Немного длинные волосы.
Это был я. Она нарисовала меня. По звукам.
- Это ты? - спросил он.
- Это я.
Он смотрел долго. Потом развернулся к двери.
- Это не конец. Ты - моя жена.
Вышел.
Тишина.
Марина смотрела на меня. Я - на неё.
- Ты не должен был, - сказала она.
- Должен.
- Почему?
Я сделал шаг к ней. Осторожно.
- Потому что ты написала ту записку. Три недели назад. С извинениями за шум.
Она молчала.
- Никто не извиняется за шум. В Москве. В этом городе. Никто.
Она чуть улыбнулась. Губы дрожали.
- Ты не виновата, - сказал я. Вслух. Впервые.
Она закрыла лицо руками. Плечи затряслись.
Я стоял рядом. Не прикасался. Просто рядом.
Участковый пришёл через десять минут. Я дал показания. Того человека - Олега - задержали у машины. Он не уехал. Ждал.
Зинаида Павловна появилась с чайником и печеньем. Посмотрела на нас и сказала:
- Наконец-то. Давно пора было.
Марина сидела на полу, прислонившись к стене с рисунками. Я сел рядом. На расстоянии.
- Ты видел? - она показала на портрет.
- Видел.
- Угадала?
- Почти. Нос другой. И волосы я обычно не расчёсываю.
Она засмеялась. Тихо, сквозь слёзы.
- Я рисовала по звукам.
- Знаю.
Пауза.
- Я хотела уехать сегодня. Ночью.
- Знаю.
- Почему осталась?
Она помолчала. Потом сказала:
- Твои шаги. Над головой. Каждый вечер. Единственный звук, который не пугал.
Я посмотрел на портрет. На себя - глазами человека, который меня никогда не видел. Но услышал.
- Ты нарисовала меня раньше, чем увидела.
- Да.
- Услышала раньше, чем узнала.
- Да.
- Может, так и правильнее.
Неделя прошла быстро. Олег получил предупреждение и подписку о невыезде. Марина подала на развод. Юрист - мой одноклассник - взялся помочь.
Я приносил ей продукты. Она рисовала мне котов на записках. Мы разговаривали через дверь - она ещё не была готова открыть. И я не торопил.
А потом наступило утро тридцать пятого дня.
Я спускался по лестнице и увидел: дверь квартиры двенадцать открыта.
На пороге стояла Марина. В руке - кисть. На щеке - синяя полоса краски.
Она улыбалась. Неуверенно. Чуть-чуть.
- Привет.
- Привет.
- Я выхожу. Сама. Хотела тебе сказать.
- Куда?
- В магазин. Днём. Впервые за год.
Я протянул руку.
- Хочешь - вместе?
Она посмотрела на мою ладонь. На порог. На лестницу, ведущую вниз.
Переступила порог.
- Вместе.
Мы спускались по лестнице. Она держала мою руку. Крепко.
Больше месяца назад я въехал в эту квартиру и думал, что стану мебелью навсегда. Тихой, незаметной, ненужной.
А потом кто-то извинился за шум. В городе, где никто не извиняется.
И всё изменилось.