Зал суда? Нет, обычный кабинет с дубовым столом и запахом старой бумаги, но у меня в животе всё скрутилось в ледяной комок, как только нотариус положил передо мной папку.
— Вероника Павловна, — он начал говорить медленно, взвешивая каждое слово, будто боялся, что от громкого звука я рассыплюсь. — Процедура в целом стандартная, но есть момент, на который вам стоит обратить особое внимание. В завещании вашей матери есть особое условие.
Я просто кивнула, впиваясь пальцами в кожаную ручку своей сумочки. Справа от меня сидел Максим, мой муж, а слева — его мать, Раиса Фёдоровна. Она не просто пришла — она втиснулась в это узкое пространство, как танк, заняв место на стуле ещё до того, как нотариус успел пригласить. Узнала от Максима о визите и объявила: «Я еду с вами. Вы оба как дети, без меня там наворочаете дел». И вот мы здесь. Её «семья».
Нотариус открыл папку, и шелест бумаги прозвучал как выстрел.
— Итак. Наследственное имущество — трёхкомнатная квартира улучшенной планировки по адресу Ленинский проспект, дом 42, общей площадью семьдесят пять квадратных метров. Объект переходит к вам, Вероника Павловна, как к единственной наследнице первой очереди. Документы готовы к регистрации права собственности.
Воздух, который я не замечала, что задерживала, с шумом вырвался из лёгких. Мамина квартира. С высокими потолками, паркетом, который скрипел у балкона, и тем самым пятном от моей акварели на обоях в прихожей, которое она так и не заклеивала. Мой единственный островок в мире, который пах детством, безопасностью и её духами «Красная Москва». Он будет моим.
— Однако, — нотариус поправил очки, и его голос приобрёл официальную, предостерегающую интонацию, — согласно завещательному распоряжению, жильё оформляется в вашу исключительную, индивидуальную собственность. Не в совместную супружескую. Это прямое волеизъявление наследодателя. Право распоряжения — только за вами. Это юридически безупречно.
Я моргнула, пытаясь осмыслить.
— Но мы же… мы в браке. Всё, что приобретается…
— Данное имущество к совместно нажитому не относится, — чётко, как отрубил, закончил нотариус. — Ваша мама настояла на этом пункте. Она желала, чтобы эта недвижимость осталась именно вашим личным активом.
Я почувствовала, как замерла, а потом будто натянулась, как струна, Раиса Фёдоровна. Она умела такое: сидеть абсолютно неподвижно, но её молчание вибрировало, как раскалённый воздух над асфальтом. Сейчас она впилась взглядом в нотариуса, будто пыталась прошить его этим взглядом насквозь.
Первым не выдержал Максим.
— То есть я… я даже прописаться там не смогу?
— Прописаться — сможете, как член семьи собственника, — пояснил нотариус. — Но право собственности, право продажи, дарения, залога — исключительно за Вероникой Павловной. Это можно изменить в дальнейшем по её желанию, например, подарить долю или оформить брачный договор, но я, как специалист, рекомендую не спешить. Условие было сформулировано предельно ясно.
— Ясно, ясно что! — не выдержала Раиса Фёдоровна. Голос у неё стал слащаво-сиропным, и от этого по спине у меня пробежали мурашки. — Всё ясно. Это же просто недоверие. Сплошное недоверие к нашей семье. Верочка, — она качнулась ко мне всем телом, и её лицо изобразило оскорблённую доброжелательность, — ты же сама понимаешь, какая это ситуация. Вы — одна семья. Вы вместе уже восемь лет. Максим вкладывался в ваш быт, в вашу жизнь. А теперь получается, что у тебя есть своя крепость, а он так, сбоку. Это же унизительно для мужчины!
— Мама, не надо, — буркнул Максим, но было видно, что его это задело. Глубоко.
— Что «не надо»? Я говорю правду! — свекровь развела руками, обращаясь уже к нотариусу, как к судье. — Они же молоды, у них вся жизнь впереди! Дети, планы! Квартира — это фундамент. И фундамент должен быть общий, а не чей-то персональный!
Я молчала. Слова застревали где-то в горле, облепленные этим липким, тошным чувством вины, которое она так мастерски во мне пробуждала. Нотариус смотрел на меня ожидающе. Максим изучал узор на линолеуме.
— Мне… нужно время, — прошептала я наконец.
— Время на что? — не отставала Раиса Фёдоровна. — На то, чтобы решить, доверяешь ты своему мужу или нет? После восьми лет? Он же не какой-то проходимец с улицы!
— Раиса Фёдоровна, пожалуйста, — мягко, но твёрдо остановил её нотариус. — Решение о распоряжении имуществом принимает только собственник. Вероника Павловна, вот ваши документы. Вы можете забрать их и ознакомиться. Регистрацию права можно провести в любое время.
Он протянул папку. Я взяла. Она была тёплой от его рук и неимоверно тяжёлой.
В коридоре, едва дверь кабинета закрылась, Раиса Фёдоровна схватила меня за предплечье, коротко, как щипцами.
— Верунчик, нам нужно обсудить. Сейчас, пока не разбежались по углам.
Я взглянула на Максима. Он уже достал телефон и уткнулся в экран, делая вид, что проверяет срочные сообщения. Его стандартная тактика — раствориться, когда мать переходит в наступление.
— Давайте не в коридоре, — попыталась я высвободить руку.
— В коридоре самое то! Пока мысли свежие. — Она придвинулась ближе, и запах её «Шанель №5» ударил в нос, густой и удушливый. — Слушай сюда. У тебя теперь есть большая трёшка в центре. Престижный район. А вы ютитесь в этой съёмной клетушке на самой окраине, отдавая половину зарплаты Максима какому-то хаму-арендодателю. Ты хочешь продолжать эту унизительную жизнь?
— Нет, конечно, — выдавила я. — Мы переедем.
— Переедем, — она передразнила меня, — это само собой. Но нужно делать всё с умом. Сразу, чтобы не было потом ни слёз, ни споров. Нужно оформить квартиру на двоих. Или, что ещё лучше… — она сделала драматическую паузу, — продать её.
Я не поняла. Показалось, что ослышалась.
— Продать?
— Ну конечно! — глаза Раисы Фёдоровны заблестели азартом. — Это же золотая жила! За такие деньги в центре сейчас можно взять отличную двушку, а на остаток — трёшку в той новой многоэтажке за кольцевой, что рекламируют. С чистовой отделкой. И ещё останется. На машину, например. Или на детскую, когда они появятся. Это называется — грамотно распорядиться активом. А держать старую квартиру с дубовыми полами и соседями-алкашами — это просто сентиментальность.
Меня начало трясти. Соседи-алкаши? У мамы всегда были прекрасные отношения с соседями, они все ходили друг к другу на чай. А эти дубовые полы… она их так любила, натирала мастикой каждую субботу.
— Я не буду продавать мамину квартиру, — сказала я, и мой голос прозвучал тише, чем я хотела, но твёрже.
— Вероника, включи голову!
— Мам, всё, хватит! — Максим неожиданно рявкнул, отрываясь от телефона. Его лицо было красным. — Поехали домой. Сейчас же.
Он взял меня за локоть и почти потащил к лифту. Раиса Фёдоровна осталась стоять, и я успела заметить, как её губы сложились в тонкую, белую от злости ниточку. Она проиграла раунд, но не войну.
***
Дорога домой прошла в гробовом молчании. Максим лихо рулил, обгоняя всех подряд, а я смотрела в боковое окно на мелькающие грязные сугробы. Было начало декабря, город наряжали к Новому году, мигала гирляндами какая-то ель, и от этой искусственной праздничности становилось ещё тошнее. Зачем она пришла? Зачем он ей всё рассказывает?
Наша съёмная однушка встретила нас запахом вчерашней жареной картошки и сырости от непросохшей после душа ванной. Максим швырнул ключи на тумбу, прошёл на кухню. Я услышала, как щёлкнула защёлка холодильника, затем шипение открываемой банки с пивом. Он вышел, сделал большой глоток и упёрся в меня взглядом.
— Мама, в общем-то, права.
У меня похолодели ноги.
— В чём именно?
— Во всём. Квартиру нужно оформлять нормально. На семью. Или продавать и покупать то, что нам подходит. А не цепляться за старьё.
— Максим, мы узнали об этом сегодня утром! — голос мой дрогнул. — Мама умерла два месяца назад, я ещё даже вещи её разбирать не смогла, а вы уже с планами по распродаже!
— Не смогла или не захотела? — он поставил банку на стол с таким стуком, что я вздрогнула. — Я предлагал помочь. Ты сказала — нет. Ты всё делаешь в своём темпе, в своей реальности. А я что? Я тут посторонний что ли? Я должен просто ждать, пока ты соизволишь меня в свою жизнь пустить?
— О чём ты? Какая «своя жизнь»? Это наша общая жизнь!
— А квартира — не общая! — он повысил голос. — По завещанию твоей мамаши. Которая, я не сомневаюсь, намеренно так всё и подстроила. Она меня никогда за человека не считала. Ну что, поздравляю, её последняя воля исполнилась. У её дочки есть неприкосновенный запас. На всякий случай.
Меня будто ударили по голове. Откуда эта злоба? Эта горечь?
— Максим, это просто наследство. Обычное дело. Я не собираюсь…
— А чего ты собираешься? — он перебил меня, шагнув вперёд. — Жить там одной? А я буду к тебе в гости ходить? Или ты думаешь, мне приятно будет жить в квартире, где я даже формально — никто? Где в любой момент меня могут послать подальше, потому что «моё»?
— Если бы ты меня любил, ты бы так не думал! — вырвалось у меня.
— Если бы ты меня уважала, ты бы даже не допускала таких мыслей! — парировал он.
Он резко развернулся, вышел из кухни и захлопнул дверь в спальню. Я осталась одна посреди крошечной кухни с отслаивающимися обоями, сжимая в руках папку. Тяжёлую, как гробовая крышка.
Вечером, когда мы уже молча, как два враждебных государства, ели разогретый суп, зазвонил мой телефон. «Раиса Фёдоровна». Максим посмотрел на экран, потом на меня. Взгляд был красноречив: «Не возьмёшь — будет хуже».
— Алло, — сказала я, чувствуя, как усталость накатывает волной.
— Верончик, родная! — её голос лился, как тёплый сироп. — Я тут всё обдумала. Понимаю, вы оба на эмоциях, молодые, горячие. Нужен трезвый взгляд. У меня есть знакомая, риелтор от бога. И юрист. Давай завтра встретимся, я всё организую. Быстро, без нервотрёпки. Оформим всё как надо, и вы сразу сможете начинать новую жизнь. Без этих дурацких разговоров.
— Раиса Фёдоровна, спасибо, но я сама разберусь, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Какая «сама»? Да что ты понимаешь в этих документах, в сделках? Тебя же обдерут как липку! Я же помогать хочу! Мы же семья!
Это слово — «семья» — звучало теперь как ловушка.
— Моя мама оформила всё именно так, как хотела. Я уважаю её решение.
На том конце провода повисла пауза. Густая, зловещая.
— Вероника, — голос потерял всю сладость, стал ровным и холодным, как лезвие. — Твоя мама, прости Господи, была женщиной с очень сложным характером. Она всегда сеяла рознь. И сейчас, из могилы, она продолжает это делать. Ты действительно выбираешь её мнение, её прихоть — вместо благополучия своего мужа? Ты хочешь, чтобы Максим чувствовал себя в твоей квартире гостем, которого в любой момент могут выставить за дверь?
— Он мой муж! Никто его выставлять не будет!
— Но юридически — будет! Юридически это твоё право! И он это знает. И я это знаю. И каждый раз, когда вы поссоритесь, эта мысль будет у него в голове. Это мина под вашими отношениями, милая. И ты её закладываешь своими руками.
Я не выдержала. Всё, что копилось годами — её советы, её вмешательство в наш бюджет, в наши планы на отпуск, её комментарии по поводу моей работы, — всё это взорвалось.
— Хватит! — крикнула я в трубку. — Хватит манипулировать! Это моя квартира! Моё решение! И вы не имеете права давить на меня!
Я нажала красную кнопку. Руки тряслись. В ушах стучало. Я посмотрела на Максима. Он сидел, откинувшись на стуле, и смотрел на меня с таким выражением, будто видел впервые.
— Позвони ей, — тихо сказал он. — И извинись.
— Что?
— Ты нахамила моей матери. Позвони и извинись.
— Максим, ты слышал, что она сказала про мою маму?
— Она просто переживает за нас! А ты… ты ведёшь себя как баба с базара. Как будто мы тебе враги.
Во рту стало горько. Я встала, не в силах больше это слушать, и ушла в ванную. Заперлась. Присела на краешек ванны и заплакала. Бесшумно, чтобы он не услышал. Чтобы не дать им ещё одного козыря против меня.
На следующее утро Максим ушёл, не попрощавшись. А через час в дверь позвонили. Я подошла к глазку и увидела её. Раиса Фёдоровна в своей норковой шапке и с огромным пакетом из супермаркета. Я открыла, не имея сил сопротивляться.
— Проходи, — безэмоционально сказала я.
Она пронеслась внутрь, как ураган, сразу направившись на кухню. Стала раскладывать из пакета сыр, колбасу, булку, конфеты.
— Что это? — спросила я.
— Это чтобы поговорить по-человечески, без истерик, — заявила она, ставя чайник. — Садись.
Я села. Она разлила чай, отломила кусок булки, протянула мне. Я не взяла.
— Вероника, я хочу сказать тебе одну простую вещь, — начала она, пристально глядя на меня. — Ты ведёшь себя не как жена. Ты ведёшь себя как испуганный, жадный ребёнок. Ты получила ресурс. Большой ресурс. И вместо того чтобы вложить его в свою семью, в своего мужчину, ты зажала его в кулачок и орёшь «моё!». Это разрушает тебя как женщину. И разрушает Максима как мужчину. Он не чувствует себя хозяином. Он чувствует себя арендатором. В твоей жизни. Понимаешь?
Я молчала, сжимая кружку в ладонях.
— Хочешь спасти брак? — она понизила голос до конспиративного шёпота. — Отдай ему половину. С юридическим оформлением. Или продай и купите то, что будет вашим общим с нуля. Тогда будет мир. Тогда он снова посмотрит на тебя с уважением. А иначе… — она развела руками, — иначе что это за брак? Это игра в одни ворота.
— Это шантаж, — тихо сказала я.
Её лицо исказилось.
— Это реальность, дурочка! Ты в розовых очках живёшь! Мужикам нужно чувствовать почву под ногами! А ты эту почву у него из-под ног выбиваешь одной этой своей бумажкой! Ты думаешь, он тебя за это любить сильнее будет? Он тебя возненавидит!
Она встала, не допив чай.
— Я всё сказала. Выбирай. Или ты с семьёй, или ты со своей мёртвой матерью и её квартирой. Третьего не дано.
И ушла, оставив на столе разложенную еду и тяжёлую, невыносимую тишину.
Следующие несколько дней прошли в ледяном тумане. Максим почти не разговаривал. Отвечал односложно. Спал, отвернувшись. Дом, и без того тесный, сжался до размеров спичечного коробка, где мы оба боялись пошевелиться, чтобы не задеть друг друга. Предновогодняя суета за окном — бегущие с гирляндами люди, реклама подарков — казалась злой, издевательской пародией на нашу жизнь. Какое там «С новым счастьем»?
Именно в этот момент, когда я уже начала сомневаться в собственном здравомыслии, позвонил нотариус. Его спокойный, деловой голос прозвучал как глоток воздуха.
— Вероника Павловна, для завершения процедуры вам необходимо подписать заявление на регистрацию права. Удобно будет завтра?
— Да, — ответила я, не раздумывая. — Удобно.
— Хорошо. И, на всякий случай напомню, присутствие третьих лиц не требуется. Это сугубо личное действие собственника.
Эти слова стали последним толчком. Я не сказала Максиму о звонке. Утром, проводив его на работу (молча, кивком), я оделась, взяла папку и поехала в офис.
Нотариус встретил меня без лишних эмоций.
— Ну что, определились?
— Да. Регистрируем на меня. Без каких-либо дополнительных условий или совладельцев. Так, как написала мама.
Он едва заметно улыбнулся.
— Правильное решение. Подписывайте вот здесь, здесь и здесь.
Перо скользило по бумаге легко. Каждая подпись была не просто росчерком. Это был забор. Не между мной и Максимом, а между мной и тем хаосом, тем давлением, в котором я жила последние годы. Забор, огораживающий моё, пусть и крошечное, пространство.
— Поздравляю, — сказал он, запечатывая документы в новый конверт. — Теперь вы полноправная собственница. Дальше — решать вам. Жить там, сдавать, продавать через десять лет… Ваше право.
Я вышла на улицу. Был холодный, солнечный декабрьский день. Я села на лавочку у входа, достала телефон. Написала Максиму. Коротко и ясно: «Заявление на регистрацию права собственности на квартиру подписала. Всё остаётся, как завещала мама. Если для тебя это неприемлемо — давай обсудим прямо сейчас».
Ответ пришёл почти мгновенно: «Дома. Вечером. Будем говорить.»
Текст был сухим, без точек в конце. По нему ничего нельзя было понять.
Весь день я провела в странном, отрешённом спокойствии. Я сделала то, что должна была. Пусть будет что будет. Я купила продуктов, даже немного украсила квартиру мишурой, купленной ещё в ноябре в порыве надежды. Глупо, конечно. Но я это сделала.
Он вернулся в семь. Не один. За ним, как тень, вошла Раиса Фёдоровна. Лицо у неё было каменное, торжествующее. Она смотрела на меня, как следователь на преступника, которого вот-вот изобьют признанием.
Максим снял куртку, не глядя на меня.
— Ну? — сказал он одно это слово.
— Ну что, — ответила я. — Всё оформлено так, как я и говорила. Квартира — моя собственность.
— Без учёта мнения мужа, — вставила Раиса Фёдоровна. — Без учёта мнения семьи. Самовольно. Эгоистично.
— Это не самовольно. Это по закону и по воле моей мамы.
— Твоя мама! — свекровь фыркнула. — Вечно она между нами! И при жизни мозолила глаза, и теперь! Хорошо же подгадала, а? Прямо перед Новым годом такой «подарок» преподнесла, чтобы весь праздник испортить, чтобы вы поругались!
— Перестаньте, — сказала я тихо, но так, что она замолчала, удивлённая. — Перестаньте говорить о моей маме в таком тоне. Она имеет к этому не больше отношения, чем вы. Решение приняла я.
Максим поднял на меня глаза. В них была усталость, злость и что-то ещё, чего я не могла понять.
— И что это за решение, Ника? Поясни мне. Как мужу. Что мы будем делать с этой твоей квартирой?
— Мы переедем туда, — сказала я. — Это лучший вариант. Мы сэкономим на аренде, будем жить в центре, в хорошем районе. Ты сможешь прописаться. Это будет наш дом.
— Но не моя собственность, — отчеканил он.
— Максим, мы же не собирались разводиться! Какая разница?
— Всё разница! — вдруг закричала Раиса Фёдоровна. — Почувствуй разницу, Максимушка! Ты будешь там как на птичьих правах! Она захочет — и выгонит! Захочет — lovera какого-нибудь приведёт, а ты и пикнуть не сможешь, потому что это её священная собственность!
— Выйдите, — сказала я, поворачиваясь к ней. Моё спокойствие начало давать трещины, но я держалась. — Выйдите, пожалуйста. Это разговор между мной и моим мужем.
— Я никуда не выйду! Я мать! Я имею право!
— Вы имеете право ждать в подъезде! — голос мой сорвался, стал громким и резким. — Или я вызову полицию и скажу, что вы незаконно находитесь в моём жилище и устраиваете скандал. Выбирайте.
Она обомлела. Открыла рот, но звука не последовало. Она посмотрела на Максима, ожидая защиты. Он сидел, сгорбившись, и смотрел в пол.
— Максим! — взвизгнула она.
— Мам… выйди. Ненадолго, — пробормотал он, не глядя на неё.
Она вздохнула так, будто её предали на самом краю победы, схватила сумочку и вышла, хлопнув дверью со всей силы. Стекла в серванте задребезжали.
Наступила тишина. Густая, как смола.
— Ну вот, — сказал Максим. — Добилась своего. Выгнала мою мать.
— Я не выгоняла. Я попросила дать нам поговорить наедине. Это нормально.
— Для тебя — нормально. Для меня — нет. Для меня семья — это и она тоже.
— Твоя семья — это ты и я! — я не выдержала, слёзы наконец подступили к глазам. — Мы создавали свою ячейку! А она… она всегда была третьей! В каждом нашем решении! Куда поехать, что купить, когда заводить ребёнка! И теперь она решает, что делать с моим наследством! Максим, опомнись! Посмотри на это со стороны!
Он поднял голову. Лицо его было измученным.
— А ты посмотри со стороны на меня! — его голос дрогнул. — Я восемь лет пахал как проклятый на этой конторе, чтобы мы могли снимать это гнездо! Я не покупал новую машину, я откладывал на отпуск, я… я старался. А теперь оказывается, что у тебя есть своя квартира. Просто есть. Подарок с неба. И ты даже не хочешь со мной этим поделиться. Не юридически даже… а вот так, по-человечески. Сказать: «Макс, это наш общий дом, не парься». А ты говоришь: «моя квартира, мои условия». Понимаешь, как это звучит?
Я подошла к окну, смотрела на тёмную улицу, на мигающие окна напротив. Где-то там уже наряжали ёлки, собирались семьями.
— А ты понимаешь, — сказала я, не оборачиваясь, — что если я сейчас подпишу что-то, о чём просит твоя мать, то это будет только начало? Потом будет: «А почему ты не продашь и не купишь побольше?» Потом: «А почему деньги лежат на твоём счёте, а не на общем?» Потом: «А почему ты не посоветовалась со мной, прежде чем потратить?» Это никогда не кончится, Максим. Никогда. Она не успокоится, пока не будет контролировать каждый мой шаг. И ты… ты будешь ей помогать. Потому что тебе легче уступить ей, чем защитить меня.
— Я тебя защищаю!
— Когда? — я резко обернулась. — Когда ты меня защищал? Когда она критиковала мою работу? Когда намекала, что я мало готовлю? Когда говорила, что мы зря не берём ипотеку на её условиях? Ты всегда отмалчивался! Или говорил: «Мама просто заботится». Это не забота, Максим! Это удушение!
Он встал, прошёлся по комнате.
— И что ты предлагаешь? Чтобы я порвал с матерью?
— Я предлагаю тебе наконец стать мужем! Моим мужем! А не послушным сыночком своей мамочки, который привёл в дом жену для галочки! Я предлагаю нам переехать в ту квартиру и начать жить своей жизнью. Не «моей» жизнью в «моей» квартире. А НАШЕЙ жизнью в НАШЕМ доме, который достался нам, к счастью, и избавит нас от кабалы аренды. И оставить юридические тонкости юристам. Если ты боишься, что я вышвырну тебя на улицу, то давай заключим брачный договор. Я подпишу, что в случае развода ты получишь половину от стоимости этой квартиры на момент переезда. Тебя это устроит? Или дело не в безопасности, а в принципе? В том, что ты должен всем владеть наравне, даже если это не твоё по праву?
Он остановился, смотря на меня широко открытыми глазами. Кажется, мысль о брачном договоре его ошеломила. Он об этом не думал. Его мать, я уверена, думала только о безраздельном контроле, а не о каких-то договорах.
— Ты… готова на это? — спросил он неуверенно.
— Да. Потому что я не собираюсь с тобой разводиться. Потому что я хочу быть с тобой. Но я хочу быть с тобой на равных, а не в положении виноватой ученицы, которую ты и твоя мать учат жизни. Выбери, Максим. Прямо сейчас. Или мы — команда. Или мы — нет.
Он долго смотрел на меня. Минуту, две. За окном просигналила машина. Где-то завыл ветер в щелях старых рам.
— Ладно, — выдохнул он наконец. Голос был сдавленный, но твёрдый. — Ладно. Переезжаем. В твою… в нашу квартиру. И… и насчёт договора… мы подумаем. Это… это будет справедливо.
Я закрыла глаза. Всё тело обмякло, как будто из него вынули стальной стержень, который впивался в меня все эти дни.
— А мама… — начал он.
— С мамой ты поговоришь сам, — перебила я. — И скажешь, что решение принято. Обоюдно. Что наша семейная жизнь — это зона, куда вход только по приглашению. И что если она не может это принять, то, к сожалению, видеться мы будем реже. Потому что я больше не позволю себе такого обращения. Никогда.
Он кивнул. Медленно, тяжело, но кивнул.
— Прости, — прошептал он. — Прости, что не был на твоей стороне с самого начала.
Я не ответила. Просто подошла и обняла его. Он обнял меня в ответ — сильно, по-настоящему, прижав голову к своему плечу. И мы стояли так посреди нашей убогой съёмной кухни, а за тонкой стеной, в подъезде, вероятно, замерзала его мать, ожидая триумфа. Но её триумф не состоялся.
***
Переезжали мы за неделю до Нового года. Раиса Фёдоровна не приехала помогать. Не звонила. Максим сказал, что они поговорили, она назвала его предателем и сказала, что «покажет нам всем». Мы старались не думать об этом.
В первый вечер в маминой квартире мы с Максимом сидели на полу в гостиной среди коробок, ели пиццу прямо из коробки и смотрели на огромные окна, в которых отражались огни города. Было странно, непривычно и… тихо. Умиротворённо тихо.
— Знаешь, — сказал Максим, отламывая кусок пиццы, — она, твоя мама, была мудрой бабой. Хотя я раньше так не думал.
Я посмотрела на него.
— Почему?
— Потому что она, наверное, видела, какая у меня мать. И понимала, во что это может превратиться. Она не квартиру тебе оставила. Она тебе оставила… почву. Точку опоры. Чтобы ты не прогибалась. Чтобы у тебя была возможность сказать «нет». Я… я сейчас только начинаю это понимать.
Я улыбнулась сквозь слёзы, которые снова навернулись на глаза, но теперь это были другие слёзы.
— Да, — просто сказала я. — Она знала.
31 декабря мы с трудом, но расчистили пространство в гостиной, поставили маленькую искусственную ёлку, купленную в ближайшем магазине, повесили шары. Готовили ужин вместе. Без звонков, без непрошеных советов. В двенадцать, под бой курантов, мы чокнулись бокалами.
— С новым домом, — сказал Максим.
— С новым этапом, — добавила я.
За окном взрывались салюты, окрашивая снег в яркие цвета. В этой квартире, пропитанной памятью о моём прошлом, начиналось наше будущее. Не идеальное, не «розово-сопливое», а настоящее. С трещинами, с болью, с тяжёлым разговором, который ещё предстояло провести с Раисой Фёдоровной. Но — наше. И главное, впервые за долгое время, я чувствовала, что стою на своём. Не на мосту, который вот-вот рухнет под чужими ногами, а на твёрдой земле. Мама дала мне не стены. Она дала мне право внутри этих стен быть собой. И это оказалось самым ценным подарком под этот, да и под любой другой, Новый год.