— Ты опять копаешься в хламе? — крикнула мама из кухни.
— Да… тут кое-что нашла.
Фотоаппарат был тяжёлым, с потертым ремешком и запахом старого пластика. Я держала его в руках и чувствовала странное тепло, будто он всё это время ждал именно меня.
— Выкинь, — сказала мама, заглянув в комнату. — Старая «цифра», валяется там с двухтысячных. Он и не работает уже, наверное.
Я не ответила. Уже тогда я знала: выкинуть не смогу. Отец пропал, когда мне было двенадцать. Просто не вернулся. Без записки. Без объяснений.
Полиция говорила — ушёл сам. Мама считала, что он испугался ответственности. Я долго верила. Потому что так было проще.
Фотоаппарат я нашла на даче, в сарае, за старыми ящиками. Я точно помнила — его там раньше не было. Отец всегда держал камеру дома. Берёг. Чистил. Никому не давал.
Я вставила батарейки. Экран моргнул и загорелся. На карте памяти оказалось всего три снимка. На первом — пустой двор. На втором — тот же двор, но в сумерках. На третьем… в углу кадра была тень.
Я вышла на улицу и сделала новый снимок. Просто так. Проверить.
На экране появился наш двор: старая яблоня, забор, сарай. И снова — тень. Чуть ближе. Чётче.
Форма была знакомой. Слишком знакомой.
— Глупости, — сказала я вслух и рассмеялась. Смех получился резким, чужим.
Вечером я показала снимок маме.
— Это дефект матрицы, — бросила она быстро и отвернулась к плите. — Убери эту ерунду.
Я убрала. Но ночью не спала. Я начала фотографировать каждый день. Двор. Комнату. Кухню. Улицу. И каждый раз на снимке был он.
Сначала — размытый силуэт. Потом — плечи. Руки. Контуры лица.
На пятом снимке я узнала куртку. Ту самую, в которой отец ушёл в последний раз. На седьмом — он смотрел прямо в объектив. Мне стало трудно дышать.
— Папа?.. — прошептала я, глядя на зернистый экран.
Ответа не было. Только ощущение, что за моей спиной кто-то стоит. Очень близко. Но не страшно. Скорее… терпеливо.
Он не пугал. Он вёл меня. На одном снимке его рука была вытянута в сторону леса. На другом — он стоял рядом со старым оврагом. На третьем — прямо у бетонной плиты, которая давно заросла высокой травой.
Я вспомнила. Мы там гуляли в детстве. Он тогда сказал странную вещь:
— Если вдруг захочешь побыть в тишине, приходи сюда. Здесь никто не найдёт.
Я тогда не придала этому значения.
Я поехала туда одна. Фотоаппарат дрожал в руках. Лес был тихим, будто знал, зачем я пришла. Я сделала снимок. Он был рядом. Уже почти живой. Глаза — уставшие. Просящие.
Я прошла ещё несколько метров. Сделала ещё фото.
Он кивнул.
— Здесь? — спросила я, чувствуя, как горло сжимает спазм.
На экране он стоял прямо за плитой и смотрел в землю.
Я копала долго. Земля была твердой, слежавшейся. Я рыла найденной рядом острой палкой, ломала ногти, раздирала кожу на пальцах.
Сначала я нашла куртку. Синтетика почти не истлела.
Потом — пряжку ремня.
Потом — то, что нельзя спутать ни с чем.
Я закричала. Не от ужаса. От злости. От боли. От осознания того, сколько лет он лежал здесь совсем один.
Полиция всё оформила. Мама плакала — тихо, будто боялась потревожить прошлое. Оказалось, несчастный случай: оступился, упал в расщелину, которую позже занесло листвой и землей.
Фотоаппарат больше не включался.
Последний снимок, который я успела сделать, навсегда врезался в память.
Мы стояли рядом. Я — живая. Он — полупрозрачный, растворяющийся в утреннем свете.
Он улыбался. Впервые за всё это время.
Теперь я знаю: некоторые призраки приходят не пугать. Они приходят, чтобы их нашли. Чтобы о них вспомнили. Чтобы поставить точку там, где её не было.