Успешная, сильная, всё под контролем — и при этом внутри пусто. На планёрке тебя публично размазали, ты выдержала, сохранила лицо, вышла в туалет, закрылась в кабинке и вдруг поняла, что не можешь даже заплакать. Ни слёз, ни истерики, только комок в горле и тупое онемение. В этой статье рассказываю, почему у женщин-руководителей так часто наступает эмоциональное выгорание без слёз, как нервная система перекрывает доступ к чувствам, и как через работу с телом, бессознательным и архетипами можно вернуть себе способность чувствовать, а не только функционировать.
За годы работы я стала замечать повторяющуюся картину, от которой каждый раз по спине пробегают мурашки, хотя сюжет почти не меняется.
Приходит женщина. С виду — классический пример успеха: руководящая должность, ответственность за отдел или целую компанию, чёткий график, структуры, задачи, планёрки, люди, к которым она привыкла относиться как к своим. Внешне всё под контролем, в речи ни одной лишней эмоции, каждое слово вымерено.
Садится напротив, делает вдох и вместо привычного «помогите справиться со стрессом» или «научите расслабляться», как будто сразу срезает все возможные варианты:
— Я больше ничего не чувствую. Вообще. Как будто внутри выключили всё. Почему я превратилась в робота?
И дальше начинается история, которую я слышала уже не один раз, но каждый новый рассказ звучит так, словно это случилось впервые.
Накануне была планёрка. Обычное утро в переговорной: отчёты, показатели, новые задачи, кто-то опоздал, кто-то не подготовился, кто-то выбрал не тот тон. В какой-то момент разговор повернули на неё. Публично, при всех, холодно и очень метко начали разбирать её решения. Не в формате конструктивной обратной связи, а так, как любят люди, у которых много власти и мало эмпатии: жёстко, несправедливо, с подколками.
Она держалась. Отвечала ровным голосом, включила рациональную часть, приводила аргументы, не позволила себе ни дрожи в голосе, ни вздоха, ни одной лишней интонации. Сохранила лицо, как говорят в деловой среде, хотя внутри всё сжалось в тугой узел.
Планёрка закончилась, люди разошлись по кабинетам. Она спокойно сложила бумаги, вышла в коридор, дошла до туалета, зашла в свободную кабинку, закрыла дверь, опустила крышку унитаза, села, уткнулась лбом в ладони и только тогда позволила себе признать, что произошло что-то очень болезненное.
И в этот момент обнаружила, что не может заплакать.
Горло стянуто, будто вокруг него натянули тугую верёвку. В груди тяжело, как если бы на неё поставили бетонную плиту. В животе знакомый комок, который просится наружу, но слёз нет, словно внутри перекрыли кран и забудили, где к нему доступ.
«Блин, я даже поплакать не могу. Что со мной случилось?» — эта мысль, по её словам, оказалась страшнее самой планёрки. Потому что в тот момент стало ясно: дело не только в начальнике, не только в токсичной атмосфере, не только в несправедливости. Дело в том, что она перестала быть живым человеком, у которого есть естественная реакция на боль.
Когда мы начинаем распутывать такие истории, очень быстро становится видно, что это не одиночный случай и не «со мной что-то не так». Годами мир транслировал ей одно и то же послание, и делалось это не столько словами, сколько взглядами, интонациями, режимом выживания, в котором живёт корпоративная среда.
Заплакала на работе — значит, слабая, ненадёжная, в момент напряжения не выдерживает.
Разозлилась и дала понять, что тебе больно — записали в истерички, «эмоционально нестабильные».
Сказала вслух, что устала — не тянешь, не справляешься, всегда найдётся кто-то, кто «держит удар» лучше.
Обрадовалась слишком искренне — несерьёзная, инфантильная, не того уровня.
Каждый раз, когда в ней поднималась живая эмоция, мир отвечал ей пусть и не прямым, но вполне ощутимым наказанием: потерей уважения, холодным отстранением, насмешкой, замечанием «не бери так близко к сердцу».
Сначала она научилась просто не показывать.
Радоваться внутри и сдержанно кивать снаружи, злиться внутрь и говорить «я вас поняла», плакать дома в ванной, когда никто не видит, и утром выходить на работу с привычной маской деловой уверенности.
Постепенно психика усвоила: любая эмоция — риск, любая уязвимость — потенциальная опасность. И там, внутри, в глубине нервной системы, которая отвечает за выживание, включился совсем другой режим.
Не «я сильная, у меня стальные нервы»,
а «здесь небезопасно чувствовать, если хочешь выжить — отключай».
Нервная система не философствует, не различает, где справедливо, а где нет, где можно чуть приоткрыться, а где лучше сдержаться. Она настроена очень просто: там, где много постоянной угрозы, она постепенно глушит чувствительность.
И вот здесь — самая коварная часть.
Нервная система не умеет отключать эмоции выборочно.
У неё нет переключателей «злость выкрутить на ноль, радость оставить», «страх выключить, интерес сохранить», «подавить боль, но оставить способность восторгаться».
Механизм работает по принципу «всё вместе»: если слишком опасно чувствовать боль, заодно приглушается наслаждение; если страшно показывать страх, гаснет и волнение от новизны; если нет права на грусть, постепенно выцветает и глубокая радость.
В какой-то момент человек становится ровной линией. Стабильность вроде бы есть, но она похожа не на устойчивость, а на мёртвую прямую в кардиограмме, где никаких резких скачков, никаких провалов, никаких пиков — только спокойный, бесконечный «норм».
С этого места и начинаются те самые моменты, которые пробирают до дрожи.
Момент первый.
Она выходит из очередного совещания в коридор и краем глаза замечает молодую коллегу из другого отдела. Та стоит у окна, что-то рассказывает приятелю, смеётся звонко, открыто, даже слишком громко по меркам корпоративного этикета. От неё исходит то лёгкое, немного дерзкое ощущение жизни, которое обычно приписывают двадцатилетним: она сияет вся, не только лицом, но и телом, жестами, взглядом.
И вдруг внутри поднимается зависть.
Не к должности, не к зарплате, не к перспективам, а к тому, как легко та радуется.
Мгновение — и в голову приходит честная мысль, от которой хочется отвернуться:
«Господи, я больше так не умею. Я не помню, когда смеялась в коридоре без оглядки, когда не мерила каждую эмоцию по шкале “прилично/неприлично, достойно/недостойно моего статуса”».
Момент второй.
Вечер. Дома ждёт партнёр или муж, дети, привычное «как дела», бытовые разговоры, ужин. Он подходит сзади, обнимает, кладёт руки на плечи, прижимается щекой к её голове. Вроде всё правильно, всё хорошо, так и должно быть.
Но тело в этот момент как будто подаёт другой сигнал: мышцы мгновенно напрягаются, дыхание становится поверхностным, спина чуть-чуть каменеет. Она знает, что нужно расслабиться, знает, что этот человек ей не враг, знает, что объятие — это про поддержку, но внутри включается тот самый режим: «опасность, не чувствовать, не распускаться».
Момент третий.
Ночью, когда дом, наконец, засыпает, она лежит в темноте и пытается вызвать хоть какое-то чувство. Гнев, чтобы позволить себе изменить ситуацию. Грусть, чтобы наконец заплакать. Радость, чтобы вспомнить, ради чего всё это. Но внутри вместо эмоций — глухой бетон.
И вот в таком состоянии женщина приходит и спрашивает:
— Что со мной случилось? Я же знаю, как надо жить, я всё читала, проходила тренинги, работала с психологами, делала дыхательные практики, пробовала медитации, а внутри тишина.
В такие моменты я всегда говорю одну вещь, которая сначала вызывает протест, а потом приносит облегчение.
С тобой всё в порядке.
Сломалась не ты.
Сработала твоя защита.
Твоё тело и твоя нервная система сделали единственное, что могли сделать в хронически небезопасной среде, где за каждое живое проявление эмоций приходилось платить: они взяли и выключили чувствительность, чтобы ты смогла продолжать выполнять функцию.
Рациональная часть привыкла считать это силой.
Там живёт образ внутреннего Императора или Снежной Королевы, которая никогда не плачет, всегда держит лицо и в любой ситуации остаётся собранной.
Но где-то глубоко в Тени сидит другая фигура — архетип Раненой Девочки, которая когда-то была живой, чувствующей, радовалась, обижалась, злилась, бежала навстречу жизни, пока мир не обучил её, что за это не хвалят, за это наказывают.
Есть ещё Жрица — та часть, которая ощущает тонко, подмечает, знает глубже, чем ум. В жизни такой женщины Жрица часто уходит в подполье, потому что слишком опасно оставаться чувствительной, когда вокруг идут бесконечные корпоративные войны.
Императрица, которая отвечает за тело, наслаждение, плотскую радость, тоже оказывается заблокированной: ей приходится уступить место внутреннему Контролёру.
На психологическом языке вся эта конструкция называется эмоциональным выгоранием, хроническим стрессом, нарушением работы нервной системы. На архетипическом языке — это ситуация, в которой одна часть личности захватила власть, а остальные ушли в изгнание.
Когда мы в школе «Лоно Истины» работаем с такими историями, мы никогда не начинаем с призывов «надо научиться выражать эмоции» или «позволь себе быть слабой». Для женщины, которая десятилетиями выживала за счёт того, что держала себя в тонусе, подобные советы звучат как издевательство.
Мы начинаем с того, чтобы вернуть телу право чувствовать хотя бы что-то.
Через Архетипический портрет мы аккуратно выносим на свет те части, которые были вытеснены в тень: внутреннюю Девочку, у которой до сих пор сжимаются плечи при слове «ошибка», скрытую Жрицу, которая давно слышит правду, но привыкла молчать, уставшую Императрицу, которая не помнит, когда к ней прикасались не как к ресурсу, а как к женщине.
Через работу с телом, дыханием, образами мы не «включаем эмоции» по команде, а постепенно снимаем те зажимы, которые годами держали этот кран перекрытым. Сначала возвращаются самые простые вещи: способность почувствовать, как ступни стоят на полу, как воздух входит и выходит, как сердце отзывается на чьи-то слова.
Потом, шаг за шагом, появляются слёзы. Они приходят не всегда бурно, иногда просто наворачиваются в уголках глаз в самых неожиданных местах — на группе, в момент обычной истории другой участницы, в ответ на метафорическую карту, на тихую фразу: «тебе можно».
Следом за слезами возвращается смех, тот самый живой, немного беззащитный, который давно вымер из рабочих коридоров.
Женщина, которая ещё месяц назад говорила «я ничего не чувствую», вдруг ловит себя на том, что идёт по улице и замечает, как пахнет воздух, как звучит город, как по-настоящему тепло, когда ребёнок берёт её за руку.
И если вам важно начать мягко, без «ломки» и без насилия над собой, можно сделать первый шаг через маленькую, безопасную практику: в бесплатном боте «Путешествие Алисы» вас ждёт работа с МАК-картами, которая помогает бережно вернуть контакт с собой и своими чувствами: https://t.me/miramak_bot.
Это не волшебная таблетка и не быстрый результат за один марафон. Это процесс возвращения к себе — не к той наивной девочке, которую когда-то обидели, а к взрослой женщине, которая снова позволяет себе быть живой, не теряя при этом зрелость и силу.
Если вы узнаёте себя в этом описании — в туалете после планёрки, где невозможно заплакать, в зависти к чужому свободному смеху, в ровной линии вместо эмоций, — знайте: сломались не вы.
Это ваша нервная система слишком долго жила в режиме выживания и решила, что без чувств безопаснее.
И в этом месте начинается не конец, а начало.
Начало пути, на котором можно осторожно, по шагу, по миллиметру, возвращать себе право быть живой, а не только эффективной.
#женская психология, #эмоциональное выгорание, #женщина руководитель, #подавленные эмоции, #психосоматика, #психология работы, #нервная система, #архетипы, #Архетипический портрет, #школа Лоно Истины, #работа с бессознательным, #возвращение к себе, #выгорание на работе