— Ты опять собираешься меня одну бросить? — голос Людмилы Петровны дрогнул так, что муж за столом машинально отодвинул тарелку.
Ольга не сразу ответила. Сидела напротив, держа в руках кружку с уже остывшим чаем, и смотрела на расписание рейсов в телефоне. Вылет в субботу в семь утра. Четыре дня. Четыре дня до моря, которого она не видела пять лет.
— Мам, ну что значит "бросить"? — Андрей вздохнул, потер переносицу. — Мы всего на неделю. Всего. Семь дней.
— Семь дней... — свекровь криво усмехнулась и откинулась на спинку стула. — За семь дней с моим сердцем что угодно может случиться. Но кому это интересно, правда, Олечка?
Она перевела взгляд на невестку. Такой же, как всегда: снизу вверх, с прищуром, как будто рассматривает пятно на скатерти.
— Я ничего не говорю, — спокойно ответила Ольга, хотя в животе все сжалось. — Мы билеты купили ещё в июле. Вы знали.
— Знала, — тут же подхватила та. — А кто ж думал, что мне так плохо станет именно сейчас?
Ольга молчала. "Именно сейчас" у Людмилы Петровны случалось каждую осень, как только они с Андреем начинали собирать чемоданы. В прошлом году у неё "перекосило лицо", в позапрошлом "подскочило давление до двухсот", в позапозапрошлом "сердце кололо всю ночь".
И каждый раз заканчивалось одинаково: сданные билеты, потерянные деньги и Ольга, стирающая в ванной купальник, так ни разу и не намокший в море.
— Ты к врачу записалась? — попыталась перевести в практику. — Анализы, кардиолог, вот это всё?
— Конечно, конечно, — свекровь сразу закашлялась, поднимая на Андрея затравленный взгляд. — Я ж не сумасшедшая. Мне же жить хочется. Но к врачу ещё надо дожить.
— Мам, перестань, — Андрей отодвинул стул, встал. — У тебя вчера давление было сто двадцать на восемьдесят. Я сам мерил.
— А сегодня? — она сразу вскинулась. — Сегодня ты мерил? Нет? А чего ж ты тогда говоришь?
Она резко встала, пошарила рукой по подоконнику, где всегда стоял тонометр, нашла, опустилась обратно за стол и театрально приложила ладонь ко лбу.
— Надо сейчас померить. Прямо сейчас. У меня уже в глазах темнеет.
Ольга взглянула на часы. Без десяти девять вечера, темнота за окном как стена — та самая, плотная, осенняя, когда кажется, что четыре дня до поездки растянутся на вечность. В коридоре тихо поскрипывала дверь шкафа — сквозняк играл, потому что Людмила Петровна снова забыла закрыть форточку в комнате.
— Давай помогу, — Андрей уже крутился вокруг матери, застегивая манжету. — Расслабь руку. Не напрягайся. Мам, ну что ты...
Ольга встала, подошла к окну и закрыла штору. Ей нечего было делать рядом с этим цирком. Она знала, чем закончится. Сейчас прибор покажет те же свои сто двадцать, свекровь заорет, что он "врет", попросят пусть Оля перемерит "по-честному", потом тонометр "откажет" совсем, и придётся вызывать скорую.
Только скорая в этот дом за эти годы ездила чаще, чем Андрей к морю.
— Сто двадцать четыре на семьдесят девять, — озвучил Андрей, приглядываясь к экрану.
— Не может быть, — почти спокойно сказала Людмила Петровна. — Я же чувствую. Ты мне скажи честно. Ты мне врёшь, да?
— Я тебе что, враг? — сорвался он. — Я цифры читаю. Вот, смотри. Нормальное давление.
— Для кого как, — парировала она. — Для Олечки, может, и нормальное. Ей лишь бы улететь. Ей хоть по трупам, лишь бы на свой пляж.
Ольга отвернулась от окна.
— Людмила Петровна, давайте без этого, — голос предательски дрогнул. — Я вас никуда не бросаю. Наталья Ивановна согласилась с вами посидеть. Вы сами её хвалили.
— А Наталья Ивановна мне кто? — вскинулась свекровь. — Чужая баба. За деньги. Сегодня сидит, завтра плюнет и уйдёт. А я тут одна, на полу валяюсь...
— Мам, ну что за картинки ты рисуешь, — Андрей всплеснул руками. — У тебя соседка через стенку, я дубликат ключа дал. Ты не одна.
— А ты? — она на этот раз повернулась к нему всем корпусом. — А ты где будешь? В самолёте? В гостинице? На пляже? Ты рядом не будешь, Андрей. Ты — мой единственный сын, а ты...
Она намеренно замолчала, хватая воздух ртом, как будто ей вдруг не хватило кислорода.
Ольга вдруг увидела себя со стороны: стоит у окна в этой тесной кухне с отклеившимися обоями, на подоконнике — горшок с вялой геранью, батареи еле греют, а за стеклом мокрый асфальт во дворе блестит от фонаря. И подумала, что в этой картинке всё слишком знакомо. До тошноты.
— Мам, давай так, — Андрей сел обратно, сдвинул прибор. — Если завтра врач скажет, что риск, мы никуда не летим. Окей? Сдаём билеты. Но если скажет, что можно...
— Врачи, — фыркнула Людмила Петровна. — Им бы только деньги стричь. Им скажи, что у тебя голова болит, — выпишут таблетки и гуляй. Им плевать, кому плохо.
— Тогда кому верить? — не выдержала Ольга. — Только вам?
— А кому ещё? — моментально нашлась та. — Ты думаешь, я ради забавы это всё устраиваю?
Андрей тихо отодвинул стул и вышел в коридор. Ольга услышала, как он возится с курткой, как хлопнула входная дверь. Ушел курить во двор, как всегда, когда начинались эти разговоры.
Они остались вдвоем, свекровь и невестка. Ольга снова села за стол напротив Людмилы Петровны. Между ними — тонометр, как будто маленький серый судья.
— Я слышу твое молчание, — проговорила та, не глядя. — Ты думаешь: "Опять она своё". Думаешь?
— Я думаю, что вы нас проверяете, — неожиданно для самой себя сказала Ольга. — Каждый год. Как экзамен. Сдадим мы билеты или нет.
Свекровь подняла глаза. В них на секунду мелькнуло что-то похожее на интерес, но тут же сменилось холодной обидой.
— Ах вот как... — медленно протянула она. — То есть я, по-твоему, симулянтка?
— По-моему, вы нас шантажируете, — продолжила Ольга, пока страх не успел заткнуть ей рот. — Болезнью. Страхом. Чувством вины.
На кухне стало тихо. Даже холодильник будто затих. Ольга услышала только скрип половиц в комнате — старый дом отзывался на каждое движение.
— Ты знаешь, Оля, — через минуту проговорила свекровь, — ты мне никогда не нравилась. С самого начала. Слишком умная. Слишком уверенная. Вот и сейчас — лекции читаешь.
— Я не лекции, — устало сказала Ольга. — Я тридцать раз в жизни собирала чемодан и тридцать раз его разбирала. У меня отпуск за три года один раз. И каждый раз вы "умираете" ровно за два дня до вылета.
— Вот видишь, — тотчас подхватила она. — Ты сама сказала — умираю. А ты что делаешь? Всё равно летишь?
Ольга почувствовала, как к горлу подступает комок. Это был тот самый прием, знакомый до боли: вывернуть её слова против неё же.
— В этом году — да, — глухо сказала она. — Если врач скажет, что можно. Я поеду. Хоть одна.
— А Андрей? — свекровь даже подалась вперед. — Ты утащишь его, как всегда. Он же подкаблучник, да? Ты же так подругам говоришь?
— Я так не говорю, — Ольга сжала пальцы в кулаки под столом. — Но он взрослый человек. И он сам решит.
— Сам... — протянула она с издевкой. — Он без меня и кашу в кастрюлю не насыпет. Ты его не знаешь.
"Знаю", — подумала Ольга, вспоминая, как сегодня утром сама искала по всей квартире его зарядку, пока он бегал и искал бумажник. Знала. Но сейчас защищать его не хотелось.
В прихожей опять хлопнула дверь. Андрей вернулся быстрее, чем обычно. В руках у него была пластиковая папка.
— Ну что, договорились? — он попытался улыбнуться. — Мам, я зашёл к нашему терапевту. Он завтра тебя ждёт в одиннадцать, без очереди. Я договорился.
— А если я не дойду? — моментально отозвалась она. — Упаду по дороге?
— Я тебя отвезу, — спокойно сказал он. — На машине.
— В такую погоду? — она дернула подбородком в сторону окна. — Там же гололёд. Ты нас угробить решил?
Ольга машинально глянула на стекло. К нему присохли мокрые листья, под фонарем блестели серые разводы — то ли лёд, то ли грязь. На лестничной площадке кто-то громко хлопнул дверью, и от входа донёсся глухой грохот мусоропровода.
— Мам, — Андрей вдруг сел рядом с ней. — Завтра идем к врачу. И точка. Если правда плохо — никуда не летим. Если нет — мы улетаем. Всё.
Людмила Петровна какое-то время молчала. Потом медленно встала из-за стола.
— Делайте как знаете, — сказала она тихо. — Только потом не плачьте.
И, притворно придерживая сердце рукой, вышла из кухни, оставляя за собой шлейф слабого запаха каких-то дешёвых валенок, которые она сушила в коридоре на батарее.
Ольга выдохнула и почувствовала, как по спине стекает усталость. До отпуска было всего ничего — четыре дня. Но впереди была ещё целая битва за эти дни.
На следующий день в поликлинике было, как всегда, — очередь, запах хлорки и унылые лица. Ольга сидела рядом с Андреем на жестком стуле, держа в руках паспорт свекрови. Та, закутавшись в шарф, тяжело дышала и демонстративно прикрывала глаза.
— Мам, тебе не жарко в шарфе? — шепнул Андрей.
— Мне холодно, — тут же прозвучал шепот в ответ. — Ты не чувствуешь, что тут сквозняк?
Сквозняка не было. В душном коридоре было жарко и душно, стекла запотели, на подоконнике кто-то оставил грязный пластиковый стаканчик из-под чая. Ольга украдкой взглянула на часы. Время тянулось мучительно.
— Людмила Петровна! — наконец высунулась медсестра из кабинета.
Свекровь поднялась так, будто шла на расстрел. Андрей взял её под локоть, хотя она с раздражением отдёрнула руку.
— Я сама, — прошипела. — Я ещё не развалилась.
Дверь закрылась. Ольга осталась в коридоре одна. Посидела минуту, потом вытащила телефон и машинально открыла приложение турфирмы. Солнечные фотографии пляжа ударили в глаза. Голубое небо, белые лежаки. Как будто из другого мира.
"Не привязывайся, — подумала она. — Ты эти картинки уже видела. Дважды. И дважды вместо пляжа была эта поликлиника."
Дверь снова открылась гораздо быстрее, чем она ожидала. Вышла медсестра, махнула Ольге.
— Заходите, вам врач что-то скажет.
Сердце ёкнуло. Ольга вошла.
В кабинете было немного прохладнее. На столе у врача — распечатки ЭКГ, тонометр, карточка. Людмила Петровна сидела на стуле, сложив руки на груди и уставившись в угол.
— Ну что, — врач, плотная женщина лет пятидесяти, подняла глаза на Ольгу. — Насчёт вашей поездки. Я не вижу противопоказаний.
— То есть... — Ольга не сразу поняла.
— Давление в норме, кардиограмма для её возраста вполне терпимая, — врач говорила спокойно, без особого участия. — Да, есть хронические моменты, но они у неё уже лет десять. Не сегодня начались и не завтра закончатся. Нужен режим, лекарства и наблюдение. Но лежать под капельницей она точно не обязана.
— А если мне станет плохо? — тут же встряла свекровь. — Вы же не обещаете, что не станет!
— Я вам ничего обещать не могу, — чуть устало ответила та. — Я вам назначила таблетки, объяснила, что делать, если давление поднимется. У вас есть родные рядом, у вас есть соседка, у вас есть телефон. Если что — вызовете врача на дом. Но держать сына и невестку в городе только потому, что "вдруг что-то случится" — извините, это не медицина.
Ольга заметила, как у Андрея дернулся уголок рта. Он старался не улыбаться, но лицо расслабилось, как будто с плеч упал груз.
— Спасибо, — быстро сказала она врачу. — Огромное спасибо.
— Не за что, — отрезала та. — Следующий приём через месяц. Не нервничайте, Людмила Петровна. А вы, — она посмотрела на Ольгу, — не становитесь заложниками.
Слово "заложники" прозвучало так громко, что Ольга аж поежилась. Свекровь метнула на врача взгляд, в котором смешались злость и обида.
— Видите? — шепнула она Андрею уже в коридоре. — Ей лишь бы вас отпустить. Ей всё равно, что со мной будет.
— Мам, хватит, — неожиданно резко сказал он. — Врач сказал — можно. Значит, едем.
Она замерла на секунду, словно этот "едем" ударил её сильнее любого диагноза. Но промолчала.
Вечером они втроём сидели у Ольги с Андреем дома, на своей маленькой кухне. Чемодан стоял в коридоре — раскрытый, наполовину заполненный. Рядом — стопка аккуратно сложенных футболок Андрея и Ольги.
— Ты точно справишься с таблетками? — Андрей в который раз заглянул матери в глаза по видеосвязи. Свекровь показала в камеру таблетницу, разлинованную по дням.
— Я не ребёнок, — отрезала она. — Не переживай. Живите своей жизнью.
Тон был таким, что ясно: "живите своей жизнью" означало "про меня забудете, неблагодарные". Но Андрей сегодня, видимо, решил этого не слышать.
— Я завтра ещё заеду, — сказал он. — Поставлю чайник, принесу продукты. Оля в аптеку сходит.
— Конечно, конечно, — кивнула она. — Только смотрите. Если я вам позвоню ночью, вы трубку возьмите. А то мало ли.
— Мама, в три часа ночи у нас пересадка, — мягко напомнил он. — Мы будем в самолёте.
— Ну вот, — тут же подхватила. — То есть я, можно сказать, без связи. Что, если мне станет плохо именно в три часа?
Ольга отключила звук и отвернулась. Ей хотелось закричать, но вместо этого она просто достала чемодан из коридора, поставила его ближе к кухне. Пусть стоит на виду. Как якорь.
Через полчаса звонок закончился. Андрей устало опустился на стул.
— Она расстроена, — сказал он тихо.
— Я тоже, — ответила Ольга. — И тоже пять лет.
Он взглянул на неё, будто только сейчас увидел.
— Оль, — он помолчал, — если хочешь, я... могу остаться. А ты полетишь с Ленкой. Она же говорила, что может.
Ольга почувствовала, как в груди что-то хрустнуло.
— Даже не начинай, — медленно произнесла она. — Мы либо летим вместе, либо не летит никто. Я не буду твоей маме объяснять, что у неё получилось.
Он опустил глаза.
Последний день перед поездкой прошёл как в тумане. Ольга бегала по списку: документы, страховка, аптечка, купальник — да, всё-таки положила, с тихим упрямством. Андрей поехал к матери, принёс ей сумку продуктов, включил телевизор, ещё раз проверил лекарства.
Вечером, когда за окном уже была привычная темнота в четыре часа, они сидели вдвоём на своей кухне. В раковине стояла тарелка с недоеденной невкусной кашей, которую Ольга лениво сварила на ужин — сил на кулинарные подвиги уже не было.
— Ну что, — Андрей допил чай. — Будильник на три?
— На два сорок пять, — поправила она. — Я лучше раньше встану, чем буду носиться.
Телефон завибрировал на столе. Ольга автоматически взяла его. На экране — "Людмила Петровна".
Она посмотрела на часы. Девять вечера.
"А вот и традиция", — подумала она и нажала на приём.
— Алло.
— Оля? — голос свекрови был странным. Слишком тихим, будто удушенным. — Ты Андрею не говори пока. Но мне очень плохо.
У Ольги внутри всё холодно сжалось.
— Что значит "плохо"? — она встала, отодвигая стул. — Вам сейчас плохо?
— Очень, — послышался в трубке шепот. — Такого ещё не было. Сердце прямо выскакивает. В голове шум. В глазах темнеет. Я... я не знаю...
— Вы таблетки пили? — перебила она.
— Какие таблетки? — почти обиделась та. — Я ж не знала, что так будет. Я думала, вы уже улетите, и тогда...
— Что "тогда"? — Ольга резко почувствовала, как то самое терпение за все годы подступает к краю.
— Ничего, — поспешно сказала свекровь. — Ты только Андрею не говори. Он сразу с отпуском распрощается. Он у меня мягкий. А ты... ты же сильная. Ты поймёшь.
В коридоре Андрей как раз надевал куртку — собирался вынести мусор. Ольга смотрела, как он застёгивает молнию, и слушала в трубке тяжёлое мамино дыхание.
— Что вы хотите, чтоб я поняла? — тихо спросила она.
— Что вам придётся остаться, — вдруг чётко сказала Людмила Петровна. — Тут. Со мной. Хотя бы ты. А Андрюша пусть летит. Я не против.
Ольга замерла.
— Я одна останусь? — переспросила она.
— Ну а что, — в голосе свекрови вдруг проступила знакомая нотка. — Ты же всегда говоришь, что тебе от него только вред один. Пускай отдохнёт. А ты здесь, со мной. Ты же меня не бросишь, правда?
Андрей обернулся и вопросительно посмотрел на Ольгу. Она стояла с телефоном у уха, бледная, с застывшим взглядом.
— Мам, — медленно сказала она в трубку, — вы сейчас серьёзно?
— Абсолютно, — прозвучал ответ. — Я только тебе сказала. Андрюше пока не говори. Завтра утром, когда он проснётся, ты ему сама всё объяснишь. Скажешь, что передумала. Что не можешь меня одну оставить. Он поймёт. Он у меня сердечный. Он билет сдаст. Или тебя одну отправит, как хочешь. Но ты же не полетишь без него, правда?
Телефон вдруг словно потяжелел в руке. Ольга почувствовала, как её к горлу подступает что-то горячее и злое.
Андрей сделал шаг к ней.
— Что там? — спросил он. — Мам? Что-то случилось?
Она смотрела ему в глаза и понимала, что сейчас, в эту секунду, всё решается. Не только отпуск. Не только эти семь дней. Вся их жизнь дальше.
Из трубки доносился надрывный шёпот свекрови:
— Скажи ему, Олечка. Скажи. Ты же хорошая девочка. Ты же не сможешь лечь под пальмой и знать, что я тут одна, в темноте...
Ольга глубоко вдохнула.
— Людмила Петровна, — произнесла она неожиданно спокойным голосом, — тогда слушайте внимательно, что я сейчас скажу.
Андрей застыл, не дотянувшись до её плеча. Взгляд — настороженный, испуганный.
— Оль, что ты делаешь? — прошептал он.
— Одну очень важную вещь, — ответила она, не отводя взгляда.
Она поднесла телефон ближе ко рту и, выбирая каждое слово, начала говорить то, что все эти годы боялась даже подумать вслух.
Продолжение