Я познакомился с ним у вокзала, и это было вполне закономерно. Вокзал — место, где люди либо уезжают, либо делают вид, что приехали навсегда. Он стоял под табло, как под иконой, и ждал, когда цифры скажут ему, кем он станет. Телефон в руке дрожал, будто чувствовал грядущие неприятности.
— Брат, — сказал он, — автобус на центр отсюда?
Он называл братом каждого второго. Так проще. Без имён, без обязательств.
— Отсюда всё на центр, — ответил я. — Вопрос, куда именно тебя вынесет.
Он улыбнулся широко, уверенно, так улыбаются люди, которые ещё не сталкивались с реальностью лоб в лоб. Звали его Рустемом. Потом выяснилось, что это имя временное, как регистрация и обещания.
— Я работать приехал, — сказал он сразу, будто оправдывался. — По-честному. Семье помогать.
Эти слова я слышал сотни раз. Они здесь ходят, как мелкая разменная монета. Их говорят легко и без последствий.
Он действительно начал со стройки. Серый рассвет, промзона, вагончик с запахом мокрых курток и растворимого кофе.
— Тяжело, — говорил он вечером, сидя на койке. — Но терпимо. Я не боюсь.
Через неделю он боялся уже другого — остаться таким навсегда.
— За это платят копейки, — говорил он. — Здесь на нас смотрят, как на инструмент. Лопата — и то дороже.
— А ты думал, тебя с оркестром встретят? — спрашивал я.
Он молчал. Молчание у него было злое.
Через месяц он сменил тон.
— Мне написали, — сказал он, понижая голос. — Работа. Ничего сложного.
— Здесь простых работ не бывает, — сказал я.
— Ты просто не знаешь, — ответил он. — Я теперь в движении.
С этого момента у него всё стало в движении. Телефон новый, одежда яркая, походка уверенная. Он больше не вставал рано. Говорил, что работает ночью. Такие всегда работают ночью.
Я пришёл к нему в гости из любопытства, как ходят смотреть на пожар. Квартира была в центре. Дом новый, лифт зеркальный. Пол белый, холодный, как у стоматолога.
— Обувь сними, — сказал он строго. — Здесь порядок.
— Ты здесь хозяин?
— Пока да.
Он говорил это с удовольствием. Пока — любимое слово тех, кто уже в заложниках.
— Откуда деньги? — спросил я.
— Работаю. Курьер.
— Что возишь?
— Не задавай вопросы, если не хочешь ответов.
Вечерами приходили девушки. Смеялись громко, курили у окна, называли его по-разному.
— Ты откуда? — спросила одна.
— Я теперь отсюда, — сказал он и постучал пальцем по стеклу.
Город за окном молчал. Город умеет молчать, когда видит временных.
— Здесь все так живут? — спросил он меня позже, когда мы остались вдвоём.
— Нет, — сказал я. — Здесь так заканчивают.
Он не поверил. Он вообще плохо верил в плохое.
Машины он брал напрокат. Менял через день. Фотографировался на фоне капота, как на фоне будущего.
— Люди должны видеть успех, — говорил он.
— Люди видят только последствия, — отвечал я.
Сообщения в его телефоне были короткие.
— Заберёшь.
— Адрес.
— Последний раз.
— Всегда последний, — сказал я.
— Потом я уеду, — ответил он. — Мне здесь хватит.
— Стране тоже, — сказал я.
Он уехал ночью. Вернулся утром — уже без меня. Я узнал об этом от других.
Остановка. Стеклянная, прозрачная, как его иллюзии. Люди стояли с пакетами, ждали автобус. Он вышел из междугороднего, огляделся, сделал шаг.
— Молодой человек, — сказали ему. — Подойдите.
Он понял всё сразу. Понял и дёрнулся. Всего чуть-чуть. Этого хватило.
Угол лавки. Хруст. Кровь под глазом. Очень аккуратная, как точка в конце предложения.
— Зачем бежал? — спросили его.
— Испугался, — ответил он.
В отделении он сидел тихо. Без улыбки. Телефон лежал на столе, как мёртвая рыба.
— Ты понимал, что делаешь? — спросили его.
— Теперь понимаю, — сказал он.
В камере он стал обычным. Таких там много. Все с историями, все с планами.
— Я хотел как люди, — сказал он мне на свидании.
— Люди сначала уважают правила, — ответил я. — А потом мечтают.
Суд был коротким. Страна не любит затягивать разговоры с теми, кто решил обмануть её гостеприимство.
— Последнее слово, — сказали ему.
— Я раскаиваюсь, — сказал он.
Раскаяние прозвучало глухо, как шаги в коридоре.
Когда его увозили, шёл снег. Обычный, местный, без сантиментов. Он падал на асфальт, на остановки, на чужие мечты.
Здесь не любят, когда путают работу с хитростью, а гостеприимство — с слабостью. Эта страна может многое простить, но плохо переносит наглость. Финалы у таких историй всегда одинаковые. Сначала мрамор, потом лавка на остановке. И тишина.
И вот здесь у меня заканчивается терпение и начинается раздражение. Не трагедия — трагедий здесь хватает, а именно злость. Потому что это был не человек, сломанный системой, а человек, решивший систему обмануть. Ему дали крышу, работу, шанс быть обычным — самым скучным, самым безопасным способом. А он выбрал понты, показуху и короткую дорогу, по которой всегда ездят без фар и тормозов. И когда эта дорога упёрлась в стеклянную остановку, почему-то виноватой сразу стала страна, а не он сам.
Мне часто говорят: ну а что ему оставалось, бедному мигранту. Так вот — оставалось. Работать. Молчать. Терпеть. Не лезть туда, где чужие законы, чужая земля и слишком много людей, которым потом разгребать последствия. Эта страна не подписывалась быть фоном для чьей-то криминальной фотосессии. Здесь не обязаны закрывать глаза на то, что кто-то решил ускорить свою жизнь за счёт чужой безопасности. Гостя уважают, пока он ведёт себя как гость, а не как временный хозяин с арендованной машиной и пустой головой.
И самое противное — даже не его поступок, а его удивление финалом. Это искреннее недоумение: как же так, я хотел красиво, а вышло плохо. Всегда так выходит. Страна не злопамятная, но память у неё хорошая. Она долго смотрит, терпит, молчит, а потом просто ставит точку. Без истерик, без лишних слов. Лавка. Остановка. Синяк. И тишина. И в этой тишине вдруг становится ясно: виноват здесь не холодный климат, не строгие законы и не «жестокие местные». Виноват человек, который перепутал шанс с вседозволенностью.