Сообщение всплыло на экране телефона, когда Алина вытирала пыль со стеклянной полки в гостиной. Она прочла его и замерла с тряпкой в руке. «Мама приедет в пятницу, на все праздники. Встретит с нами Новый год». От этой фразы внутри всё похолодело. Праздники. Не пара дней, а целая череда — от Рождества до Старого Нового года. Значит, Тамара Ивановна собиралась обосноваться надолго.
Алина опустилась на край дивана, сжав в кулак микрофибру. Эта трёшка в панельной десятиэтажке была её крепостью. Она вытягивала её на зарплате менеджера по логистике десять лет назад, отказывая себе во всём: в новых сапогах, в отпуске на море, даже в нормальном кофе с утра. Каждый месяц огромная часть её доходов уходила в банк. Последний ипотечный платёж совпал с помолвкой с Андреем. Она тогда почувствовала не просто облегчение, а головокружительную свободу. Своя крыша. Свои стены. Место, где её слово — закон.
Ремонт она вынашивала как проект мечты. Полгода выбирала оттенок ламината, бегала по строительным рынкам, спорила с рабочими. Светло-серые стены, кухня цвета молочного шоколада, диван, в котором можно утонуть, — всё было воплощением её представлений об уюте. Когда она впустила сюда Андрея, казалось, он это ценит. Он переехал из своей замусоренной однушки на окраине, принёс пару коробок с книгами и старенький компьютер. «Какая ты молодец, всё сама», — повторял он тогда, обнимая её за талию.
Но его восхищение быстро испарилось, едва в дверь впервые переступила его мать.
«А почему у вас тут так пусто? — было первое, что услышала Алина от Тамары Ивановны, едва та сняла пальто. — Места-то — завались! Можно и диванчик поставить, и стенку. Андрюша, я тебе показывала, какая у Люды из нашего подъезда стенка? С глянцем».
Тогда свекровь гостила «всего» две недели. Но за эти две недели Алина узнала, что варит суп неправильно, что шторы слишком светлые и маркие, а главное — что «нормальные женщины в её годы уже с колясками ходят». Детская, та самая светлая комната с балконом, которую Алина берегла для будущего, мгновенно превратилась в склад старых вещей и гостевую спальню.
Следом приехала сестра Андрея, Ольга, с двумя детьми. «На недельку, пока ремонт у них». Неделя превратилась в месяц. Потом был племянник, готовившийся к ЕГЭ. Потом — новогодний марафон год назад, когда в квартире яблоку негде было упасть, а на её бежевом ковре осталось пятно от красного вина, которое так и не отчистилось.
Алина смотрела на сообщение мужа. Декабрь. За окном — противная зимняя слякоть, город готовился к праздникам, в супермаркетах уже неделю играла однообразная фоновая музыка. А у неё впереди — встреча Нового года в компании свекрови, для которой она была не хозяйкой, а каким-то приложением к интерьеру, обслуживающим персоналом.
Звонок ключа в замке вывел её из оцепенения. Вошёл Андрей, снимая промокшие ботинки. Лицо усталое, но светилось какой-то виноватой решимостью.
— Ну что, получил мое сообщение? — спросил он, не глядя в глаза. — Мама послезавтра. Её соседи сверху затопили, у неё там весь потолок обвис. Надо, пока всё не высохнет и не отремонтируют.
— Надо, — повторила Алина без интонации. — На всё время праздников, я смотрю.
— Ну, Новый год на носу, рабочих не найти. Затянется. Да и что такого? — Он прошёл на кухню, открыл холодильник. — Она же не помешает. Помоет, приготовит. Тебе же легче будет.
— Мне легче, — Алина засмеялась коротко и сухо. — Андрей, ты хоть раз спросил, хочу ли я встречать Новый год втроём? Хочу ли я, чтобы твоя мама жила у нас очередной месяц?
Он обернулся, держа в руке пачку творога. Лицо его стало другим — закрытым, чуть надутым.
— А что тут спрашивать? Это же семья. У неё форс-мажор. Ты что, предлагаешь ей в общаге с протекающим потолком сидеть? Это моя мать, Алина.
— Это моя квартира, — тихо, но чётко сказала она.
Повисло тяжёлое молчание. Фраза повисла в воздухе, как нож. Она резала, но она была правдой.
— Опять за своё, — с презрительной усмешкой пробурчал Андрей. — «Моя квартира, моя квартира». У нас что, брак по расчёту? Всё общее. Или ты считаешь меня квартирантом?
— Я считаю, что у нас должно быть общее понимание, кто и на какой срок приходит в наш дом, — голос у Алины начал дрожать, но она взяла себя в руки. — Твоя мама не «погостит». Она поселится. В детской. Будет командовать на кухне. Будут звонки твоей сестре, тётушкам. Они приедут «на огонёк» первого января. И я, как горничная, буду всё это оттирать.
— Прекрати раздувать из мухи слона! — он резко хлопнул дверцей холодильника. — Все семьи так живут! К кому-то родители переезжают, у кого-то теща постоянно. Ты просто не умеешь быть частью большой семьи. Ты эгоистка. Тебе лишь бы свой угол, свой покой.
Каждое слово било точно в цель. «Эгоистка». Да, наверное. Потому что после десяти часов на работе, после пробок, отчетов и идиотских претензий начальства она мечтала не о весёлой семейной кутерьме, а о тишине. О возможности снять тугой бюстгальтер, надеть растянутые лосины, сесть с чашкой чая и просто смотреть в окно. Без комментариев, без советов, без чужих глаз.
— Я не эгоистка, Андрей. Я просто устала. Устала делить своё пространство с твоими родственниками без моего согласия. Каждый раз это происходит одинаково: «на пару дней», а потом находятся причины задержаться. И ты всегда на их стороне.
— Потому что они моя семья! — повысил он голос. — А что, мне из-за тебя от родни отказываться? Мама одна меня поднимала. Я ей обязан.
— А мне ты ничего не обязан? — вырвалось у Алины. — Я, которая обеспечила нам крышу над головой? Я, которая не просила тебя платить ипотеку, ничего не просила?
— Вот оно что! — Андрей язвительно ухмыльнулся. — Деньги. Всегда всё упирается в деньги. «Я купила, я платила». Надоело, слышишь? Надоели твои упрёки! Если бы я знал, что ты такая меркантильная…
Он не договорил, махнул рукой и ушёл в спальню, громко хлопнув дверью.
Алина осталась стоять посреди кухни. В ушах гудело. Она подошла к окну, уперлась лбом в холодное стекло. За окном темнело, в окнах соседних домов зажигались жёлтые квадратики. У кого-то там сейчас мир, покой, может, смех. А у неё — война. Война за квадратные метры, за право сказать «нет», за право дышать полной грудью в своём же доме.
Она не заметила, как сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Сообщение на телефоне всё ещё горело синим экраном. «Приедет в пятницу». Послезавтра.
И тогда в её голове, медленно, как тяжёлый жернов, повернулась мысль, которую она годами гнала прочь. Мысль о том, что этот брак — ошибка. Что она впустила в свою крепость не союзника, не защитника, а троянского коня, из которого беспрерывно высаживается десант его родни, захватывая территорию за территорией. Андрей не был плохим человеком. Он мог быть ласковым, помогал иногда, приносил зарплату. Но в моменты, когда дело касалось его семьи, он превращался в чужого, глухого мужчину, для которого жена была не партнёром, а помехой на пути исполнения «сыновьего долга».
На следующий день они не разговаривали. Андрей ушёл на работу рано, хлопнув входной дверью. Алина отпросилась с работы, сославшись на мигрень. Но голова у неё не болела. Болело всё внутри. Она бродила по квартире, трогала вещи: вот полка, которую она выбирала, вцепившись в каталог, чтобы не купить дороже; вот смеситель на кухне, который ей установил знакомый сантехник за бутылку коньяка; вот след от детского фломастера на обоях в прихожей — память о визите племянников. Каждый сантиметр хранил следы её труда и следы вторжения.
Она зашла в детскую. Комната пахла пылью и старыми вещами. На раскладном диване, привезённом Тамарой Ивановной, лежала стопка её же простыней. На подоконнике — фикус, который свекровь подарила им на новоселье и который Алина ненавидела всем сердцем за его убогую, пыльную вечность. Она села на край дивана и закрыла глаза.
Что она будет делать? Снова терпеть? Снова улыбаться, кивать, мыть горы посуды после новогоднего застолья, слушать, как Тамара Ивановна будет учить её готовить оливье «как у людей»? Снова чувствовать себя призраком в собственном доме?
В кармане халата завибрировал телефон. Алина вздрогнула. Не Андрей. Неизвестный номер. Она сбросила. Через минуту — новый звонок, с того же номера. Раздражённо ответила.
— Алло? Алиночка, это я, Валентина Петровна, подруга Тамары Ивановны, — затараторил в трубке жизнерадостный голос. — Мы с вами виделись на восьмого марта. Я вам про своего кота Мурзика рассказывала, помните?
Алина помнила. Помнила эту даму, которая нахваливала квартиру и намекала, какая Алина счастливица, что живёт в такой красоте.
— Помню, — сухо сказала Алина.
— Я к вам по поручению Тамары Ивановны звоню. Она просила передать, чтобы вы не забивали холодильник сильно. Она сама закупится, когда приедет. У неё свои представления о праздничном столе. И ещё насчёт ёлки — она сказала, что искусственная ёлка — это бездушно. Она живую привезёт, небольшую, в кадке. Вы только место у окна в гостиной освободите, хорошо, родная? И коврик под неё какой-нибудь постелите, а то вода будет капать.
Алина слушала, и мир вокруг начал медленно терять цвета. Её квартира. Её холодильник. Её гостиная. А этот человек, которого она видела два раза в жизни, уже отдаёт ей распоряжения.
— Валентина Петровна, — перебила Алина, и её собственный голос прозвучал в её ушах холодно и чужо. — Передайте Тамаре Ивановне, что насчёт новогодних планов я с ней сама поговорю. Лично.
— Ах, ну, конечно… я просто… она просила… — запинаясь, пробормотала та на другом конце провода.
— До свидания, — Алина положила трубку.
Она сидела, глядя в стену. Сердце колотилось где-то в горле. Это был уже не просто конфликт с мужем. Это была оккупация. Планы строились без неё, приказы передавались через третьих лиц. Она была не хозяйкой, а объектом управления.
Вечером вернулся Андрей. Он был неестественно оживлён, словно решил сделать вид, что вчерашней ссоры не было.
— Договорился с дядей Колей, он нам на праздники саламур для рыбы привезёт, отменный! — сообщил он, раздеваясь в прихожей. — И мама звонила. Говорит, она уже пироги затеяла, корзину целую с собой везёт. Будет тебе помощь на кухне.
Алина стояла на пороге кухни, опираясь на косяк. Смотрела на него. Смотрела на этого человека, который был её мужем и в то же время — проводником в её жизнь целого чуждого племени.
— Андрей, — сказала она ровно. — Мы должны поговорить. Серьёзно.
Он вздохнул, раздражённо провёл рукой по лицу.
— Опять? Давай без этого, я устал.
— Я тоже устала, — отрезала Алина. — Устала до чёртиков. И я не хочу, чтобы твоя мама приезжала на праздники. Вообще. Ни на какие.
Андрей уставился на неё, будто она заговорила на санскрите.
— Ты с ума сошла? Я же сказал — у неё потоп!
— Пусть снимает номер в гостинице. Или живёт у Ольги. Или у этой самой Валентины Петровны, которая уже успела мне поручения передать насчёт ёлки и холодильника.
— Какие поручения? О чём ты? — его лицо исказилось от неподдельного непонимания.
Алина пересказала суть звонка. Андрей выслушал и… рассмеялся. Коротко, нервно.
— Ну и что? Мама просто беспокоится, чтобы всё было хорошо! Она же хочет помочь, взять хлопоты на себя! Тебе же лучше!
— Мне не лучше! — голос Алины сорвался на крик, которого она сама испугалась. — Мне не нужно, чтобы кто-то решал, какая у меня в доме будет ёлка, что будет в моём холодильнике и какие пироги на моём столе! Это мой дом! Понимаешь? МОЙ! Я не хочу её помощи, я хочу, чтобы она оставила меня в покое!
Он подошёл к ней вплотную. От него пахло холодом и чужим табаком.
— Хватит, Алина. Хватит этой истерики. Мама приедет. Точка. И мы все вместе нормально, по-человечески встретим Новый год. А ты возьми себя в руки и перестань позориться.
«Позориться». Последняя капля. Ледяное спокойствие внезапно накрыло её с головой, заглушив дрожь и ярость.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Пусть приезжает.
Андрей отшатнулся, удивлённый этой внезапной покорностью. На его лице мелькнуло торжество — он победил, жена сдалась.
— Ну вот и умница…
— Но при одном условии, — продолжила Алина, глядя ему прямо в глаза. — После Нового года ты съезжаешь. Окончательно. И забираешь с собой свою мать.
Тишина в квартире стала абсолютной, звенящей. Андрей побледнел.
— Что… что ты сказала?
— Ты всё прекрасно расслышал. Я больше не могу. Я не хочу. Этот брак для меня закончился. Ты не муж, ты — проводник для твоей семьи в мою жизнь. Я устала быть территорией, которую оккупируют. Я хочу, чтобы вы все ушли.
— Ты… ты меня выгоняешь? — он произнёс это с такой неподдельной, детской обидой, что Алину на секунду передёрнуло. Но только на секунду.
— Да. Выгоняю. Потому что по-другому ты не слышишь. Потому что для тебя мои слова — пустой звук. Потому что ты в моём доме чувствуешь себя вправе устанавливать свои порядки, не спросив меня.
— Это наш дом! — заревел он.
— НЕТ! — её крик перекрыл его голос. — Нет, Андрей! Нашим он мог бы стать, если бы ты вложил в него хоть что-то, кроме своих носков в корзину для белья! Если бы ты уважал мой труд, мои нервы, моё право на тишину! Но ты принёс сюда свою мать, свою сестру, своего племянника, своих тёток! Ты превратил мою крепость в проходной двор! И когда я пыталась говорить, ты называл меня эгоисткой!
Она задыхалась, в глазах стояли слёзы бешенства и отчаяния, но она не дала им пролиться.
— Я купила эту квартиру на свою зарплату! Я платила за каждый гвоздь в этой стене! Я ночами не спала, думала, как рассчитаться с банком! И что я получила? Право мыть полы после твоих пьяных родственников? Право слушать, как твоя мама учит меня жить? Это не брак, Андрей. Это кабала.
Он молчал, сжав кулаки. Лицо его было искажено злостью и растерянностью.
— Так ты всё время только и думала — «я, я, я»? «Моё, моё»? А про семью, про поддержку?
— Поддержка должна быть взаимной! — выкрикнула Алина. — Ты меня поддерживал? Когда твоя мама критиковала мою стряпню, ты вступался? Нет. Ты уплетал её блинчики. Когда по моему новому дивану ползали дети Ольги с чупа-чупсами, ты хоть слово сказал? Нет. Ты говорил «они же дети». Твоя поддержка — это всегда против меня. Всегда на стороне тех, кто приходит в мой дом и гадит в нём!
— Они не гадят, они живут! — взорвался он. — Ты просто человеконенавистница! Тебе противны все, кроме себя самой!
— Мне противно быть тряпкой! — парировала она. — И знаешь что? Всё. Разговор окончен. Пятница послезавтра. Пусть приезжает. Но имей в виду: это её последний визит. И твой тоже.
Она развернулась и ушла в спальню, захлопнув дверь. Не на ключ. Просто захлопнув, отгородившись. Сердце стучало так, что казалось, вырвется из груди. Руки тряслись. Она села на кровать, обхватив голову. Что она наделала? Она только что сожгла все мосты. Но вместе с мостами сгорела и та бесконечная, удушающая трясина, в которой она прозябала все эти годы.
Оставшиеся до пятницы полтора дня прошли в ледяном молчании. Андрей ночевал в гостиной на диване. Алина ходила по квартире, как призрак, составляя в голове план. Она позвонила юристу, с которым однажды пересекалась по работе. Кратко изложила ситуацию: квартира — её добрачная собственность, прописана только она. Юрист успокоил: выписать мужа после развода — дело техники, особенно если он не вкладывался в жильё. Главное — зафиксировать, что он съехал.
Пятница наступила. В десять утра зазвенел дверной звонок. Алина открыла. На пороге стояла Тамара Ивановна, за ней таксист тащил две огромные сумки и ту самую ёлку в кадке.
— Ну, здравствуй, здравствуй! — свекровь, не снимая сапог, прошла в прихожую, окидывая хозяйским взглядом интерьер. — Ой, а ты тут, я смотрю, ничего не приготовила к моему приезду. Андрюша где?
Андрей вышел из гостиной, бледный, невыспавшийся.
— Мама…
— Что с тобой? На работу не пошёл? — Тамара Ивановна тут же насторожилась, взглянула на Алину. — Что-то случилось?
— Всё в порядке, Тамара Ивановна, — сказала Алина спокойно. — Просто Андрей вам не сказал. Вы погостите у нас до второго января. А второго вы с ним вместе отсюда съедете. Навсегда. Мы разводимся.
Свекровь замерла с расстёгнутой половиной пальто в руках. Лицо её стало сначала восковым, потом медленно начало багроветь.
— Ч-что?! Что ты несёшь, дура?!
— Я несу факты, — Алина перевела взгляд на мужа. — Андрей в курсе. Мы всё обсудили.
— Андрей?! — свекровь набросилась на сына. — Это что, правда? Ты позволил этой… этой выскочке так с нами разговаривать? В нашем же доме!
— Мама, успокойся… — растерянно пробормотал он.
— Не «мама», а слушай сюда! — голос Алины зазвучал металлически, перекрывая начинающуюся истерику. — Это мой дом. Юридически, фактически, морально. Вы здесь гости. Нежеланные, наглые, но гости. И у гостей есть срок. До второго. Потом — свободны. Можете ехать к Ольге, к Валентине Петровне, в общагу — куда угодно.
— Да как ты смеешь! — Тамара Ивановна, забыв про сумки, сделала шаг к Алине. — Я тебя по судам затаскаю! Это имущество, нажитое в браке!
— Нет, — холодно возразила Алина. — Это добрачная собственность. Ипотеку платила я одна. Все чеки и выписки у меня есть. В суде вам только посмеются в лицо. Можете проверить у любого юриста.
Свекровь обернулась к сыну, тыча в него пальцем.
— И что ты молчишь?! Мужик ты или нет? Защити мать! Поставь эту выскочку на место!
Андрей смотрел то на мать, то на Алину. На его лице шла борьба. Старая, въевшаяся в подкорку программа «мама всегда права» конфликтовала с осознанием полного юридического и морального провала. Он проиграл. И он это понимал.
— Мама… она права, — с трудом выдавил он. — Квартира её. И… и я съеду.
Тамара Ивановна ахнула, как от удара в живот. Она отступила на шаг, оперлась о стену.
— Предатель… Сынок… Ты меня на улицу…
— Вас никто на улицу не выгоняет, — устало сказала Алина. — У вас есть своя квартира. С протекающим потолком. Ремонтируйте его. Или живите там, как есть. Мне всё равно.
Она повернулась и пошла на кухню, чтобы налить себе воды. Руки больше не тряслись. Была только пустота и странное, щемящее облегчение. За её спиной раздались приглушённые всхлипы, гневный шёпот свекрови, подавленные ответы Андрея. Потом — звук волочащихся по полу сумок. Тамара Ивановна, не проронив больше ни слова, выбежала в подъезд. Андрей бросился за ней.
Алина подошла к окну. Внизу, у подъезда, свекровь что-то яростно доказывала сыну, размахивая руками. Андрей стоял, опустив голову. Потом он помог погрузить сумки и ёлку обратно в подъехавшее такси, усадил мать и сам сел. Машина тронулась.
Они не вернулись ни вечером, ни на следующий день. Алина провела эти дни в абсолютной тишине. Она не отвечала на звонки с незнакомых номеров (от Ольги, от тёток). Игнорировала гневные голосовые сообщения от Тамары Ивановны. Единственное, что она сделала — отправила Андрею смс с адресом ближайшей гостиницы и напоминанием, что его вещи он может забрать до второго числа, договорившись о времени.
Тридцать первого декабря она проснулась одна. Тишина была не пугающей, а целительной. Она не стала накрывать пышный стол. Сделала себе кофе, съела бутерброд. Вечером надела любимый растянутый свитер, включила какой-то глупый комедийный сериал. В полночь, под бой курантов, которые доносились из квартиры соседей, она подняла бокал с шампанским.
— С Новым годом, Алина, — тихо сказала она себе. — С новым, одиноким, но своим.
Второго января Андрей пришёл с одним большим чемоданом. Он собрал свои вещи молча, избегая её взгляда.
— Документы на развод… я подпишу, что надо, — глухо сказал он уже в дверях.
— Пришлёшь по электронке. Я перешлю тебе список, — ответила она.
Он кивнул, потупившись. И ушёл.
Развод прошёл быстро и без очных встреч — через МФЦ. Алина не требовала алиментов (детей не было), не претендовала на его скромные накопления. Ей нужно было только одно — чтобы его имя исчезло из её жизни, как стирают карандашную пометку с чистого листа.
В конце января она вызвала мастеров. Они сняли старые обои в детской, содрали скрипучий линолеум, вынесли на помойку тот самый раскладной диван и ненавистный фикус. Она заказала краску цвета морской волны, новый, пушистый ковер, книжный шкаф. Детскую она превратила в кабинет. Свой кабинет. Место для работы, для чтения, для тишины.
Как-то раз, уже в феврале, она наткнулась в ящике стола на старую фотографию — они с Андреем в день свадьбы. Улыбаются. Она смотрела на своё лицо на снимке — глаза сияют надеждой. Тогда она верила, что строит семью. А построила филиал чужого родового гнезда.
Она разорвала фотографию пополам и выбросила в урну. Без злобы, уже почти без сожаления.
Однажды вечером, когда за окном кружил поздний снег, она сидела в своём новом кресле в кабинете, пила чай и смотрела на тёмное небо. В квартире было тихо. Так тихо, что слышно было тиканье настенных часов в гостиной. Тиканье её времени. Её жизни.
Она вздохнула. Да, она была одна. Иногда по вечерам накатывала тоска — не по Андрею, а по самой иллюзии партнёрства, по надежде, что когда-нибудь станет легче. Но эта тоска была честнее, чем та ежедневная, грызущая унизительность, в которой она жила до этого.
Она отстояла свою крепость. Дорогой ценой, выжженной землёй вокруг, но отстояла. Теперь здесь снова были её законы, её воздух, её покой. И это стоило той войны, которую она, наконец, решилась дать. В канун Нового года, когда все загадывали желания о счастье, она загадала и исполнила своё единственное — стать снова хозяйкой в своём доме. Не просто хозяйкой по факту, а по праву, которое больше никто не оспорит. Никогда.
Конец.