Была в семье Муравьёвых старая, как мир, и вечная, как Вселенная, тема. Её звали Шуба. Вернее, её звали «У Меня Нет Шубы, а У Всех Есть». Это была форма семейного богослужения, литургия, где мать, Елена Петровна, выступала в роли и пламенной проповедницы, и главной жертвы одновременно.
Отец, Геннадий Семёнович, исполнял роль алтаря, на котором эта жертва приносилась ежедневно, за ужином и по выходным.
«Гена, — начинала Елена Петровна с тоской, глядя в тарелку с котлетой, похожую на бездонную пустоту своей жизни, — у Катьки с третьего этажа — норка. У Людки из бухгалтерии — норка. У соседской собаки, кажется, тоже что-то меховое. А я хожу, сиротой казанской, в этом своём драповом пальто. На меня птицы смотрят и смеются».
Геннадий Семёнович копил. Он не пил, не курил, откладывал с премий и тайком подрабатывал. Днём — обычный инженер. По вечерам и в выходные — таинственный добытчик, чьи подработки и отложенные с премий купюры постепенно складывались в тайный фонд особого назначения.
Его жизнь стала работой алхимика, месяцы за месяцем пытающегося добыть философский камень из крох семейного бюджета. И спустя эпоху, длиною в несколько пятилеток, он совершил подвиг. Он положил перед Еленой Петровной конверт. Этот Священный Грааль. Деньги на норку. На ту самую. Тот самый выстрел в лоб её вечным страданиям.
Елена Петровна взяла конверт с благоговением, с каким прикладываются к мощам. А потом с этим конвертом произошла странная метаморфоза. Сумма внутри, которая в мыслях звучала победным маршем, в её руках зазвучала похоронным звоном. Покупать за ЭТО норку? Да это же грабёж средь бела дня!
За такие деньги можно было… можно было… купить холодильник! Или диван! Или положить на книжку и смотреть на цифры, от которых становится тепло и спокойно, а не ходить, дрожа за каждую шерстинку.
И Елена Петровна, поборов в себе демона расточительности, совершила акт высшего, как ей казалось, хозяйственного гения. Она купила шубу. Но не норку. Она купила каракуль. Да такой фасонной древности, что, казалось, его выкроили по лекалам времён освоения целины. Он был тяжестью совести, колкостью жизненной правды и стоил впятеро дешевле заветной норки.
«Вот, — подумала она, положив сдачу в семейный бюджет, — я и практичная, и при шубе».
На следующий день начался новый, ещё более удивительный акт драмы. Елена Петровна надела каракуль, подошла к зеркалу и увидела там… памятник собственной экономии.
— Гена, — прозвучал голос, в котором звенели слёзы и сталь, — я похожа на свою бабушку, когда она ехала в эвакуацию в сорок втором! У всех красивые шубы, а у меня — это… это ЧУЧЕЛО! Я не могу это носить! Совесть не позволяет!
Геннадий Семёнович, чьё лицо за годы брака научилось выражать весь спектр человеческих эмоций от «терпеливого понимания» до «тихого отчаяния», перешёл в режим «квантовой растерянности». Его мозг, простой и логичный, как таблица умножения, дал сбой.
Уравнение не сходилось. Было дано: Х (деньги) = Шуба. Она взяла 0.2Х и купила Не-Шубу (Y). Теперь Y = Не-Шуба = «Носить не могу». Вопрос: какую переменную нужно было изменить, чтобы получить «Не пилит»? Ответа не было.
Их дочь, Маша, наблюдая эту вечную игру в одни ворота под названием «Мамина неудовлетворённость», однажды спросила:
— Мам, а почему ты не купила тогда сразу ту, норковую, которую хотела?
Елена Петровна посмотрела на дочь широко открытыми глазами, в которых читался ужас перед самой этой мыслью.
— Дорогая, ты видела, сколько она стоит?! — прошептала она. — Я бы удавилась с тоски! Лучше уж я буду страдать в этом каракуле, чем с ума сходить от мысли, что на мне надет целый автомобиль «Ока»!
Вот так шуба-каракуль поселилась в шкафу. Елена Петровна иногда достаёт её, вздыхает, примеряет и снова вешает обратно.
Геннадий Семёнович научился мысленно переводить её тирады в фоновый белый шум, похожий на звук далёкой пилы.
А Маша наконец поняла, её маму устраивал не результат, а процесс. Процесс желания, страдания и обсуждения этого страдания за обедом.
Страдать от отсутствия шубы — драма. Страдать от наличия не той шубы — трагикомедия.
А вот быть счастливой в правильной шубе… это уже как-то банально, неинтересно и лишает жизнь её главного двигателя — священного, вечного, сладкого недовольства.
Удовлетворение не входило в её сценарий.
Оно было бы финальным титром в её личном сериале, а она хотела, чтобы шоу длилось вечно.
И шуба-каракуль в шкафу была самым главным реквизитом этого бесконечного спектакля.
© Ольга Sеребр_ова