Обеды у Марии Павловны всегда напоминали мне экзамен, к которому невозможно подготовиться, даже если вызубрил все билеты.
В её квартире время замирало, вроде сидишь, ешь суп, вежливо улыбаешься, киваешь в такт её монологам, а спиной чувствуешь - сейчас прилетит.
И никогда не знаешь, с какой стороны ждать удара: то ли тарелку не так поставила, то ли посмотрела недостаточно почтительно.
Олег, муж мой, в такие моменты предпочитал сливаться с обоями, Он с детства усвоил: если мама в плохом настроении, лучше притвориться дурачком.
Вот и сейчас он уткнулся в тарелку, будто там не рассольник, а карта сокровищ, которая спасет его от шторма.
Я видела, как напряжена его спина, ему было стыдно, но страх перед матерью всё еще был сильнее.
- Эльвина, ты добавку-то не бери, - вдруг ласково, с той самой “заботливой” интонацией, от которой сводит скулы, протянула свекровь, поправляя накрахмаленную салфетку.
- И так вон в боках раздалась, платье-то трещит уже. Или... - тут её глаза хищно блеснули, а губы скривились в торжествующей ухмылке, - это не от еды? Может, ты скрываешь от нас радостную новость?
Я чуть ложку не выронила.
- Нет, Мария Павловна, просто вкусно кушаю. А вес у меня прежний, и платье это я ношу уже два года, - спокойно ответила я, хотя внутри уже начало закипать. Знала, к чему она ведет.
Она картинно вздохнула, сложила руки на груди и закатила глаза к люстре, словно призывая небеса в свидетели моей черствости:
- Очень жаль, вчера Танька из третьего подъезда фото прислала в Ватсап. Невестка ей второго родила! Мальчика! Ходят теперь с коляской, счастливые, гордые. А я? Все подруги уже бабушки, внуков в парк водят, подарки покупают. Одна я как сирота казанская или прокаженная какая. Стыдно людям в глаза смотреть!
Спрашивают: “Ну что, Маша, когда нянчиться будешь?”, а мне и ответить нечего.
Олег поперхнулся и закашлялся. Я сжала его руку под столом - мол, держись, не вмешивайся, я сама.
- “Мы же обсуждали, Мария Павловна, и не раз, - говорю я, стараясь, чтобы голос звучал мягко, но твердо. - У нас есть план. Сначала закроем ипотеку за студию, чтобы не платить банку бешеные проценты. Потом расширимся, возьмем двушку. А уж потом - дети”.
- “Какая стабильность?! Тебе тридцать уже! Ты о чем думаешь, о карьере своей копеечной? Часики не тикают, милочка, они уже кукуют вовсю! Ты обязана родить мне внука, это твой женский долг, твоя природа! Я сына для чего растила, ночей не спала, здоровье гробила? Чтобы на старости лет одной в четырех стенах сидеть? Эгоисты вы, только о себе и думаете! Вам лишь бы по курортам ездить да наряды покупать!”
Она кричала так, что звенел хрусталь в серванте, это была её коронная ария: перечислить все свои “жертвы”, раздуть их до масштабов подвига, а нас выставить неблагодарными чудовищами.
Обычная её песня: сначала вызвать чувство вины, раздавить морально, а потом получить желаемое на блюдечке.
Раньше, в начале брака, я бы разревелась, но не сейчас, за годы я отрастила панцирь.
Молча встала и подошла к той самой полке, где у них хранились документы, и безошибочно достала знакомый лист. Давно ждала этого разговора.
- Мария Павловна, - перебила я её на полуслове, когда она набирала воздух для новой порции обвинений. - А давайте вспомним 2019 год. Кафе “Встреча”, помните? За месяц до ЗАГСа, тот столик у окна, пасмурный день.
Она осеклась, захлопала глазами, сбитая с толку резкой сменой темы: - Ну и что? При чем тут это? Не переводи разговор!
- А при том, вы тогда так боялись, что “лимита приезжая” - это вы обо мне так говорили - оттяпает у вас квартиру. Вы пришли не одна, а притащили юриста, мужчину с рыбьими глазами, который смотрел на меня как на мошенницу.
Я положила перед ней лист бумаги.
Шесть лет назад она поставила жесткое, унизительное условие. Она до смерти, до паники боялась, что я пропишу ребенка в её квартире (где мы тогда жили), и нас потом по закону не выселить до его совершеннолетия.
“Либо подписывай, что не имеешь претензий и соблюдаешь жесткие правила проживания, либо никакой свадьбы не будет. Олега я лишу наследства, выгоню из дома и копейки не дам”, - чеканила она тогда каждое слово.
Олег был молод, напуган и умолял меня уступить маме, “чтобы просто успокоить её нервы”. И я подписала, но запомнила каждое слово.
- Пункт 4.2, Мария Павловна, прочитайте, освежите память. Вслух, пожалуйста.
Свекровь нехотя, нацепила очки, пробежалась глазами по строчкам, и я видела, как меняется её лицо - от гнева к растерянности.
Там черным по белому, заверенное печатью нотариуса, было написано:
“Сторона 2 (Эльвина) обязуется не предпринимать действий по увеличению числа проживающих (рождению детей) на данной жилплощади в течение 7 (семи) лет с момента заключения брака. В случае нарушения данного пункта, Сторона 1 вправе расторгнуть договор в одностороннем порядке и потребовать немедленного выселения”.
- Вы так тряслись за свои квадратные метры, что юридически запретили мне рожать, - сказала я, но твердо, глядя ей прямо в глаза. - Вы назвали это “испытательным сроком”.
Сказали тогда с усмешкой: “Пока не увижу, что ты человека любишь, а не прописку - никаких пеленок и воплей в моем доме”. Семь лет, Мария Павловна, вы сами назначили этот срок.
- Да это же просто бумажка! Формальность! - она отмахнула договор, пытаясь вернуть контроль над ситуацией. - Кто же знал... Я же сейчас говорю - рожай! Передумала! Я хочу внука и имею право!
- А для меня договор - это закон, Мария Павловна, вы сами меня учили: слова - это просто ветер, сегодня одни, завтра другие.
Важна только подпись и печать, у нас по вашему же утвержденному графику еще год “карантина”. Мы с Олегом копим на свое жилье, работаем на износ, чтобы ни от кого не зависеть. Забеременею сейчас - нарушу договор, а я слово держу.
Олег наконец поднял голову и впервые за все эти годы он смотрел на мать не как испуганный мальчик, а как взрослый мужчина, уставший от её игр.
- Мам, Эльвина права, ты сама это придумала. Выстроила эти стены: “Никаких детей, пока на ноги не встанете, в моем доме ни-ни”.
- Значит, бумажка тебе важнее родной бабушки? Важнее семьи? - прошипела она, пытаясь зайти с последнего козыря, давя на жалость.
- Нет, - улыбнулась я, чувствуя невероятное облегчение. - Просто мое спокойствие и будущее моего ребенка важнее ваших капризов.
Мы родим, Мария Павловна, обязательно. Но только в своей собственной квартире. Где я буду хозяйкой и никто не будет тыкать мне носом в “долг”, угрожать выселением и указывать, когда можно рожать, а когда нельзя.