Он сделал это. Он прогнал её. Самую светлую часть своей жизни. Чтобы спасти другую. И теперь в полной, давящей тишине опустевшей квартиры он понял, что не спас никого. Он просто остался один на один со своим долгом, своей злостью и с разбитым сердцем, которое болело так, будто его вырвали из груди и растоптали тут же, на грязном полу в подъезде.
*****
Дни, последовавшие за второй выпиской матери, тянулись для Игоря как густая, липкая карамель — медленно, мучительно, приглушая все звуки и краски мира. Квартира, всегда такая уютная и пахнущая пирогами, теперь напоминала лазарет. Точнее, склеп, где главным экспонатом была его мать — Зоя Петровна Вольская.
Она не плакала, не стонала, она просто… исчезала. Сидела целыми днями в кресле у окна, закутанная в старенький вязаный плед, хотя на улице стоял уже май, и смотрела куда-то вдаль, за стекло. Её глаза, обычно такие живые, хозяйские, были пусты. Она механически принимала таблетки, которые сын клал ей в руку, клевала носом над тарелкой супа, который Игорь варил по три раза на дню, потому что к предыдущему она даже не притрагивалась. Иногда Зоя тихо спрашивала: «А папа… он не звонил?». Игорь, стискивая зубы, качал головой. Тогда в её глазах на секунду вспыхивала такая бездонная боль, что ему хотелось выбежать на балкон и закричать.
Игорь разрывался. С одной стороны — эта тихая, угасающая женщина, в болезни которой он винил себя («Если бы я не следил за отцом, если бы не рассказал маме…»). С другой — пустота в собственной душе, зияющая, как прорубь, дыра, оставленная Кирой. Он тосковал по ней дико, по-звериному. По её смеху, по её нахальному подкалывания, по тому, как она, вся раскрасневшись, спорила с ним о каком-нибудь абсурдном фильме.
Он ловил себя на том, что по пять раз в час проверял телефон, хотя сам же её заблокировал. Видел её неотвеченные звонки, которые приходили раньше, и каждый раз сжималось сердце. Он почти перестал есть — еда вставала комом в горле. Спал урывками, вскакивая от каждого шороха из маминой комнаты. Работа на СТО была единственным спасением, но и там он был тенью — молчаливой, неуклюжей, роняющей инструменты.
А потом случилось то, что сразу же все прояснило. Утро того дня ничем не отличалось. Солнечный луч, пойманный пылинками в воздухе, лежал на линолеуме в прихожей. Игорь, сварганил овсянку, аккуратно поставил тарелку на прикроватный столик рядом с матерью.
— Мам, покушай, хорошо? Таблетки тут, вода. Я на работу. Позвони, если что. Мобильный у тебя под рукой.
Зоя медленно повернула к сыну голову .Её взгляд скользнул по его лицу, осунувшемуся за эти недели, по синякам под глазами.
— Сыночек… ты такой худой, — прошептала она тускло. — Не надо обо мне так. Живи своей жизнью.
Эта фраза, полная какой-то театральной обреченности, вместо сочувствия вызвала в нём новую волну раздражения и вины.
— Какая уж тут своя жизнь, — буркнул он, натягивая куртку. — До вечера.
Он уехал, но на полпути к станции, на светофоре, его осенило. Сегодня к ним должен был приехать поставщик запчастей по новому, выгодному контракту, который Андрей когда-то начинал, а Игорь теперь пытался довести до ума. А папка с оригиналами документов лежала на комоде в его комнате. Чёрт! Развернувшись на первом же развороте, он помчался обратно, ругаясь на себя сквозь зубы.
Подъезд встретил его гробовой тишиной. Он осторожно, стараясь не греметь ключами, вставил их в замок. Мама, наверное, прикорнула после завтрака, не стоит её будить. Дверь открылась беззвучно. Он сделал шаг в прихожую и замер.
Из кухни доносился голос. Мамин голос. Но не тот, усталый и прерывистый, к которому он привык за последние недели. А другой — живой, низкий, даже… бодрый. И в нём звучали нотки, которых Игорь никогда не слышал: расчётливое, почти деловое удовлетворение.
«…Да, Надюш, всё идёт, как мы и планировали, — говорила Зоя. — Игоря и ту сопл…ку удалось разлучить. Думала, будет сложнее, он такой упрямый… но нет, сработало. Сыночка моего жалко, конечно, мучается. Но что поделать? Для его же блага. Она ему не пара, дочь этой…»
Игоря будто ударили током. Ноги приросли к полу. Дыхание перехватило. Он не верил своим ушам.
«Андрюху? — продолжал мамин голос, и в нём послышалась лёгкая, циничная усмешка. — Он ещё побушует на своей свободе. Я его знаю. Чувство вины у него — как рана, а раны ноют. Через недельку изображу ещё один небольшой «ударчик», побольше паники в голосе, когда он позвонит узнать, как я… И он вернётся. Как миленький. Он всегда возвращался.
Главное — не давать ему слишком много времени думать. А сейчас пусть наиграется в свою большую любовь. Нагуляется».
В голове у Игоря гудело словно в трансформаторной будке, потом громко лопнуло. Все кусочки пазла — её слезы, её обмороки, её умоляющий взгляд, её слова «я жить не буду» — с треском встали на свои места, сложившись в уродливую, отвратительную картину. Картину лжи. Манипуляции. Спектакля.
Игорь не помнил, как оказался на кухне. Он просто рванул вперёд, толкнул дверь, и она с грохотом ударилась о стену.
На кухне было светло и… обыденно. На столе стояла кружка с недопитым чаем. И на подоконнике, свесив ноги, сидела его мать, а в её руке, изящно зажатой между пальцев, дымилась сигарета. Рядом лежала пачка «Беломора» и коробок спичек. Она курила, глубоко затягиваясь, и смотрела в окно. Услышав грохот, она медленно, совсем не по-больному, повернула голову. На её лице не было ни слабости, ни тоски. Было лишь лёгкое, моментально сменившееся испугом, удивление. Но испуг быстро растворился. Она встретила его взгляд. И в её глазах он прочитал всё. Холодный расчёт. Усталую уверенность кукловода и… ни капли раскаяния.
— Сыночка… — начала она, голос её снова стал тонким и слабым, но теперь это звучало как страшная, кощунственная пародия. — Ты… что вернулся? Я… я просто воздуха глотнула…
Игорь не слышал. В ушах стоял оглушительный гул. Он смотрел на маму — на здоровый цвет её лица, на твёрдую руку, держащую сигарету, на её расслабленную позу и в этот момент вспомнились слова отца, которые тогда, в машине, казались ему жестокой попыткой самооправдания: «Твоя мать однажды сумела удержать меня в семье… Не повторяй моих ошибок, сынок».
Отец не врал. Он пытался его предупредить. А он, Игорь, назвал его подлецом. Выгнал. Разругался с ним. Ради чего? Ради искусной, продуманной до мелочей инсценировки?
— Ты… — его собственный голос прозвучал хрипло, чужим басом. — Ты всё… подстроила?
— Игорек, что ты… я плохо себя чувствую… — она сделала движение, чтобы слезть с подоконника, изображая слабость, но её движения были слишком координированными.
— Помолчи хотя бы сейчас! — заорал он так, что, казалось, задрожали стаканы в шкафу. Впервые в жизни он кричал на мать. — Ты сидишь тут, куришь, и планируешь, как ещё один приступ изобразить?! Чтобы папу вернуть?! А я?! А Кира?! Мы для тебя просто пешки?! Расходный материал в твоей игре?!
Зоя бросила сигарету в пепельницу. Её лицо резко ожесточилось. Маска беспомощной жертвы сползла, обнажив другое лицо — жесткое, обиженное жизнью, готовое цепляться за своё любой ценой.
— Да! Для твоего же блага, дурак несчастный! — её голос тоже сорвался на крик, сиплый, налитый годами накопленной горечью. — Ты думаешь, я не видела, как ты на неё смотришь? Как отец твой на ту… на её мамашу до сих пор смотрит?! Это болезнь! Они нас с тобой отравили своими сладкими сказками! Я тебя спасала от неё! От позора! Она тебя бросит, как её мать когда-то отца твоего бросила, когда что-то пошло не так! А папа… папа наш. Он обязан быть с нами! Он мой муж! Твой отец! И он вернётся. Мы семья!
Игорь слушал этот поток безумия и чувствовал, как почва окончательно уходит из-под ног. Это была не его мама. Это была незнакомая, страшная женщина, одержимая маниакальной идеей обладания.
— Ты больна, — прошептал он, отступая к двери. — Но не сердцем. Ты больна здесь. — Он ткнул пальцем в свой висок.
— Я твоя мать! — выкрикнула она, и в её глазах блеснули настоящие, яростные слёзы. — Я всё для тебя! Всю жизнь! А ты… из-за какой-то девчонки…
— Всё, мама, — перебил он её, и в его голосе вдруг появилась ледяная, окончательная усталость. — Всё кончено. Твой спектакль окончен. Я больше не верю ни одному твоему слову. Ни одной слезинке. Играй одна.
Он развернулся и пошёл прочь. Из кухни донёсся душераздирающий, уже на этот раз, возможно, настоящий, вопль:
— Игорь! Сыночек! Куда ты?! Вернись! Мне плохо! Правда плохо!
Но он не обернулся.Он вышел из квартиры, тихо прикрыл дверь, заглушая её рыдания, и прислонился к холодной стене подъезда. Тело трясло мелкой дрожью. В груди была пустота, которую заполняла только одна, пронзительная и горькая мысль: «Папа… был прав. Во всём был прав».
И где-то там, в другом конце города, невыносимо страдала Кира. Та самая «соплячка», которую он предал и которой наговорил таких жестоких слов. Ради лжи. Ради игры. Теперь он понял это. Но понимание пришло слишком поздно, и между ними теперь лежала бездна, вырытая его собственными руками и ложью его матери.
Игорь выскочил из квартиры, как ошпаренный, дверь захлопнулась за спиной, но не смогла заглушить пронзительный, раздирающий крик, вырвавшийся из груди Зои. Он слышал его даже сквозь толщу дерева и металла, спускаясь по лестнице, шаг за шагом, будто проваливаясь в какую-то новую, безвоздушную реальность.
— Игорек! Сыночек! Ты всё неправильно понял! Вернись! Мне правда плохо! — её голос, уже не расчётливый, а дикий от паники и осознания того, что контроль упущен, преследовал его до самого выхода из подъезда. Но Игорь не обернулся. Впервые в жизни он не откликнулся на зов матери. В его ушах ещё звенел её довольный шёпот в телефон: «Через недельку изображу ещё один ударчик…» Это было сильнее, чем любой крик.
Молодой человек сел в машину, опустил голову на руль и просидел так, наверное, час. Потом достал телефон, разблокировал номер и написал одно лишь слово: «Прости». Отправил. Через минуту пришёл ответ: «Где ты?».
Встреча с Кирой была тяжёлой, полной слёз, гнева и боли. Она слушала его, сидя на скамейке в сквере недалеко от её дома, и плакала — тихо, по-детски всхлипывая. Плакала от обиды за те жестокие слова, что он ей наговорил. Плакала от жалости к нему, к этому сломленному, потерянному парню, который держал её руку так, будто она была единственным якорем в шторме. Плакала от ужаса перед той ложью, в сети которой они оба попали.
— Она… ненавидит меня? — спросила Кира, вытирая щёки.
— Она не тебя ненавидит, — устало ответил Игорь. — Она ненавидит твою маму, а ты… часть её. И меня, в какой-то момент, тоже возненавидела. Потому что я выбрал тебя.
Помириться с отцом оказалось и проще, и тяжелее одновременно. Андрей открыл дверь съёмной квартиры — неуютной, с полураспакованными коробками — и увидел на пороге сына. Отец не сказал ни слова, а просто обнял сына, крепко, по-мужски, похлопал по спине, и Игорь почувствовал, как по его собственной щеке катятся предательские горячие капли. Всё, что было нужно, — это молчаливое понимание. Позже, за чаем, Андрей сказал, глядя куда-то мимо:
— Я всегда знал, что она сильная. Просто не думал, что сила эта… такая токсичная.
Лариса держалась в стороне ,не вмешиваясь в их примирение, но её тихая, осторожная доброта и готовность помочь постепенно растопили лёд в душе Игора. Он видел, как смотрят друг на друга его отец и мать Киры — с болью, нежностью и обречённым счастьем, которого им не хватило в юности. И против этой правды чувств меркли все мамины манипуляции.
С Зоей Андрей развёлся быстро и тихо. Она уже не сопротивлялась. В её глазах, когда они встретились у нотариуса, была лишь ледяная, мёртвая пустота и презрение. Ко всем: к нему, к Ларисе, к миру, который не оправдал её жертвы.
Игорь пытался. Он звонил, приезжал, оставлял у двери деньги и продукты. Он хотел, чтобы у них была если не семья, то хотя бы перемирие. Кира, с её удивительной, недетской мудростью, тоже пыталась: «Может, пригласить её в гости? Просто на чай?». Но Зоя была непреклонна. Она не открывала дверь. На звонки отвечала односложно: «Жива. Не мешай». Её обида была монолитной, неприступной крепостью, в которую она добровольно заточила себя.
А потом она просто исчезла. Закрыла квартиру, собрала вещи и уехала в Воронеж, к своей старой матери. Игорь узнал об этом от соседки. Сначала он почувствовал облегчение, потом — новую волну вины, но делать было нечего.
Новости приходили отрывочно, через общих знакомых. Через полгода выяснилось, что Зоя Петровна вышла замуж за местного вдовца, небогатого, но солидного работягу, у которого был сын-подросток. Андрей, услышав эту новость за семейным ужином (а они теперь часто собирались вчетвером — он, Лариса, Игорь и Кира), странно замолчал.
— Что с тобой? — спросила Лариса, касаясь его руки.
— Жалко, — тихо сказал Андрей, отодвигая тарелку. — Жалко того мужика. И особенно — его пацана.
Все смотрели на него, не понимая.
— Она… она не умеет любить по-другому, — объяснил он, с трудом подбирая слова. — Только как собственность. Только требуя, контролируя, манипулируя чувством вины. Бедный парень… ему теперь до совершеннолетия выживать под этим прессом.
Жизнь, тем временем, брала своё. Год спустя в небольшом, уютном зале расписались Игорь и Кира. Никаких пышных торжеств — только самые близкие. Андрей был свидетелем со стороны жениха, его глаза сияли такой гордостью и болью одновременно, что Лариса, стоявшая рядом, просто молча сжала его ладонь.
А ещё через год родился Александр — Сашенька. В честь деда, отца Киры, которого она так сильно любила и так рано потеряла. Этот маленький человечек стал всеобщим солнышком. Андрей, казалось, помолодел на десять лет, возясь с внуком. Он читал ему сказки голосом, которым когда-то, наверное, мечтал читать маленькому Игорю, но не мог — мешала внутренняя тяжесть. Лариса, строгая бизнес-леди, превращалась в нежную бабушку, способную часами качать коляску и петь смешные песенки. Игорь смотрел на них — на свою новую, странную, но такую крепкую и честную семью — и чувствовал, как старая боль потихоньку затягивается шрамом. Не исчезает, но перестаёт быть открытой раной.
И вот однажды, когда Сашке исполнилось полгода, Кира сказала:
— Игорек, давай поедем в Воронеж. Покажем Зое Петровне внука.
Игорь смотрел на жену, не веря своим ушам.
—Зачем? Ты слышала, как она с нами разговаривала в последний раз. У неё теперь «другая семья».
— А у нас — эта, — мягко, но настойчиво сказала Кира, качая на руках сына. — И он — часть и её крови тоже. Она имеет право знать, видеть своего внука. А мы… мы должны сделать этот шаг, чтобы потом не жалеть.
Дорога в Воронеж была долгой и нервной. Сашка капризничал, Игорь молча курил на каждой остановке, Кира пыталась сохранять оптимизм. Они нашли дом — небольшой, но аккуратный частный дом на окраине. Из-за забора доносился лай собаки и голоса. Сердце Игоря бешено колотилось. Он так и не знал, чего хочет: чтобы мать открыла дверь, или чтобы её не было дома.
Зоя была дома и открыла сама. Выглядела… неплохо. Подтянутая, с новой, короткой стрижкой, в простом, но новом платье. Увидев их, она не улыбнулась. Её лицо не дрогнуло. Только глаза, эти знакомые до боли глаза, на секунду скользнули по лицу Игоря, по Кире, задержались на маленьком Сашке.
— Мама, — начал Игорь, и голос его подвёл. — Мы… мы приехали. Познакомить. Это твой внук. Александр.
Он сделал шаг вперёд, надеясь, что вид маленького ребёнка растопит лёд. Кира бережно поправила капюшон, открывая спящее розовое личико.
Зоя посмотрела. Долго. Казалось, целую вечность. В её взгляде мелькнуло что-то сложное, стремительное — вспышка чего-то древнего, материнского, но тут же погасло, задавленное волей. Она подняла холодный, отстранённый взгляд на сына.
— Зачем приехали? — спросила она ровным, безжизненным голосом. — Я вам всё сказала. У меня теперь другая жизнь. Новая семья. Муж. Приёмный сын. Они меня ценят. Не предают. — Она сделала паузу, и её слова падали, как камни. — А вы… вы все мне чужие. Вы — часть того прошлого, от которого я избавилась. И не надо мне показывать никаких внуков. Мне они не нужны.
Она отступила на шаг и начала закрывать дверь.
— Мама, подожди! — вскрикнул Игорь, но было поздно.
—Живите своей жизнью и не приезжайте больше, — прозвучал её последний, беззвучный удар из-за щели закрывающейся калитки. Щёлкнул засов.
Игорь и Кира стояли перед, наглухо закрытой калиткой, оглушённые, в тишине, нарушаемой только посапыванием Сашки. В горле у Игоря стоял ком. Кира прижалась к его плечу, и он почувствовал, как она тихо плачет.
— Всё, — прошептал он. — Это конец.
— Да, — кивнула Кира, вытирая слёзы. — Для неё — конец. Для нас… нет.
Супруги молча пошли к машине. Усадили сына в кресло. Игорь завёл двигатель и посмотрел в зеркало заднего вида на удаляющийся дом. Там, за этой дверью, жила женщина, которая родила его на свет и которая добровольно похоронила себя в стенах собственной обиды. Ему было и горько, и… странно спокойно. Не было больше той сжимающей сердце тревоги, того чувства долга, которое душило. Была только лёгкая, щемящая грусть. Как по чужому человеку.
Он взял руку Киры и поднёс её к губам.
— Поехали домой, — сказал он.
— Домой, — согласилась она, улыбаясь сквозь невысохшие слёзы.
И они поехали. По дороге, к дому где их ждали любящие отец и мать, тёплый дом, смех ребёнка и их собственная, выстраданная, честная история. Которая, несмотря ни на что, только начиналась.
Уважаемые читатели, на канале проводится конкурс. Оставьте лайк и комментарий к прочитанному рассказу и станьте участником конкурса. Оглашение результатов конкурса в конце каждой недели. Приз - бесплатная подписка на Премиум-рассказы на месяц.
Победители конкурса.
«Секретики» канала.
Самые лучшие и обсуждаемые рассказы.