На кухне пахло хлоркой. С еле сдерживаемой яростью Ольга терла пол и её костяшки побелели от напряжения. Пятая за день лужа. Пятая! Её взгляд скользнул по голому линолеуму — когда-то здесь лежал персидский ковёр, подарок её покойной матери. Теперь он гнил на свалке, пропитанный аммиачным запахом собачьих меток.
— Ты хочешь сказать, что эта псина для тебя дороже семьи? — её голос сорвался на высокую, почти истерическую ноту.
Она встала, отбросила тряпку в ведро, где вода уже приобрела мутно-желтоватый оттенок.
Игорь стоял у открытого холодильника, загораживая своим плотным телом свет. Он не поворачивался. Его спина была напряжена.
— Не кипятись, Оль. Он же щенок ещё. Привыкнет.
— Привыкнет?! — Ольга засмеялась коротким, сухим смешком, в котором не было ни капли веселья. — Он уже два месяца у нас, Игорь! Два месяца я жду, когда он привыкнет! Он ободрал обои в прихожей до гипсокартона, съел три пары моих туфель, сжевал пульт от телевизора, зарядку от ноутбука и, мою книгу с тумбочки! И эти постоянные лужи и кучки. Он не просится гулять, ему и тут неплохо гадить.
Игорь наконец повернулся. В руке у него была банка маринованных огурцов. Как всегда сейчас будет доставать огурцы вилкой.
— Ты драматизируешь. Все через это проходят. Вот купим ему специальные пелёнки, будем к ним приучать.
— Он не котёнок, Игорь! Он кавказская овчарка, весом под пятьдесят кило! Пеленка?! — Ольга ткнула пальцем в сторону дверного проёма, где возлежал виновник всех бед. Пёс по кличке Буян, массивный, цвета грозовой тучи, с абсолютно бесстрастными глазами, наблюдал за сценой, положив голову на лапы. Казалось, его вообще не касался этот разговор о его негигиеничных наклонностях.
— Его нужно выгуливать! По три раза в день! А кто это делает? Угадай с трёх раз!
— Я же утром выхожу с ним, — буркнул Игорь, вылавливая вилкой огурец.
— Когда? В шесть пятьдесят? Когда ты в семь уже должен быть на объекте? Ты три минуты стоишь с ним возле подъезда и назад! А я встаю в шесть, чтобы успеть с ним нормально пройтись, пока дети не проснулись! И в обед, я не ем свой суп на работе, я мчусь домой. И вечером… О, Боже, вечером это целый квест! Он тянет меня так, что плечо выворачивает, пока мы обходим все столбы в районе!
Она перевела дух. В горле стоял ком. Глаза предательски затуманились, но она сжала веки, отгоняя слабость. Слёзы — это оружие, которое на Игоря давно не действовало. Он видел в них не боль, а манипуляцию.
— Я не хотела собаку, Игорь. Ты притащил его домой, даже не спросив меня. Просто поставил перед фактом.
«Витёк уехал в Таиланд, собаку девать некуда. Возьмём, я всегда хотел большую собаку».
И всё! Мое мнение тебя не интересовало. Моё время, мои силы, мой покой — всё это оказалось мелочью, разменной монетой для твоего сиюминутного «хочу».
Игорь отставил банку, наконец посмотрел на неё. В его глазах читалось не раскаяние, а раздражение. Как будто она говорила о чём-то пустяковом, мешающем ему насладиться огурцом.
— Ну вот, началось. «Я-я-я, мне-мне-мне». Мы же семья, Оля. Должны поддерживать друг друга. Для детей собака друг и защитник. А тебе… ну, занятие. Чтобы не скучала.
«Чтобы не скучала». От этих слов Оля дернулась, как от плевка. Она работала бухгалтером в двух фирмах, вела дом, поднимала двоих подростков, которые, вопреки мечтам Игоря, после трёх дней восторга от Буяна потеряли к нему всякий интерес. Теперь они просто переступали через него, как через ещё один предмет мебели, создающий неудобства.
— Чтобы не скучала? — спросила она без интонации. — Прекрасно. Тогда и ты не скучай. — Она подняла мокрую, вонючую тряпку и протянула ему. — Убирай за своим другом. За тем, кого ты привел. С сегодняшнего дня я не вытру ни одной лужи, не уберу ни одной кучи.
Она обошла не до конца вытертую лужицу, стараясь не смотреть на довольную морду Буяна, и пошла в спальню. Ноги были ватными. За спиной она услышала невнятное бормотание Игоря и плеск воды. Ну, хоть лужу уберёт. Но на столе останутся крошки, в раковине грязная сковорода от его ночного перекуса, на диване разбросанные носки.
Мысль о том, что завтра всё повторится, накрыла её холодной волной отчаяния.
...История с Буяном началась в один из тех редких вечеров, когда Игорь пришёл домой рано. Он ввалился в прихожую не один, а с гигантским пушистым комом на поводке. Глаза у Игоря блестели, как у мальчишки, который выиграл главный приз в лотерею.
— Встречай, Оль, наш новый член семьи! Витька загнул, говорит, или заберите, или в приют. А какой приют для такой породы? Он же красавец.
Ольга замерла, держа в руках тарелку с только что нарезанным салатом. Дети высыпали из комнат, начали визжать от восторга. Буян, тогда ещё просто огромный неуклюжий щенок, испугался гама и сделал лужу прямо на паркете.
— Вот видишь, он уже чувствует себя как дома! — радостно заключил Игорь, как будто лужа была знаком высшего одобрения.
Тогда, два месяца назад, она ещё пыталась сопротивляться тихо, рационально.
— Игорь, у нас квартира. У него же размеры… Он вырастет с теленка. Кто будет выгуливать? Ты же с утра до ночи на работе.
— Вместе мы справимся. Ну, ты же понимаешь, у меня график плавающий… Так что основная нагрузка на тебя, ты дома чаще. А я помогу, чем смогу!
«Помогу, чем смогу». Эта фраза стала удобной отмазкой. Помощь Игоря заключалась в том, что иногда вечером он похлопывал Буяна по боку, говоря: «Ну что, монстр, как дела?» Он купил массивный ошейник с шипами «для крутости» и огромную кость, которую Буян тут же унёс под диван в гостиной.
А Ольга вставала в шесть утра. В дождь, в слякоть, в промозглый ветер. Она тащила на себе не просто собаку, а упрямое, сильное животное, которое шло туда, куда хотело. Она вытирала лапы, вычесывала шерсть, сгребала её мешками с ковров, которых позже отправились на свалку. Она сидела в ветеринарке в очередях, покупала корм, который стоил как её собственное питание на неделю. Она слушала рычание, когда пыталась поправить миску с водой. Буян признавал одного хозяина — Игоря. Ольга была для него обслуживающим персоналом, причём не самым уважаемым.
Игорь этого не видел, вернее, не хотел видеть. Когда она пыталась говорить об усталости, он отмахивался: «Понарошку он рычит. Он тебя любит, просто не показывает». Когда она указывала на погрызенные плинтусы, он пожимал плечами: «Щенок еще, что с него возьмёшь. Купим новые».
Её жизнь сузилась до размеров собачьего поводка и графика прогулок. Она отменила походы в кино с подругами, потому что не могла оставить Буяна одного больше, чем на три часа — он начинал выть, и соседи стучали по батареям. Она перестала ездить к матери в другой район, потому что путь занимал полдня. Её мир стал вонючим, шерстяным и бесконечно утомительным.
И сейчас, лёжа в постели спиной к Игорю, который, похрапывая, делал вид, что спит, она поняла, что так больше не может продолжаться.
— Игорь.
Храп оборвался, но он не ответил.
— Я знаю, что ты не спишь. Мне нужно, чтобы ты меня услышал. Услышь меня, пожалуйста.
Он тяжело вздохнул, перевернулся на спину.
— Оль, давай завтра. Я устал.
— А я не устала? — её голос прозвучал тихо, но так чётко, что он наконец открыл глаза. — Я устала до такой степени, что мне снится бесконечная улица, и я вечно тащу на поводке Буяна. Я стала ненавидеть каждое утро, стала чувствовать себя не хозяйкой в своём доме, а уборщицей в зоопарке. И устала ждать, что ты однажды посмотришь вокруг и увидишь, что ты натворил.
— Что я натворил?! — он сел на кровати, голос стал резким. — Я спас животное! Я дал детям возможность заботиться о ком-то! Ты делаешь из мухи слона!
— Дети?! — она села напротив него. В темноте их лица были бледными пятнами. — Катя боится к нему подойти после того, как он огрызнулся на неё за попытку взять свою же игрушку! Серёжа просто живёт в наушниках, чтобы не слышать его вой! Они не хотят о нём заботиться! Они хотят жить нормально, как раньше! И я тоже хочу!
Она вдруг осознала, что говорит не только о собаке. Она говорит о нём. О его привычке принимать решения за всех. О его вечном «я хочу», перед которым отступали её «мне тяжело». О его глухоте, которая была очень удобной.
— Хорошо, — сказал он после долгой паузы, и в его голосе зазвучали ледяные нотки. — Хорошо, Оля. Не хочешь собаку — не надо, но я её бросать не буду. Я за неё в ответе, в отличие от некоторых.
— В отличие от некоторых, — она повторила, чувствуя, как внутри всё обрывается. — Понятно. Ты в ответе за собаку, которую знаешь два месяца. А за семью, которая с тобой семнадцать лет — нет. Логично.
— Не выводи на скандал! — он рявкнул, вскакивая с кровати. — Я просто уеду с ним на дачу. Пока ты не остынешь и не начнёшь рассуждать здраво.
— На дачу? — она рассмеялась. — В ноябре? Там же стекла выбиты, отопления нет, вода не подключена!
— Разберусь! Не маленький! — он уже швырял вещи в спортивную сумку, злобно дергая молнии.
Она не стала его останавливать. Сидела на кровати, слушая, как он ворчит, собирается, зовёт Буяна. Пёс радостно затопал, увидев поводок. Ну конечно, приключения! Новые места для меток!
Дверь захлопнулась. Тишина, навалившаяся следом, была оглушительной. Оля прислушалась. Ни храпа, ни тяжёлого дыхания, ни стука когтей по полу в поисках места, чтобы улечься. Просто тишина.
Сначала она почувствовала дикую, почти паническую пустоту. Потом, сделав глубокий вдох, она уловила запах. Не псины, не влажной шерсти, не спецсредства для уборки. Просто запах дома. Она вдохнула полной грудью, и внутри что-то дрогнуло.
Утром не нужно было вставать в шесть. Она проснулась от того, что в окно бил солнечный свет. Лежала и смотрела на пылинки, танцующие в луче. Потом медленно встала, налила себе кофе, села на кухне и просто пила его. Никто не требовал срочно открыть дверь, никто не опрокидывал миску с водой, никто не грыз в коридоре ботинок.
Прошла неделя. Она выбросила обгрызенные тапки, порванные подушки, покрывало со следами грязных лап. Съездила с детьми в магазин, купили новые обои — светлые, с едва заметным узором. Клеили сами, криво, со смехом. Смех детей она не слышала в стенах квартиры уже давно.
— Мам, а можно я теперь буду оставлять кроссовки в коридоре? — спросил Серёжа на третий день.
— Можно, — ответила она. — Их теперь никто не утащит в неизвестном направлении и не погрызет.
Катя привела домой подруг. Они сидели в гостиной, пили чай, смеялись. Никто не шарахался в сторону, услышав рык. Никто не спрашивал с опаской: «А он не укусит?»
Ольга начала жить в ритме, который задавала сама. Записалась на курсы итальянского, о которых мечтала лет десять. Стала по вечерам читать книги, а не просматривать форумы о дрессировке сложных пород. Мир, который когда-то ужался до размеров собачьей лежанки, снова стал огромным и многообещающим.
А Игорь тем временем вкушал плоды своей принципиальности.
Дача встретила его промозглым холодом, выбитым окном и забитой трубой. Романтика «мужчины и его верного пса против несправедливого мира» испарилась к концу первого дня. Буян, оказавшись на новом месте, не стал воплощением благодарности и преданности. Он стал воплощением катастрофы.
Он ненавидел цепь, на которую его пытались посадить. Его вой был похож на сирену аварийной службы и разносился по всей округе, вызывая негодование соседей-дачников. В доме он скучал и методично уничтожал всё, что плохо лежало: половик, старые журналы, провода от обогревателя (к счастью, выключенного).
Прогулки превратились в пытку. Буян, почуявший свободу, носился по участку, копая ямы, гонялся за соседскими кошками, а однажды притащил и положил к порогу дохлого крота — видимо, в знак особого расположения. Убирать за ним на участке Игорю было лень и через неделю территория начала напоминать минное поле.
Игорь не высыпался, он мёрз. Питался тем, что можно было быстро разогреть на одной работающей конфорке. Он постоянно стирал, потому что всё было в шерсти и слюнях. Его величественный жест «я отвечаю за тех, кого приручил» обернулся каторгой. И всё чаще, вытирая очередную лужу в доме (потому что на улицу Буян ходил по нужде только в хорошем настроении), он ловил себя на мысли: «А зачем?»
Он позвонил Вите, тому самому другу, который отдал щенка.
— Ну как там ваш зверь? — спросил Витя с характерной ему беспечностью.
— Витя, ты гад, — хрипло сказал Игорь, не здороваясь. — Ты знал, что он не поддается дрессировке?
На том конце провода повисло неловкое молчание.
— Ну… Он сложный, да, — наконец признался Витя. — У меня жена на третьем месяце беременности чуть выкидыш не получила, как он на неё прыгнул, играя. И дома одного оставлять было нельзя, он всё уничтожал. Я на работе не мог сосредоточиться, всё думал, что он там натворил. Но у тебя же Оля все на себе тащит. Вы хорошая семья. Думал, у вас-то получится.
— Хорошая семья, — иронично повторил Игорь. — Спасибо, друг. Из твоего подарка мы уже не семья.
Он бросил трубку, глядя на Буяна, который в это время с наслаждением грыз ножку деревянного стула. Пес был счастлив. У него есть крыша, еда и что-то, что можно грызть. Он не мучился вопросами ответственности, выбора, разрушенных отношений. Он просто жил.
Игорь же чувствовал себя в ловушке. Обратно пути не было, он сам его отрезал, уйдя с пафосом. Остаться на даче с собакой становилось невозможно. Мысль о том, чтобы отдать Буяна, казалась поражением, публичным признанием своей несостоятельности.
Но однажды ночью, когда от воя собаки заныли зубы, поражение показалось единственным разумным выходом.
Он нашёл новых хозяев через объявление. Мужикам из соседнего посёлка, нужна была крупная собака для охраны гаражей. Они забрали Буяна без лишних сантиментов. Игорь смотрел, как его некогда «верный друг» весело запрыгнул в кузов чужого пикапа, даже не оглянувшись. И что-то в нём окончательно надломилось.
Он вернулся в город через три недели после побега. Похудевший, небритый, с тёмными кругами под глазами. Стоял на пороге своей квартиры и чувствовал себя гостем. Не стал открывать своим ключом, позвонил в дверь. Ждал долго.
Дверь открыла Ольга. На ней были мягкие домашние брюки и свитер, в котором она казалась уютной и… чужой. Из квартиры пахло корицей и чистотой.
— Привет, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Я… я тут мимо. Решил зайти. Соскучился по детям.
Она молча отступила, пропуская его внутрь. Жест был не гостеприимный, а просто вежливый.
Квартира преобразилась. На окнах красивые шторы, новый светильник в прихожей, на столе стояла ваза с живыми ветками. Спокойствие и тишина. Ни лая, ни цокота когтей.
Они сидели на кухне. Она налила ему чаю, но сама не пила, обхватив свою кружку руками.
— Как дела? — спросил он, чувствуя, как глупо звучит этот вопрос.
— Хорошо, — просто ответила она. — Очень хорошо.
— Я… я отдал Буяна, — выпалил он, как оправдываясь. — Хорошим людям. У них хозяйство. Ему там лучше.
Она кивнула, не выражая ни удивления, ни радости.
— Я понял, что был не прав, — продолжил он, слова полились сами, будто он репетировал их по дороге. — Надо было слушать тебя. Но ты же понимаешь, я не мог просто выбросить…
— Игорь, — мягко прервала она его. — Ты сейчас про собаку?
Он замолчал, сбитый с толку.
— Я… конечно. О чём же ещё?
— А я думала, ты про нас. Про семью. Про то, что ты её бросил, уйдя с собакой. Про то, что ты годами не слушал, что мне тяжело, что я задыхаюсь. И что собака стала просто последней каплей, а не причиной.
Он смотрел на неё, и вдруг с болезненной ясностью увидел не свою вечно уставшую, вечно что-то требующую жену, а женщину. Сильную женщину уставшую от него, а не от жизни. Нашедшую в себе силы выпрямиться, когда он ушёл.
— Но… собаки же больше нет, — слабо сказал он. — Я всё понял, я исправлюсь. Мы можем всё начать сначала.
Ольга покачала головой.
— Нет, Игорь. Не можем. Потому что «начать сначала» — это значит вернуть всё, как было. А как было, я больше не хочу. Мне сейчас… хорошо. Спокойно. Я дышу. Живу для себя и детей. Без постоянного ожидания, что ты принесешь в дом очередную проблему, которую мне же и разгребать.
— Так это из-за собаки, что ли всё?! — в его голосе вновь прорвалось раздражение, последний оплот защищавшегося самолюбия.
— Нет, — она сказала тихо. — Не из-за собаки. Из-за тебя. Собака просто показала всё, как есть. Что твои «хочу» всегда перевешивают моё «не могу». Что твоя ответственность — это красивые слова, а не действия. Что я для тебя давно перестала быть человеком, у которого есть право на усталость, на покой, на своё мнение. Я стала функцией. Функцией «жена», функцией «мать», функцией «выгульщик собак». А сейчас этой функции нет. И тебе нечего здесь делать.
Он ушёл тогда, хлопнув дверью. Через месяц они подали на развод. Делить им было особенно нечего. Квартира была её, куплена ещё до свадьбы на деньги её родителей. Дети, шестнадцати и четырнадцати лет, остались с ней, но Игорь имел право видеться. Она не препятствовала. Злобы не было. Была усталость и огромное облегчение, как после долгой, изматывающей болезни.
В один из осенних вечеров, когда за окном лил дождь, к ней в гости пришла Алина, подруга со студенческих лет.
— Знаешь, самое странное, — говорила Ольга, попивая травяной чай. — Я всегда боялась развода. Мне казалось, это провал, конец света, клеймо. А теперь смотрю на свою жизнь и думаю: Господи, чего же я боялась-то все эти годы? Почему терпела?
Алина, мудрая женщина, прошедшая через подобное, усмехнулась.
— Потому что ты тащила лодку, милая. А он то вёсла терял, то дыры в борту пробивал, а то и просто на берегу сидел, крича, что ты не в ту сторону гребёшь. А теперь ты одна в лодке. И гребёшь куда тебе надо. Легче, вот и всё.
Ольга кивнула, глядя на дождевые струи, стекающие по стеклу. Она вспомнила то утро, когда проснулась от тишины, вспомнила чувство освобождения. Оно было горьким, потому что куплено ценой семнадцати лет брака. Но оно было настоящим.