Я до сих пор вздрагиваю, когда слышу звон ключей в замке. Это рефлекс, который вырабатывался годами, как у собаки Павлова, только вместо слюноотделения у меня начиналось учащенное сердцебиение и легкая тошнота.
Казалось бы, прошло уже два года. Я живу в другом районе, в съемной квартире, где обои отходят в углу, а сосед сверху по выходным слушает шансон. Но здесь я дышу. А там, в той «идеальной» жизни, о которой, наверное, мечтают многие, я задыхалась. Медленно, незаметно, день за днем.
Меня зовут Лена. Сейчас мне тридцать четыре. Когда всё это начиналось, было двадцать семь. Мы с Сережей были той самой парой, на которую смотрят с умилением. Молодые, амбициозные, глаза горят. Сережа — программист, я — экономист в логистической компании. Обычные ребята, ничего сверхъестественного. Только вот жилищный вопрос, как и многих, нас душил.
Мы снимали «однушку» на окраине, откладывали каждый рубль, мечтали об ипотеке. И тут на сцену вышла Галина Петровна.
— Ну что вы, как бездомные, по чужим углам тыкаетесь? — сказала она однажды за воскресным обедом. Она всегда готовила много, вкусно, жирно. Отказывать было нельзя — обида смертельная.
Галина Петровна, Сережина мама, была женщиной властной, но эту власть она подавала под соусом безграничной заботы. Она работала заведующей аптекой всю жизнь, умела договариваться, доставать, решать. Одинокая женщина, поднявшая сына (муж ушел, когда Сереже было пять), она положила свою жизнь на алтарь материнства. Это я сейчас понимаю, что это был не алтарь, а инвестиционный проект. А тогда...
Тогда она выглядела нашей спасительницей.
— У меня есть сбережения. Накопила, — сказала она твердо, откладывая вилку. — Плюс я продам гараж отца. В общем, детки, я решила: дам вам на первый взнос. Хороший взнос. Пятьдесят процентов. Остальное возьмете в ипотеку, но платеж будет копеечный, не заметите.
Я помню, как мы с Сережей переглянулись. У меня слезы на глаза навернулись. Ну где, скажите, сейчас найдешь таких свекровей? Подруги пугали монстрами, которые невестку со свету сживают, а тут — такой подарок.
— Галина Петровна, это слишком много... Мы отдадим! — лепетала я.
— Глупости не говори, Леночка, — она ласково погладила меня по руке. Рука у неё была тяжелая, теплая. — Вы же семья. Сережа — моя кровь, ты теперь — дочь. Мне для кого беречь? В гроб с собой не заберу. Живите, радуйтесь, рожайте мне внуков. Только, чур, квартиру выбирать вместе будем. Я всё-таки деньги вкладываю, хочу, чтобы не в халупе жили.
Это условие показалось нам логичным. Кто платит, тот и музыку заказывает, справедливо же?
Выбирали мы долго. Два месяца Галина Петровна ездила с нами на каждый просмотр. Ей не нравилось всё. То окна на север («заплесневеете»), то этаж низкий («воры залезут»), то район загазованный («детей травить будете?»).
Однажды я робко сказала, что мне понравилась квартирка на пятом этаже, светлая такая, уютная.
— Лена, у тебя вкуса пока нет, ты жизни не видела, — мягко осадила меня свекровь. Не зло, а как-то снисходительно, как учительница первоклашку. — Там перекрытия деревянные, ты о пожарах думала? Нет. Вот и молчи, слушай мать.
В итоге купили то, что выбрала она. Двухкомнатная «сталинка», добротная, с высокими потолками, недалеко от неё самой (всего три остановки на автобусе). Квартира требовала ремонта, но Галина Петровна сказала: «Справимся».
Оформляли документы интересно.
— Оформите на Сережу, — сказала она в риелторской конторе. — Ну, чтобы мороки меньше с документами, да и я добавлю, если что... А ты, Леночка, не обижайся, это же формальность. Вы же в законном браке, всё общее.
Я тогда даже не ёкнула. Я так любила Сережу, так была благодарна его маме, что любые подозрения казались мне предательством.
Ремонт тоже делали «всей семьей». Точнее, Галина Петровна руководила, мы исполняли.
— Лена, зачем тебе белые стены? Это больница. Надо персиковые, это уют, — говорила она, и мы покупали персиковые обои.
— Ламинат гремит. Только линолеум, хороший, толстый.
— Кухню будем заказывать у моего знакомого, он скидку сделает.
Когда мы въехали, я впервые почувствовала что-то странное. Будто я зашла не к себе домой, а в гости. Знаете, это чувство, когда боишься чашку не туда поставить? Но я гнала от себя эти мысли. «Это просто усталость, — говорила я себе. — Мы так вымотались с ремонтом. Привыкну».
Первые полгода прошли относительно спокойно. Галина Петровна приходила пару раз в неделю, приносила контейнеры с котлетами и борщом.
— Ты, Леночка, работаешь много, когда тебе у плиты стоять. А Сереже нужно нормальное питание, у него гастрит со студенчества.
Сначала я радовалась. Приходишь с работы уставшая, а ужин готов. Спасибо, мама! Но потом стали появляться нюансы.
Однажды в субботу утром мы спали. Было около девяти. Звонок в дверь. Затем — звук ключа, поворачивающегося в замке. Мы с Сережей подскочили. В коридоре шуршание пакетов и бодрый голос:
— Сони, подъем! Я вам блинов принесла, горячие еще!
Мы вышли из спальни, заспанные, я натягивала халат, судорожно проверяя, не валяется ли где-то нижнее белье.
— Галина Петровна, вы бы хоть позвонили... — пробормотала я.
Она удивленно вскинула брови.
— А зачем? Я же к своим иду. И потом, у вас телефон вечно на беззвучном, не дозваться.
Сережа зевнул и пошел умываться. Он не увидел в этом проблемы. Мама же. Блины принесла.
С того дня визиты без предупреждения стали нормой. Ключи у неё были «на всякий пожарный случай», как она говорила при покупке двери. Но пожарным случаем, видимо, считалось всё: от скидки на гречку в соседнем магазине, которую нам срочно надо завезти, до её желания попить чаю.
Я пыталась поговорить с мужем.
— Сереж, мне неудобно. Я хочу ходить по дому в трусах. Я хочу заниматься с тобой любовью не по расписанию, а когда захочется, не боясь, что сейчас откроется дверь.
— Лен, ну ты преувеличиваешь, — отмахивался он. — Она же хочет как лучше. Она нам квартиру помогла купить. Потерпи. Она одинокая женщина, мы для неё — всё.
«Она нам квартиру помогла купить». Эта фраза стала волшебным щитом, который отражал любые мои попытки отстоять границы.
Второй тревожный звоночек прозвенел через год. Я решила немного изменить интерьер в гостиной. Те самые персиковые обои меня раздражали, я купила красивые шторы глубокого синего цвета, стильные подушки и постеры на стену. Хотелось добавить воздуха, современности.
Вечером пришла Галина Петровна.
— Это что такое? — она стояла посреди комнаты и указывала на шторы, как на кучу мусора.
— Шторы, — улыбнулась я. — Нравится? Блэкаут, свет не пропускают.
— Мрак какой-то. Как в склепе. Немедленно сними. Комната и так на запад, солнца мало, а ты черти-что повесила.
— Мне нравится, — тихо, но твердо сказала я. — Это наш дом, нам так уютно.
Наступила тишина. Галина Петровна медленно села на диван, схватилась за сердце и начала дышать так, будто воздуха действительно не хватало.
— Сережа! — позвала она слабым голосом.
Муж прибежал с кухни.
— Мам, что?
— Сережа... воды...
Начался спектакль. Капли, валидол, открытые окна.
— Я к вам со всей душой... Я последнее отдала, чтобы у вас крыша над головой была... А мне здесь даже слово сказать нельзя... Мрак навели, как будто меня со света сживают... — причитала она.
Сережа смотрел на меня испуганными глазами.
— Лен, ну правда, зачем ты маму расстраиваешь? Ну сними ты эти тряпки. Потом другие повесим, посветлее.
— Сережа, это просто шторы! — я уже почти кричала.
— Не ори на мать! — вдруг рявкнула Галина Петровна, мгновенно перестав задыхаться. — Ты, деточка, тут хозяйкой не расхаживай. Ты копейки в этот дом не вложила. Ты на всё готовое пришла. Так что имей уважение к тем, кто тебя этим всем обеспечил!
Это была пощечина. Словесная, но горела она сильнее настоящей.
Я тогда сняла шторы. Я рыдала в ванной, пока Сережа отпаивал маму чаем на кухне. Я слышала, как она ему выговаривала:
— Она тебя не уважает. Она характер показывает. Ты смотри, Сережа, такая тебя под каблук загонит и из дома выгонит. Я же добра желаю.
Той ночью мы с Сережей впервые крупно поругались.
— Ты почему промолчал? — спрашивала я шепотом, чтобы не слышали стены (или призраки свекрови). — Почему она говорит, что я ни копейки не вложила? Мы платим ипотеку. Мы делали ремонт с моей зарплаты тоже!
— Лен, мама дала первоначальный взнос. Большой. Если бы не она, мы бы сейчас снимали. Будь благодарнее. У неё давление, возраст. Тебе что, сложно уступить в мелочах?
«Мелочи» стали накапливаться снежным комом.
Потом я забеременела. О, это был период расцвета матриархата. Галина Петровна решила, что мой живот — это общественное достояние, а сам плод — это лично её собственность.
Она ходила со мной в консультацию («Врачи сейчас бестолковые, нужен контроль»).
Она проверяла мой холодильник («Колбасу выброси, там глутамат, ребёнка травишь»).
Она запретила мне стричься («Примета плохая»).
Я пыталась бунтовать. Но гормоны делали меня слабой, плаксивой. А Сережа всё чаще задерживался на работе. Ему было проще пересидеть в офисе, чем находиться между молотом и наковальней. Когда он приходил, я жаловалась, он вздыхал: «Лен, ну мама беспокоится. У неё опыт».
Когда родился Ванечка, моя жизнь окончательно превратилась в ад.
Из роддома меня встречала вся родня Галины Петровны. Они шумели, лезли целовать ребенка, а я хотела только одного — в душ и спать. Дома, в нашей квартире, уже был накрыт стол.
— Галина Петровна, я просила без гостей, — еле стоя на ногах, сказала я.
— Родная, так это свои! Тетки твои троюродные не приехали, а мои — вот они. Надо же внука обмыть, показать!
Я заперлась с ребенком в спальне. А за стенкой звенели бокалы, гремели тосты: «За бабушку! За то, что такого богатыря вымолила!». Не за мать. За бабушку.
Ключи у неё я отобрать не смогла. Сережа не разрешил менять замок. «Она обидится, Лена. Она нам помогает».
И она помогала. Приходила каждый день в семь утра.
— Я погуляю, ты спи.
И увозила коляску. А я не могла спать, потому что она перед этим начинала греметь кастрюлями, «готовить кормящей матери правильный суп».
— У тебя молоко синее, пустое, — констатировала она, заглядывая ко мне в кружку, когда я сцеживалась. — Ребенок голодный. Надо смесь давать. Я вот Сережу манкой кормила с трех месяцев, и какой лось вырос!
— Врачи запрещают манку...
— Ой, эти твои врачи! Я жизнь прожила!
Она перекладывала вещи в детском комоде, потому что «ты сложила неудобно».
Она выбрасывала мои кремы, потому что «от них у ребенка аллергия будет, я по запаху чую».
Она приходила, когда я кормила грудью, и садилась напротив смотреть.
— Прикладываешь неправильно. Сосок вытяни. Да дай я покажу! — и тянула руки к моей груди.
Я отшатывалась как от огня.
Сергей? Он стал призраком. Он приходил, ел мамин суп, играл с сыном десять минут и садился за компьютер в наушниках.
— Поговори с ней! — умоляла я. — Я не могу так. Она меня стирает. Меня нет в этом доме!
— Лена, она помогает. Ты сама говоришь, что устаешь. Кто еще с Ваней погуляет? Ну потерпи, она привыкнет, успокоится.
Точка невозврата случилась, когда Ване было восемь месяцев.
Был канун Нового года. Я мечтала встретить его втроем: я, муж и сын. Тихо, спокойно. Приготовить утку, включить гирлянду.
Тридцатого декабря, вернувшись с прогулки (я всё-таки вырвала право гулять с сыном сама), я не узнала свою гостиную.
Мебели не было. Точнее, она стояла по-другому. Диван переехал к окну. Шкаф перекрыл розетки. Посреди комнаты стоял огромный, старый, пахнущий нафталином полированный стол.
Посреди всего этого великолепия стояла Галина Петровна, довольная, раскрасневшаяся, и командовала грузчиками (какими-то соседями-алкоголиками).
— Что здесь происходит? — спросила я ледяным голосом. Ваня на руках проснулся и заплакал от незнакомой обстановки.
— О, Леночка! Смотри, какой сюрприз! — просияла свекровь. — Тот стол у нас маленький был, гостям сесть негде. А я свой из зала привезла, он раздвигается! Теперь все поместятся. Мы завтра собираемся, я сестру позвала, племянников. Человек двенадцать будет. Место освободили!
— Кто «мы»? — спросила я, чувствуя, как внутри разжимается пружина, которую я сжимала три года.
— Ну как кто? Семья! Не будем же мы, как бирюки, сидеть. Я уже холодец сварила, ведра два оливье настрогаем... Ты не переживай, я всё организую.
Я подошла к шкафу, где лежали документы.
— Лена, ты куда? Оливье варить надо, овощи не чищены!
— Убирайте стол, — тихо сказала я.
— Что? — Галина Петровна перестала улыбаться. — Ты что несешь? Люди старались, тащили...
— Убирайте. Этот. Чертов. Стол! — заорала я так, что соседи-грузчики вжались в стены. — И сами убирайтесь! Это мой дом! Я хочу Новый год с мужем и ребенком! Я не звала гостей! Я ненавижу ваш холодец!
Галина Петровна побагровела.
— Твой дом? — процедила она. — Твой дом, деточка, там, откуда ты приехала с одним чемоданом. А здесь — всё куплено на мои деньги. Стены эти — мои. Пол этот — мой. Мебель эта — на мои подарки куплена. Ты здесь кто? Приживалка. Я тебя приняла, как родную, а ты... Хамка неблагодарная.
Она повернулась к входной двери. В проеме стоял Сергей. Он вернулся с работы и застал кульминацию.
— Сережа! — возопила мать. — Ты слышал? Она меня гонит! Из квартиры, которую я вам подарила!
Сергей побледнел. Он посмотрел на красную мать, на меня с плачущим ребенком, на этот дурацкий стол.
— Лен... ну зачем ты так? Мама же хотела праздник...
И в этот момент для меня всё стало кристально ясно. Не было никакого «мы». Был он и его мама. И была я — инкубатор для внука и временная функция по обслуживанию быта.
— Выбирай, — сказала я, глядя ему в глаза. — Либо этот стол и твоя мама сейчас уходят, и мы живем сами. Меняем замки. И она приходит только по приглашению. Либо ухожу я.
Сергей опустил глаза. Повис тяжелый вздох.
— Лен, нельзя так с мамой. Она пожилой человек. Ну пусть будет этот стол... Ну потерпим один вечер... Куда ты пойдешь? У тебя и денег-то своих нет сейчас, ты в декрете.
— Ясно, — сказала я.
Я положила Ваню в кроватку в спальне. Достала тот самый чемодан, с которым, как выразилась Галина Петровна, я пришла.
Кидала вещи хаотично. Детские бодики, свои джинсы, документы, немного налички из тайника.
На кухне было тихо. Галина Петровна пила корвалол, громко звеня ложечкой о стакан. Сергей сидел рядом, обхватив голову руками.
Когда я вышла в коридор, одетая, с ребенком на руках и чемоданом, они замерли.
— Ты это серьезно? — спросил Сергей.
— Ты ребенка куда по морозу потащила, идиотка! — взвизгнула Галина Петровна, вскакивая. Она бросилась ко мне, пытаясь загородить дверь. — Внука не дам! Это мой внук!
Я не знаю, откуда во мне взялась эта сила. Я посмотрела на неё таким взглядом, что она отступила.
— Это мой сын. А вы — просто бабушка, которую он будет видеть по праздникам. Если я позволю. А ты, Сережа... — я посмотрела на мужа, который даже не встал со стула. — Оставайся. Тут всё твоё. Мамино. Персиковые обои, оливье, этот стол. Живи.
Я вышла и хлопнула дверью.
Первую ночь мы провели у подруги. Вторую — в дешевом хостеле. Потом я уехала к родителям в другой город, за 300 километров.
Первый месяц телефон разрывался. Звонил Сергей, звонила Галина Петровна.
«Вернись, не дури».
«Ты лишаешь ребенка отца».
«Как тебе не стыдно, после всего, что я для тебя сделала».
«Верни деньги за половину ремонта, раз ушла!»
Я не отвечала. Подала на развод дистанционно. Алименты назначили минимальные — Сергей внезапно принес справку о том, что перевелся на полставки (уверена, идея мамы).
Сначала было невыносимо трудно. Родители у меня простые, пенсионеры, живут в тесноте. Я подрабатывала в интернете ночами, пока Ваня спал. Мы считали копейки на памперсы. Иногда я плакала в подушку, вспоминая просторную «сталинку». Но потом я вспоминала этот запах нафталина и чувство липкого контроля — и слезы высыхали.
Через год я вернулась в этот город, но уже на своих условиях. Сняла крошечную студию. Вышла на работу, Ваню устроила в сад.
Сергей приезжает раз в две недели, берет сына погулять в парк. Он выглядит потухшим. Одет немного неряшливо — видно, что без «моей» руки, а мама уже, видимо, стареет и не может контролировать каждый его носок.
Он никого не нашел. Живет там же. С мамой.
Иногда он пытается начать разговор:
— Лен, ну может попробуем? Мама осознала... Она не будет лезть. Квартира же большая, пустая стоит. Ване нужна своя комната.
— У Вани есть своя комната. Здесь, — отвечаю я, обводя рукой свои 25 квадратных метров, где на стенах — белые обои (как я хотела), а на окнах — желтые шторы (потому что мне так нравится).
Недавно я узнала через общих знакомых, что Галина Петровна всем рассказывает историю о невестке-змее, которая обманула, пожила на всем готовом, а потом украла ребенка и сбежала, разбив сердце бедной старой женщине.
— Я ей всё дала, квартиру купила, кормила, поила! А она... — театрально плачет она на юбилеях.
Пусть говорит. Я заплатила за свою свободу высокую цену. Я оставила там всё: комфорт, иллюзию стабильности, мужчину, которого любила.
Но я купила кое-что поважнее. Ключи от своей двери, которые есть только у меня. И право воспитывать сына так, как считаю нужным я, а не заведующая аптекой со стажем.
Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. А бесплатные квартиры от родственников — это часто самые дорогие клетки на свете, потому что платишь ты за них своими нервами и своей единственной жизнью.
Я ни о чем не жалею. Хотя иногда, очень редко, мне снится Сережа, тот, молодой, без маминой тени за спиной. Но просыпаюсь я одна, и первая моя мысль: «Как хорошо, что никто не придет с проверкой пыли в семь утра».
А как бы вы поступили на моем месте? Стали бы терпеть ради квартиры и полной семьи, или свобода всё-таки важнее «персикового уюта»?
Спасибо вам за прочтение 🤍