Ирина стояла у операционного стола, вглядываясь в монитор с результатами анализов. Сложный случай — перитонит, запущенный до критического состояния. Еще несколько часов промедления, и пациентка не доживет до утра. Медсестра уже готовила инструменты, а анестезиолог проверял оборудование.
— Кто родственники? — спросила Ирина, натягивая перчатки.
— Никого. Женщина поступила одна, в документах только сын указан, но он в командировке, телефон недоступен, — ответила медсестра.
Ирина кивнула и взглянула на каталку, которую вкатывали в операционную. Пациентка была без сознания, лицо серое от боли и интоксикации. Хирург машинально отметила изможденные черты, запавшие глаза, тонкие губы, сжатые даже в беспамятстве. А потом ее взгляд упал на левую руку больной — изящную, с длинными пальцами и старинным кольцом с аметистом.
Сердце Ирины пропустило удар. Она знала это кольцо. Видела его тысячи раз — когда оно указывало ей на дверь, когда сжималось в презрительном жесте, когда небрежно отмахивалось от ее слов, словно от назойливой мухи.
— Доктор? — окликнула медсестра. — Вы готовы?
Ирина моргнула, возвращаясь в реальность. Перед ней на столе лежала Изольда Марковна Самойлова — женщина, которая семь лет назад выбросила ее из дома, как ненужную вещь. Свекровь, которая не упускала случая напомнить, что деревенская девчонка недостойна ее единственного сына.
«Деревенщине место в коровнике, а не в нашей семье», — эти слова до сих пор звенели в ушах. Ирина помнила каждую деталь того унизительного дня. Помнила, как Изольда Марковна стояла в дверях гостиной, элегантная в своем бежевом костюме, с безупречной укладкой, с этим кольцом на пальце. Помнила презрительную улыбку на ее тонких губах.
— Доктор Ковалева, пациентка теряет давление, — резко сказал анестезиолог.
Ирина встряхнула головой. Какие бы счеты у нее ни были с этой женщиной, сейчас она была просто врачом. А на столе лежала просто пациентка. Умирающая пациентка, которую можно было спасти.
— Начинаем, — твердо произнесла Ирина и взяла скальпель.
Семь лет назад Ирина была совсем другим человеком. Застенчивой двадцатилетней девушкой из деревни Ясная Поляна, приехавшей в город на заработки. Она устроилась продавцом в небольшой магазин и считала это огромной удачей. Именно там она и встретила Константина.
Он заходил за хлебом каждое утро — высокий, красивый мужчина лет тридцати, всегда в костюме, всегда с приятной улыбкой. Константин работал преподавателем в музыкальном училище, и Ирине казалось, что между ними пропасть. Он был из города, из культурной семьи, с университетским образованием. А она — деревенская девчонка с десятью классами школы, которая по вечерам училась в вечерней школе, чтобы получить аттестат.
Но Константин не видел разницы. Он влюбился в ее искренность, в ее трудолюбие, в то, как она читала книги, выписывая незнакомые слова в тетрадку. Через полгода они поженились.
Изольда Марковна на свадьбу не пришла. Она вообще отказалась признавать этот брак. Когда Константин впервые привел Ирину домой, мать встретила их холодным молчанием. Окинула невестку взглядом с головы до ног — оценивающим, презрительным — и отвернулась.
— Я думала, ты шутишь, — сказала она сыну, когда Ирина вышла на кухню. — Но ты правда привел в дом доярку.
— Мама, Ира не доярка, она работает в магазине, — попытался возразить Константин.
— Какая разница? — отмахнулась Изольда Марковна. — У нее на лице написано — плебейка. Ты посмотри на ее руки, на то, как она держится. Это не наш круг, Костя.
Ирина не доярка, действительно. Но она выросла в деревне, где все знали цену тяжелому труду. Ее руки действительно были не такими изящными, как у городских девушек. Она не умела говорить красивыми фразами и держаться с аристократической непринужденностью. Она была простой, настоящей, работящей. И Константин любил ее именно такой.
Первые два года они жили у Изольды Марковны. Своего жилья у молодоженов не было, а снимать квартиру было не по карману. Ирина терпела. Терпела ежедневные насмешки, колкости, презрительные взгляды. Терпела, как свекровь проверяла за ней уборку, критиковала готовку, вслух сожалела о том, что ее сын «связался с этой деревенщиной».
— Ты хоть читать умеешь? — спросила однажды Изольда Марковна, застав Ирину с книгой. — Или просто картинки разглядываешь?
Константин пытался заступаться, но мать умела манипулировать сыном. Она была его единственной семьей после смерти отца. Она вырастила его одна, дала ему образование, привила любовь к искусству. И теперь использовала эту связь как оружие.
Все закончилось в один зимний вечер. Ирина пришла с работы уставшая — в магазине была инвентаризация. Константина дома не было, он задерживался на репетиции школьного оркестра. А Изольда Марковна ждала ее в гостиной, и во взгляде ее читалась холодная решимость.
— Собирай вещи, — сказала она без предисловий. — Ты уходишь из этого дома.
— Но... — начала Ирина.
— Никаких «но», — отрезала свекровь. — Я дала тебе шанс. Целых два года я наблюдала, как ты пытаешься стать частью нашей семьи. Но ты не изменилась. Ты как была деревенщиной, так ей и осталась. У тебя нет ни культуры, ни образования, ни манер. Костя слишком добр, чтобы сказать тебе правду, но я скажу: ты тянешь его вниз.
Ирина стояла молча, чувствуя, как внутри поднимается волна унижения и боли. Но Изольда Марковна еще не закончила.
— Деревенщине место в коровнике, а не в приличной семье. Я не позволю тебе разрушить жизнь моего сына. Собирай вещи и уходи. Сегодня же.
Ирина ушла той же ночью. Она собрала свои немногочисленные вещи в старый чемодан и вышла из квартиры, не дождавшись Константина. Оставила ему только записку: «Прости. Твоя мама права — я не для тебя». Она не могла вынести мысли о том, что станет яблоком раздора между ним и матерью. Что из-за нее он будет разрываться между семьей и любовью.
Константин пытался найти ее. Звонил, писал, приходил в магазин. Но Ирина была непреклонна. Она видела, как он страдает, разрываясь между нею и матерью, и не могла этого вынести. Она любила его слишком сильно, чтобы разрушать его жизнь.
Через три месяца они развелись. Изольда Марковна добилась своего.
Но именно тот унизительный вечер, когда свекровь выставила ее за порог, стал переломным моментом в жизни Ирины. Стоя на автобусной остановке с чемоданом в руке, она дала себе клятву: докажет всем, особенно Изольде Марковне, что «деревенщина» может стать кем угодно.
Ирина поступила в медицинское училище. Работала днем санитаркой в больнице, а вечерами училась. Спала по четыре часа в сутки, жила в общежитии, экономила на всем. Но она училась блестяще. Преподаватели отмечали ее упорство, внимательность к деталям, способность работать в стрессовых ситуациях.
После училища она поступила в медицинский институт. Снова работа и учеба, снова бессонные ночи и железная дисциплина. Ирина выбрала хирургию — самую сложную специальность, требующую абсолютной концентрации и хладнокровия. Она хотела доказать не только другим, но и себе: она способна на большее, чем казалось когда-то.
Интернатура, ординатура, первые самостоятельные операции. Ирина росла как специалист с невероятной скоростью. Она брала самые тяжелые дежурства, оперировала в самых критических случаях, училась у лучших хирургов области. Через пять лет она стала заведующей отделением экстренной хирургии. Еще через два года — главным хирургом областной больницы.
Но успех не вытеснил боль. Ирина так и не смогла забыть Константина. Иногда по вечерам она представляла, как он живет сейчас, женился ли снова, счастлив ли. О судьбе Изольды Марковны она старалась не думать вообще. Эта женщина причинила ей слишком много боли.
И вот теперь судьба свела их снова. Самым жестоким из возможных способов.
Операция длилась четыре часа. Перитонит был в запущенной стадии, воспаление охватило почти всю брюшную полость. Ирина работала с абсолютной концентрацией, отключив все эмоции. Сейчас не было свекрови и невестки, не было прошлого и обид. Был только хирург и пациент. Жизнь и смерть.
— Давление стабилизировалось, — сообщил анестезиолог.
Ирина кивнула, продолжая работать. Ее руки двигались уверенно и точно, каждое движение было выверено годами практики. Она удалила очаг воспаления, промыла брюшную полость, тщательно проверила все органы. Шанс был один, и она не могла позволить себе ошибку.
Когда последний шов был наложен, Ирина отступила от стола. Медсестра сняла с нее окровавленные перчатки, и только тогда хирург позволила себе выдохнуть. Изольда Марковна будет жить. Операция прошла успешно.
— Отличная работа, доктор, — сказал анестезиолог. — Вы спасли ей жизнь. Еще пару часов, и было бы поздно.
Ирина молча кивнула и вышла из операционной. В коридоре она прислонилась к стене, закрыла глаза и позволила себе вспомнить все, что так старательно подавляла последние четыре часа. Презрительную улыбку Изольды Марковны. Ее слова о коровнике. Унижение, которое Ирина терпела два года.
Она могла отказаться от операции. Могла сослаться на усталость, передать случай коллеге. Никто бы не узнал. Никто бы не осудил. Но она не могла. Потому что она была врачом. И потому что она давно перестала быть той испуганной деревенской девчонкой, которую когда-то выгнали из дома.
— Ирина Васильевна, — окликнула ее дежурная медсестра. — К вам посетитель. Говорит, что он сын пациентки, которую вы только что прооперировали.
Сердце Ирины сжалось. Константин. Она не видела его семь лет. Не знала, как он выглядит сейчас, изменился ли, женат ли. Последний раз они встретились в зале суда, когда расторгали брак. Он был бледен, несчастен, и Ирина видела в его глазах немой упрек. Но она не могла ничего изменить. Не могла вернуться в дом, где ее считали недостойной.
— Проводите его в ординаторскую, — тихо сказала Ирина. — Я сейчас подойду.
Она прошла в женскую раздевалку, умыла лицо холодной водой, посмотрела на свое отражение в зеркале. Семь лет изменили ее. Она похудела, черты лица стали более четкими, волосы она теперь собирала в строгий пучок. В глазах появилась твердость, которой раньше не было. Она больше не была той робкой девчонкой. Она была врачом, хирургом, человеком, который ежедневно спасал жизни.
Константин ждал ее в ординаторской. Он сидел на стуле, опустив голову, и выглядел измученным. Седина тронула его виски, морщины залегли возле глаз. Но он все еще был тем же Константином — высоким, элегантным, с добрыми глазами.
Когда Ирина вошла, он поднял голову. И замер, не веря своим глазам.
— Ира? — прошептал он. — Это правда ты?
— Здравствуй, Костя, — спокойно ответила она.
Он вскочил со стула, сделал шаг к ней, но остановился, не зная, что делать. В его глазах читались тысячи вопросов, удивление, боль, радость — все вместе.
— Ты... ты врач здесь? — наконец выговорил он.
— Я главный хирург отделения экстренной хирургии, — ответила Ирина. — И я только что прооперировала твою маму.
Константин побледнел еще больше.
— Как она?
— Операция прошла успешно. Она будет жить. Но ей понадобится длительная реабилитация.
Константин опустился обратно на стул, закрыв лицо руками. Ирина видела, как дрожат его плечи. Она хотела подойти, обнять его, утешить — так сильна была старая привычка заботиться о нем. Но она осталась стоять у стены, держа дистанцию.
— Спасибо, — глухо произнес он. — Спасибо, что спасла ее.
— Я просто делала свою работу.
— Нет, — он поднял на нее глаза, и Ирина увидела в них слезы. — Ты могла отказаться. После всего, что она тебе сделала. После того, как она разрушила нашу семью. Но ты спасла ей жизнь. Почему?
Ирина задумалась. Почему? Из-за клятвы Гиппократа? Из-за профессионального долга? Или потому что она действительно изменилась, стала сильнее, лучше, чем та обиженная девчонка семь лет назад?
— Потому что я врач, — наконец ответила она. — И потому что я не такая, как твоя мать. Я не мстительная и не жестокая. Она думала, что деревенщина не способна ни на что хорошее. Но я доказала обратное. И не ей, а самой себе.
Константин молчал, глядя на нее с таким выражением, словно видел впервые.
— Ты так изменилась, — пробормотал он. — Ты стала... другой.
— Жизнь меняет людей, — пожала плечами Ирина.
— Я искал тебя, — внезапно сказал он. — Два года я пытался найти тебя. Но ты словно растворилась. Потом я решил, что ты уехала из города. Что начала новую жизнь где-то далеко.
— Я осталась здесь. Просто стала другим человеком.
Константин встал и подошел к ней. Теперь они стояли совсем близко, и Ирина могла видеть каждую морщинку на его лице, каждую седую прядь.
— Я развелся с Мариной год назад, — неожиданно сказал он.
Значит, он снова женился. Ирина почувствовала укол боли, но быстро подавила его. Это было в прошлом. Вся их история была в прошлом.
— Мама настояла на этом браке, — продолжал Константин. — Сказала, что Марина — подходящая партия. Из нашего круга, с образованием, с манерами. Но я не любил ее. И она не любила меня. Это был просто удобный брак. Для всех, кроме нас двоих.
— Костя, зачем ты мне это рассказываешь? — тихо спросила Ирина.
— Потому что я никогда не переставал любить тебя, — ответил он. — Все эти годы я думал о тебе. Вспоминал, как ты смеялась, как читала книги, сидя на подоконнике, как готовила блины по воскресеньям. Марина была правильной, удобной, подходящей. Но она не была тобой.
Ирина отступила на шаг. Это было слишком. Слишком много эмоций, слишком много прошлого, которое она старательно хоронила в себе семь лет.
— Я не та девчонка, — сказала она. — Та Ира умерла в тот вечер, когда твоя мать выставила ее за порог. Я другая. И между нами ничего не может быть.
— Почему? — в его голосе прозвучало отчаяние. — Потому что я не защитил тебя тогда? Потому что был слабым? Ира, я изменился. Я понял, что мама была не права. Что она разрушила нашу жизнь своими предрассудками.
— Дело не в этом, — Ирина покачала головой. — Дело в том, что я построила новую жизнь. Стала тем, кем хотела. И не хочу возвращаться в прошлое.
В коридоре раздались быстрые шаги, и в дверь постучала медсестра.
— Ирина Васильевна, пациентка приходит в сознание.
Ирина кивнула и повернулась к Константину.
— Иди к ней. Ей нужен сын.
Они вместе прошли в палату реанимации. Изольда Марковна лежала, подключенная к мониторам, бледная и слабая. Когда они вошли, она медленно открыла глаза. Взгляд ее был мутным от лекарств, но она узнала сына.
— Костя, — прошептала она.
— Я здесь, мама, — он взял ее руку. — Все хорошо. Операция прошла успешно. Тебя спас лучший хирург области.
Изольда Марковна перевела взгляд на Ирину, стоявшую у изножья кровати. Несколько секунд она смотрела на нее, пытаясь сфокусировать зрение. И вдруг в ее глазах мелькнуло узнавание. Слабое, неуверенное, но узнавание.
— Это... — прошептала она. — Это не может быть...
— Мама, это доктор Ковалева, — начал Константин.
— Ира? — едва слышно произнесла Изольда Марковна.
Ирина кивнула. Она видела, как по лицу свекрови пробегают разные эмоции — удивление, стыд, страх. Гордая Изольда Марковна впервые в жизни выглядела растерянной.
— Ты... спасла меня? — с трудом выговорила она.
— Да, — просто ответила Ирина. — Я выполнила свой долг врача.
Слезы потекли по впалым щекам Изольды Марковны. Она закрыла глаза, и Ирина видела, как дрожат ее губы.
— Прости, — прошептала она так тихо, что Ирина едва расслышала. — Прости меня.
Ирина долго смотрела на нее. На эту женщину, которая семь лет назад называла ее деревенщиной, плебейкой, недостойной. Которая выбросила ее из дома и разрушила ее брак. Которая была причиной стольких слез и бессонных ночей.
Но сейчас перед ней лежала не гордая Изольда Марковна, а просто больная старая женщина, которая наконец поняла свою ошибку. И Ирина чувствовала не злость, не желание отомстить, а только усталость. Усталость от старых обид, от тяжести прошлого.
— Я не держу на вас зла, — сказала она. — Возможно, если бы не тот вечер, я бы так и осталась продавцом в магазине. Вы хотели унизить меня, показать мою никчемность. Но вместо этого вы дали мне стимул стать лучше. Я благодарна вам за это.
Она повернулась и направилась к двери. На пороге остановилась и оглянулась.
— Реабилитация займет несколько месяцев. Я буду следить за вашим восстановлением лично. Не потому что я что-то вам должна. А потому что я врач. И я не оставлю своего пациента.
Выйдя из палаты, Ирина прислонилась к стене и закрыла глаза. Это была самая тяжелая операция в ее жизни. Не технически, а эмоционально. Но она справилась. Она доказала — себе, Изольде Марковне, всему миру — что деревенщина может быть сильнее, достойнее, человечнее тех, кто считал себя элитой.
Константин вышел следом за ней.
— Ира, подожди.
Она посмотрела на него усталыми глазами.
— Что ты хочешь услышать, Костя?
— Дай мне шанс. Дай нам шанс начать все сначала.
Ирина покачала головой.
— Я не уверена, что это возможно. Слишком много воды утекло.
— Но ты же простила маму. Почему не можешь простить меня?
— Я простила, — мягко ответила она. — Но прощение не означает возвращение. Мне нужно время. Время подумать, понять, чего я хочу на самом деле.
Константин кивнул, и в его глазах появилась надежда.
— Я подожду. Сколько понадобится.
Ирина улыбнулась — первый раз за весь этот долгий день.
— Увидим. А пока займись мамой. Ей предстоит долгий путь к выздоровлению. И ей нужна поддержка.
Она ушла по коридору, и впервые за семь лет почувствовала, что огромный груз спал с ее плеч. Она доказала всем и в первую очередь себе: человека определяет не происхождение, а его поступки. И деревенская девчонка, которую когда-то прогнали из дома, стала человеком, спасающим жизни.
Даже жизнь той, кто когда-то считал ее недостойной.
В ту ночь, семь лет назад, когда двери квартиры захлопнулись за её спиной, Ирина не плакала. Слёзы высохли еще там, в гостиной, под ледяным взглядом свекрови. Она шла по ночному городу, таща за собой старый чемодан с отломанным колесиком, и каждый шаг отдавался глухой болью в сердце. В кармане пальто лежало смятых пятьсот рублей — всё, что осталось до зарплаты.
Первую неделю она ночевала на вокзале, сидя в зале ожидания с книгой на коленях, делая вид, что ждет утренний поезд. Днем бежала на смену в магазин, а после работы искала любой угол. Ей повезло: старая уборщица из магазина, баба Нюра, узнав о беде, пустила её в свою крохотную "гостинку" за помощь по хозяйству и копейки.
— Ох, девка, — вздыхала баба Нюра, глядя, как Ирина по ночам зубрит учебники биологии. — Куда ты лезешь? Медицина — это для богатых, для умных. А мы люди маленькие.
— Я умная, баба Нюра, — упрямо отвечала Ирина, подчеркивая карандашом строение клетки. — И я стану врачом. Даже если сдохну над этими книгами.
Поступление в медучилище стало первым кругом ада. На неё смотрели косо: взрослая, "деревенская", без связей. Но Ирина вгрызалась в гранит науки с остервенением голодного зверя. Она мыла полы в анатомичке, чтобы ей разрешали оставаться подольше и изучать препараты. Она брала ночные дежурства санитаркой в отделении гнойной хирургии — там, куда брезговали идти даже студенты-практиканты.
Она помнила свой первый случай, изменивший всё. В приемный покой привезли бездомного с гангреной. Врачи морщились от запаха, медсестры отворачивались. Ирина молча взяла таз с теплой водой, губку и начала отмывать грязные, покрытые язвами ноги старика.
— Ты чего творишь, Ковалева? — бросил ей дежурный врач, молодой пижон. — Перчаток не жалко?
— Это человек, — тихо ответила она, не поднимая головы. — Ему больно.
Именно тогда на неё обратил внимание профессор Сомов, старый хирург, случайно проходивший мимо. Он увидел не просто санитарку, а будущего врача. Сомов стал её наставником, её ангелом-хранителем. Он давал ей сложные книги, заставлял учить латынь, тренировал её руки. "Руки хирурга должны быть как у пианиста, но сильными, как у кузнеца", — говорил он, заставляя Ирину часами вязать узлы на тонких нитках вслепую.
Институт дался еще тяжелее. Денег катастрофически не хватало. Ирина питалась гречкой и чаем, похудела так, что халат висел на ней мешком. Но её глаза горели фанатичным огнем. Она стала жестче. Она научилась ставить на место хамов, научилась не показывать слабость. Та наивная девочка, что терпела насмешки свекрови, умерла, растворилась в запахе хлорки и стерильности.
Однажды, на третьем курсе, она увидела Константина. Он шел по улице с какой-то женщиной — ухоженной, в дорогой шубе. Они смеялись. Ирина спряталась за афишную тумбу, сердце колотилось как бешеное. Ей хотелось выбежать, закричать, броситься ему на шею. Но она посмотрела на свои руки, красные от дешевого мыла и холодной воды, на стоптанные ботинки... и осталась стоять. "Рано, — сказала она себе. — Еще рано. Ты еще никто".
Этот случай лишь подстегнул её. Она закончила институт с красным дипломом. Ординатуру проходила в областной больнице, где работала сутками напролет. У неё не было личной жизни, не было выходных, не было друзей. Была только работа. Операционная стала её храмом, её домом, её спасением.
Когда её назначили заведующей отделением, многие шептались: "Карьеристка", "Идет по головам". Никто не знал, что за этим взлетом стоят семь лет одиночества и адского труда. Никто не знал, что каждый успешный шов, каждая спасенная жизнь — это еще один кирпичик в стене, которой она отгородилась от прошлого. От боли, причиненной семьей Самойловых.
Пока Ирина строила свою империю на руинах прошлой жизни, в квартире Самойловых медленно, но верно рушился их идеальный мир.
После ухода Ирины Изольда Марковна торжествовала. Она чувствовала себя победительницей, спасительницей рода. "Эта девка нам не пара, Костя, ты еще спасибо мне скажешь", — повторяла она сыну, подливая ему чай в фарфоровую чашку. Константин молчал. Он стал тихим, замкнутым, механически выполнял свою работу в училище, но музыка ушла из его жизни. Он перестал сочинять, перестал играть для души.
Через полгода Изольда Марковна нашла ему "достойную партию". Марина была дочерью её старой подруги, работала в библиотеке, обожала театр и, главное, смотрела на Изольду Марковну с подобострастием. Свадьба была пышной, "интеллигентной". Но за красивым фасадом скрывалась пустота.
Марина оказалась женщиной капризной и инфантильной. Она не умела вести хозяйство ("У меня для этого есть маникюр, Изольда Марковна!"), не любила готовить. В доме воцарился хаос. Изольда Марковна, привыкшая к идеальному порядку (который, к слову, поддерживала "плебейка" Ирина), начала раздражаться. Начались мелкие ссоры, перерастающие в скандалы.
— Твоя жена совершенно бесполезна! — шипела мать сыну, когда Марина уходила в салон красоты. — Она даже пыль вытереть не может нормально!
— Ты сама её выбрала, мама, — устало отвечал Константин, не отрываясь от партитуры. — Это твой выбор, не мой.
Изольда Марковна задыхалась от возмущения. Как он смеет? Она же хотела как лучше!
Но настоящий ад начался, когда Изольда Марковна заболела. Сначала это были просто боли в животе, которые она списывала на нервы. Она пила обезболивающие и продолжала держать лицо. "Леди не жалуются", — говорила она себе. Но болезнь не знала манер. Она точила её изнутри.
Марина восприняла болезнь свекрови как личное оскорбление. Ей не хотелось возиться с лекарствами, слушать жалобы. Она все чаще задерживалась на работе, уезжала к маме на выходные. Константин разрывался между работой и домом. Он видел, как мать тает на глазах, как её аристократическая бледность превращается в землистый оттенок смерти.
— Нам нужна сиделка, — заявила однажды Марина. — Я не собираюсь выносить судна.
— У нас нет денег на сиделку, — ответил Константин. Его зарплаты в училище едва хватало на жизнь и лекарства.
— Тогда продай рояль! — визжала Марина. — Или я ухожу!
Она ушла через месяц. Собрала вещи так же быстро, как когда-то Ирина, но с громким скандалом, обвинениями и требованиями компенсации за "потерянные годы".
Константин остался один с умирающей матерью. В квартире, где когда-то царил культ искусства, теперь пахло лекарствами и старостью. Изольда Марковна больше не была той властной дамой. Боль согнула её, превратила в капризного ребенка.
— Почему ты не женился на нормальной женщине? — стонала она в бреду. — Почему я одна?
Константин сидел у её кровати, держал её за сухую руку и вспоминал Ирину. Вспоминал, как она мягко улыбалась, когда мать её отчитывала. Как она умела создать уют из ничего. Как она любила его — просто так, не за статус, не за квартиру.
Изольда Марковна тоже вспоминала. Лежа в темноте, когда боль отступала, она видела перед глазами образ невестки, которую выгнала. "У тебя на лице написано — плебейка". Теперь, перед лицом смерти, все эти сословные предрассудки казались такими ничтожными, такими глупыми. Она умирала, и никакие "голубые крови" не могли её спасти. Ей нужен был просто человек. Добрый, заботливый человек рядом.
Она тянула до последнего. Боялась врачей, боялась диагноза. "Само пройдет", "Это просто гастрит". Когда её скрутило так, что она потеряла сознание, Константин вызвал скорую. Врачи сказали — перитонит. Счет шел на минуты.
В машине скорой помощи, сквозь пелену боли, Изольда Марковна молилась. Не богу, в которого верила лишь формально. Она молилась о прощении. За свою гордыню, за сломанную жизнь сына, за ту девочку, которую она уничтожила. Она не знала, что судьба готовит ей самую ироничную встречу в её жизни. Что её жизнь будет зависеть от рук той самой "доярки".
Восстановление Изольды Марковны шло медленно и тяжело. Организм, измученный годами скрытой болезни и стресса, сопротивлялся. Но Ирина держала слово. Она заходила в палату реанимации, а затем и в обычную палату, дважды в день — утром перед планеркой и вечером, после всех операций.
Первые дни Изольда Марковна не могла говорить, только смотрела. Её взгляд, когда-то острый и холодный, как лезвие, теперь был взглядом побитой собаки. Она следила за каждым движением Ирины. Как та поправляет капельницу, как проверяет дренажи, как отдает распоряжения медсестрам — четко, властно, профессионально. В этой уверенной в себе женщине, в этом "светиле медицины", невозможно было узнать ту забитую простушку. Это пугало Изольду Марковну и вызывало в ней странное, новое чувство — уважение.
— Ирина... Васильевна, — однажды прохрипела она, когда Ирина меняла ей повязку.
— Молчите, вам нельзя напрягать брюшину, — сухо ответила Ирина, не глядя в глаза.
— Мне нужно... сказать...
— Потом скажете. Сейчас главное — чтобы швы не разошлись.
Ирина была подчеркнуто профессиональна. Она выстроила между собой и пациенткой невидимую стену из медицинской терминологии и протоколов лечения. Это была её броня. Она боялась, что если позволит себе хоть каплю эмоций, то либо сорвется в ненависть, либо в жалость. Ни то, ни другое ей было не нужно.
Константин приходил каждый день. Он сидел в коридоре, ожидая, когда Ирина выйдет из палаты. Он приносил ей кофе — плохой, из автомата, но Ирина принимала этот пластиковый стаканчик как драгоценность, хотя и не подавала виду.
В отделении начали шептаться. Медсестры, чуткие к любым романам, заметили, как этот интеллигентный мужчина смотрит на их "железную леди". И заметили еще кое-что: как напрягается заведующий отделением травматологии, Андрей Викторович, когда видит их вместе.
Андрей был давним поклонником Ирины. Надежный, крепкий, отличный хирург, он два года пытался растопить её лед. Приглашал в театр, дарил цветы, помогал с отчетами. Ирина принимала его ухаживания благосклонно, но с дистанцией. Ей было с ним спокойно. Удобно. Без страстей.
— Кто этот пациент из пятой палаты для тебя? — спросил Андрей однажды вечером, перехватив Ирину в ординаторской.
— Это мать моего бывшего мужа, — честно ответила Ирина, снимая халат.
— А тот мужчина в коридоре? Бывший муж?
— Да.
— Ты до сих пор его любишь? — прямо спросил Андрей.
Ирина замерла. Любит ли? Она посмотрела в окно, где падал мокрый снег.
— Я не знаю, Андрей. Это сложно.
— Ира, прошлое должно оставаться в прошлом. Он предал тебя однажды. Позволил матери выгнать тебя. Где гарантия, что это не повторится?
Андрей был прав. Рациональная часть Ирины кричала об этом же. Но сердце... Сердце предательски сжималось каждый раз, когда она видела виноватые глаза Константина.
Спустя две недели Изольду Марковну готовили к выписке. В тот день Ирина зашла к ней для финального осмотра. Свекровь сидела на кровати, уже одетая в свои домашние вещи, которые принес сын. Она выглядела постаревшей, но в ней снова начал проступать тот стержень, который всегда её держал. Только теперь он был не стальным, а скорее деревянным — ломким, но упрямым.
— Ирина, — начала Изольда Марковна твердым голосом. — Присядь, пожалуйста. Нам надо поговорить. Не как врач с пациентом.
Ирина колебалась секунду, но села на стул напротив.
— Я слушаю.
— Я была дурой, — сказала Изольда Марковна. Слова давались ей тяжело, она буквально выплевывала их из себя. — Я судила людей по обертке. По дипломам, по родословной. Я думала, что защищаю сына от ошибки, а на самом деле лишила его единственного шанса на счастье. Та женщина, Марина... она была из "нашего круга", но внутри у неё была гниль. А ты...
Она потянулась к руке Ирины, но не посмела коснуться.
— Ты выросла, Ира. Ты стала невероятной женщиной. Не потому что получила диплом хирурга. А потому что сохранила человечность, несмотря на то, что я с тобой сделала. Я не прошу прощения, такое простить нельзя. Я просто хочу сказать... Спасибо. Ты спасла не только мое тело. Ты заставила меня увидеть, какая я на самом деле дрянь.
Ирина молчала. В горле стоял ком. Она ждала этих слов семь лет. Она мечтала о моменте своего триумфа. Но сейчас не было триумфа. Было просто грустно.
— Живите, Изольда Марковна, — тихо сказала она. — Просто живите. И берегите сына. Он вас очень любит.
Когда Ирина вышла из палаты, Константин ждал её с букетом белых роз. Андрей стоял чуть поодаль, у поста медсестры, наблюдая за сценой с мрачным видом.
— Маму выписывают, — сказал Константин. — Я... я отвезу её домой. Ира, можно я позвоню тебе вечером?
Ирина посмотрела на него, потом на Андрея. Андрей не отвел взгляда, но в его позе читалось: "Решай сама, но я здесь". Это был выбор между спокойным, надежным настоящим и болезненным, но таким родным прошлым.
— Не звони сегодня, Костя, — сказала она. — Мне нужно время. Изольде Марковне нужен покой. Займись ей. Ей сейчас тяжелее, чем кажется.
— Но потом? — с надеждой спросил он.
— Я не знаю, Костя. Я правда не знаю.
Он ушел, поддерживая мать под руку. Изольда Марковна шла медленно, опираясь на сына. У выхода она обернулась и посмотрела на Ирину. В этом взгляде больше не было высокомерия. Была благодарность и печаль.
Ирина осталась в коридоре. Андрей подошел к ней и молча положил руку на плечо.
— Тяжелый день?
— Самый тяжелый за семь лет, — выдохнула она.
— Пойдем, выпьем кофе. Настоящего, а не той бурды из автомата.
Ирина улыбнулась уголками губ.
— Пойдем.
Она не знала, что будет завтра. Вернется ли она к Константину? Сможет ли забыть предательство? Или выберет новую жизнь с Андреем? Но одно она знала точно: "деревенщина" осталась далеко позади. Теперь она — хозяйка своей судьбы. И какой бы выбор она ни сделала, это будет решение сильной женщины, а не напуганной девочки.
На улице шел снег, заметая следы Константина и его матери. Жизнь продолжалась, сложная, непредсказуемая, но прекрасная в своей возможности всё исправить или начать с чистого листа. Операция на сердце — и в прямом, и в переносном смысле — прошла успешно. Шрамы останутся, но раны заживут.
