Не родись красивой 47
Зойка, выглянув в окно, видела, как Кондрат оседлал коня, подтянул подпругу и, не оглядываясь, пустил гнедого вдоль улицы — туда, куда вела дорога к кирпичному заводу.
Ястребок нервно переступал копытами, чувствуя напряжение хозяина.
Кондрат спешился, привязал коня к столбику у входа и двинулся вперёд — к распахнутой настеж большой тяжелой двери.
Нутро кирпичного завода встретило Кондрата гулом, жаром и тяжёлым запахом глины. Воздух внутри помещения дрожал от жара печей, от стука форм, от тяжелого земляного запаха.
Кондрат спросил Миронова Николая. Тот вынырнул из этого жара, словно из парной бани.
Замер.
Лицо его побледнело.
— Здравствуй, брат, — тихо произнёс Кондрат и сделал шаг вперёд.
— Ты… чего тут? — голос Кольки дрогнул, но он сразу взял себя в руки, будто хотел показаться сильнее. — С делами приехал?
— С делами, — кивнул Кондрат.
Пауза повисла между ними, тяжёлая, как свинец.
Но держать её долго Кондрат не мог — слишком многое накопилось.
- Давай выйдем, поговорить надо, - Кондрат кивнул в сторону улицы. Николай кивнул.
— Где Ольга? — Кондрат смотрел прямо на брата.
Николай выдержал этот взгляд.
—А тебе зачем?
- Надо, раз спрашиваю. Зачем ты её упек на фабрику?
- Ты зачем приехал? Оставь нас в покое. Мы о тебе не вспоминаем. И ты о нас забудь.
— Так выходит… вы живёте вместе?
Колька сжал губы.
— А что? Не твоё это дело.
— Моё, — резко сказал Кондрат, и голос его дрогнул так, что даже он сам удивился его глухому надрыву. — Скажи мне честно,… вы… расписались?
Николай бросил на него быстрый, жёсткий взгляд.
— А тебе-то что? — спросил он хмуро. — Что изменится, скажу ли я тебе «да» или скажу «нет»?
— Я должен знать, — упрямо повторил Кондрат.
— Должен? — усмехнулся Колька.
Смех его был коротким, нервным, неестественным.
— Ты в нашу жизнь не лезь. У нас всё хорошо, мы вместе. Прими уже это.
Кондрат выдохнул, пытаясь совладать с собой. Но боль внутри стала подниматься, рваться наружу.
— Ты воспользовался, что она слабая. Верно, наобещал ей с три короба, а сам на фабрику ее засунул. Молокосос и есть молокосос.
— Замолчи! — почти крикнул Колька.
Его глаза блеснули обидой.
— Ты ничего не понимаешь! Ты думаешь, один такой умный? Она теперь моя. Моя, слышишь? А ты… забудь про неё. Навсегда. Она со мной. И лезть к нам не смей.
Слова эти ударили Кондрата наотмаш. Ярость поднималась с новой силой.
— Колька-а-а! — послышался крик из открытой двери. — Ты где там застрял? Давай живей!
Николай обернулся на голос, потом снова глянул на брата.
И впервые за всё время в его глазах мелькнула тревога — будто он понимал, что сказал что-то лишнее, слишком прямое.
— Иди домой, — сказал он тише. — Езжай, откуда приехал. У тебя своя жизнь, у меня своя. Не мешай нам.
Он резко развернулся и почти бегом пошёл к своим формам.
Кондрат стоял, всё ещё не веря, что услышал.
Он так и не получил ответа.
Но то, как говорил Колька… как стоял… как защищал Ольгу — говорило само за себя.
Наверное… расписались.
Мысль эта ударила так, что подогнулись колени.
Грудь стала пустой, словно там выжгли всё до последней капли.
Кондрат постоял ещё немного. Потом медленно повернулся, пошёл к Ястребку, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Он взялся за повод, но несколько мгновений ещё стоял, глядя в одну точку, не замечая ни солнца, ни людей, ни шума.
Только одно звучало в голове: «Я её потерял».
Кондрату нужно было время, хотя бы немного, чтобы прийти в себя и начать думать. Голова кипела. Душа наотрез отказывалась принимать известие, пусть и недосказанное, но ясное по тону и словам Николая: Ольга теперь с ним. С младшим братом. С этим тихим, мягким, ничего не значащим, по Кондратову разумению, деревенским парнем.
Мысль эта жгла нестерпимо.
Он злился — и на Кольку, и на Ольгу. Как могла она предпочесть его, Кондрата, крепкого, работящего, уверенного в себе, этому молокососу, который и слова лишнего сказать боится?
Руки Кондрата дрожали. В груди поднималась горячая, мутная волна. Голова не слушалась — мысли ломались, разбегались.
Он сам не заметил, как оказался у райкома.
Но идти на встречу не мог. Нужно было прийти в себя, унять внутреннюю дрожь. Слез с лошади, привязал её и сел на корточки под большим раскидистым деревом. Листва шелестела над головой, солнце пробивалось сквозь ветви, а он сидел, уставившись в землю, и чувствовал себя опустошённым, как выжженное поле.
Потом поднялся, нашёл неподалёку колодец. Достал воды, плескал себе в лицо — холодную, колючую. Она стекала по щекам, охлаждала, приводила в равновесие. Он дышал глубоко, тяжело, пока сердце понемногу не начало замедлять бег.
Лишь когда руки перестали дрожать, Кондрат пошел к двери.
В райком он всегда входил с особым чувством — с почтением и волнением. Здесь работали люди, которые делали новую жизнь. Отважные, сильные, умные. Они знали, куда вести за собой людей, как сделать жизнь этих людей лучше. Кондрат был уверен: именно они являются настоящими хозяевами времени. И где-то в глубине души очень хотел быть среди них.
Он постучал в знакомый кабинет.
— А, Кондрат! — Семён Петрович Кислицын, мужчина средних лет с цепким взглядом и аккуратно подстриженной бородкой, приветливо улыбнулся. — Проходи, проходи. Ну что, как у вас дела?
Кондрат почти вытянулся по струнке у двери, потом сделал шаг вперёд.
— Да нормально, Семён Петрович, — ответил он ровно. — Поля стоят зелёные, хлеба хорошие. Если погода не подведёт — будем с урожаем.
— Это хорошо, хорошо, — Кислицын встал, подошёл ближе, хлопнул Кондрата по плечу. — Молодцы. Надеюсь, не подведете.
Крепкое рукопожатие неожиданно придало Кондрату уверенности. Внутренний жар немного отступил, мысли начали выстраиваться ровнее.
— А как у вас там…, Кислицин стал жестким, с вражескими настроениями?
Вопрос прозвучал буднично, но Кондрат внутренне насторожился. Но виду не подал.
— Да вроде всё тихо, — ответил он после короткой паузы. — Люди работают. Стараются. Никто особо не возмущается.
Кислицын кивнул, будто именно такого ответа и ждал.
— Вот и хорошо. Ты смотри, Кондрат… — тон его стал тише. — Время сейчас такое, расслабляться нельзя. За людьми и их настроем, словами приходится следить. Молодёжь у вас крепкая, но и среди своих враг может прятаться.
Кондрат снова кивнул.
Слова эти ложились в него странно: будто новая власть, с её прямотой и заботой, предлагала ему что-то не совсем понятное. Хотя чего тут не понятного, шла ведь борьба, не на жизнь, а на смерть. Потому и надо было защищаться.
И где-то в глубине души шевельнулась мысль. Ещё слабая, ещё не оформленная. Он думал, если личная жизнь рушится, может, стоит направить свои силы в другое русло, в русло построения новой действительности?
Он выпрямился, сосредоточился.
— Я понял, Семён Петрович.
— Вот и ладно, — удовлетворённо откликнулся Кислицын.
— Понимаете ли, молодой человек… — Семён Петрович посмотрел на Кондрата долгим, пронизывающим взглядом, от которого у того невольно прошёл холодок по спине. — Кулацкие элементы не дремлют. Враги новой власти никогда не шумят. Они всегда ведут себя тихо.
Он сделал паузу, словно давая этим словам осесть.
— Скажите-ка мне лучше, сколько у вас в деревне единоличных хозяйств?
— Четыре, — ответил Кондрат без промедления.
— И что они?
— Да ничего… — Кондрат говорил ровно, почти машинально. — Отсеялись. К сенокосу готовятся. Корма для скота заготавливать будут.
— Разговоров против советской власти не слышно?
— Да как будто нет, — откликнулся Кондрат.
Семён Петрович смотрел с прищуром.
— А может, вы просто плохо слушаете? Или не хотите не слышать, не видеть?
Кондрат уже открыл было рот, чтобы ответить привычное «нет», но вдруг запнулся. Что-то внутри дрогнуло, словно он впервые допустил мысль, что правда может быть иной.
— Может… и так, — осторожно сказал он. — Может, я не всё замечаю, товарищ Кислицын.
— Вот то-то и оно, — удовлетворённо кивнул тот. — Потому что враг нынче не с винтовкой в руках ходит. Он шепчет. Он улыбается. Он соглашается — а внутри зреет ненависть.
Он поднялся, подошёл к шкафу, вынул папку с бумагами и положил её перед Кондратом.
— Вот тут у меня документы партии. Ознакомьтесь с ними вместе с председателем. В стране начинается массовая работа по борьбе с вредителями новой власти. Таких, уверяю вас, хватает.
Он наклонился чуть ближе, понизив голос:
— И у вас в деревне они, конечно, есть. Вы списки граждан нам передали. Мы с ними поработали. Теперь дело за практикой.
Кондрат внимательно слушал Семёна Петровича. Слова эти ложились на его душу тяжёлым, но каким-то странно успокаивающим грузом. В них была ясность. Чёткость. Простое деление мира на своих и чужих — то, чего ему так не хватало .
— Время грядёт сложное, — продолжал Семён Петрович. — Но врагов из нашей жизни надо выдирать с корнем. Без жалости. Без сомнений.
Он резко махнул рукой по воздуху, словно рассёк его невидимой шашкой, и сжал кулак.
— По силам ли вам такая борьба? Готовы?
— Всегда готовы! — Кондрат опять вытянулся по струнке. Голос его прозвучал твёрдо, почти торжественно. В этот миг ему казалось, что именно здесь, в этом кабинете, он стоит на правильном месте.
— Вот и хорошо… хорошо… — удовлетворённо произнёс Семён Петрович. — Молодые люди, которые всей душой радеют за советскую власть, новому государству нужны. Очень нужны.
Он посмотрел на Кондрата одобрительно, почти по-отечески:
— Вижу, вы из таких.
И, подвинув папку ближе, добавил:
— Вот ваши бумаги. Изучайте, вникайте. А дальше перейдём к действиям. На следующей неделе пришлем к вам подводы
Кондрат про подводы не понял, но уточнять не стал. Взял папку. Она была тяжёлая — не по весу, а по значению. Он чувствовал это кожей.
Выходя из кабинета, он шёл уже иначе — шаг был твёрже, плечи расправлены. В груди поднималось чувство удовлетворения, даже гордости: он делает очень нужное дело.
Ему казалось, что теперь у него есть цель — большая, сильная, способная заглушить личную боль.
Продолжение.
В 12-00 читайте рассказ "Зять", а в 14-30 - начало истории о Чайковском.