Как Виктор Дашкевич писатель со слабым словарным запасом стал главным автором России, и почему нам всем пора на выход.
Две недели назад глава издательства «Эксмо» Евгений Капьев дал интервью Forbes, в котором с нескрываемой гордостью сообщил, что Виктор Дашкевич «продаётся огромными тиражами» и при этом «не показывается на светских мероприятиях». Продвижение, пояснил Капьев, «может строиться вокруг самой книги, без участия автора». Читай: мы нашли курицу, несущую золотые яйца, и нам совершенно неважно, как она выглядит.
Я решил разобраться, что же это за курица.
Когда беспристрастный алгоритм «Фантлаба» — этой бухгалтерии российской фантастики, этого бесстрастного счетовода чужих литературных амбиций — фиксирует у автора «очень низкий словарный запас» и «на редкость короткие предложения», это не оскорбление. Это даже не критика. Это, простите за канцелярит, объективные показатели лингвистического профиля, холодная статистика, равнодушная к нашим чувствам, как равнодушен гастроэнтеролог к вашей любви к шаурме.
Две тысячи четыреста четыре уникальных слова на десять тысяч слов текста. Средняя длина предложения — сорок пять знаков при норме в восемьдесят один. Пятьдесят три процента диалогов при среднем показателе в тридцать семь.
Курица, выходит, не просто несёт яйца. Она ещё и не умеет кудахтать.
Витя 45 строчек
Вы скажете: «Хемингуэй тоже писал коротко!» И вы, конечно, правы — Хемингуэй писал коротко. Разница лишь в том, что Хемингуэй выбирал краткость как стилистический приём, оттачивая каждое слово, как матадор оттачивает движение мулеты перед быком, который вот-вот его убьёт. Виктор Дашкевич, судя по цифрам, просто не знает других слов. Это как сравнивать человека, который постится ради духовного очищения, с человеком, у которого в холодильнике шаром покати, а зарплата через неделю.
Давайте проведём небольшой эксперимент. Возьмём для сравнения авторов, которых — при всей спорности их репутаций — никто не обвинит в литературной нищете.
Виктор Пелевин. Человек, превративший русский язык в американские горки, где каждый абзац — это петля мёртвого, а каждая глава — повод загуглить три новых термина. Словарный запас его текстов — это не ручей, это Ниагарский водопад, бьющий читателю прямо в лобную долю.
Владимир Сорокин. Писатель, у которого один абзац может содержать церковнославянизмы, лагерный жаргон, канцелярит и мат — причём всё это будет звучать как симфония, написанная безумцем для безумцев.
Борис Акунин, признанный иноагентом которого критики упрекают в сухости и поверхностности — и которого сам Дашкевич, по мнению рецензентов, напоминает, «только ещё более примитивного». То есть иноагент Акунин — это уже диетическая кола, а Дашкевич — это вода из-под крана.
И вот на этом фоне наш герой — с его сорока пятью знаками в предложении. Сорок пять знаков, дорогие мои, это не проза. Это Twitter до Илона Маска. Это подпись к сторис в запрещённой социальной сети. Это уровень книжек издательства «Малыш» — тех, где на каждой странице большая картинка с коровой, а под ней написано: «Корова говорит му-у».
Но подождите, это ещё не всё. Пятьдесят три процента текста — диалоги. Больше половины! При среднем показателе в тридцать семь процентов. Это уже не роман, это заявка на сценарий. Это текст, который буквально умоляет, чтобы его экранизировали, потому что в виде книги он чувствует себя неуютно, как осьминог в пустыне.
— Гермес Аркадьевич, что будете на завтрак? — Омлет, Маргарита. — С помидорами? — Без. — А кофе? — Да.
Вот вам и великая русская литература. Достоевский рыдает на том свете — не от зависти, от облегчения, что не дожил.
Возникает вопрос: это осознанная стратегия или объективное ограничение? Автор намеренно пишет для поколения, чей attention span короче, чем память аквариумной рыбки? Или он просто пишет так, как умеет, а издательство гениально упаковало баг в фичу?
Я склоняюсь ко второму. Потому что есть разница между минимализмом и минимумом. Минимализм — это когда ты убираешь лишнее, оставляя суть. Минимум — это когда ты даёшь всё, что у тебя есть, и этого мало.
Почему рулет из индейки важнее сюжета
Но вот ведь какая штука: всё это работает. Работает, чёрт возьми, как швейцарские часы — если бы швейцарские часы делали в Китае из пластика, но они бы всё равно показывали время, и владелец бы радовался, потому что ему не нужна вечность, ему нужно успеть на маршрутку.
Один из критиков на «Фантлабе» — человек, явно измученный жизнью и прочитанным, — сформулировал феномен Дашкевича с точностью патологоанатома: «Удобненькое, сладенькое, миленькое». Три слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами — и вот вам исчерпывающая характеристика литературы, которая покорила сердца семидесяти тысяч человек.
Удобненькое — потому что не надо думать. Мозг, весь день насиловавший себя эксель-таблицами и корпоративным бредом, наконец-то получает законный отдых. Предложение в сорок пять знаков не требует перечитывания. Диалог на полстраницы усваивается без жевания. Это не литература, это литературный смузи — всё уже перемолото, просто открой рот.
Сладенькое — потому что никаких острых углов. Никакого надрыва, никакой достоевщины, никаких проклятых вопросов русской интеллигенции. Граф Аверин не мучается экзистенциальным кризисом. Он расследует преступления, гладит котика и садится обедать. В этой вселенной всё хорошо, было хорошо и будет хорошо — революцию отменили специально, чтобы вы не расстраивались.
Миленькое — потому что котик. Мы ещё вернёмся к котику.
Но сначала — о еде.
Знаете, что объединяет «Графа Аверина» с кулинарным блогом домохозяйки из Краснодара? Правильно: одержимость жратвой. Рецензенты — даже те, кому книга понравилась — отмечают это с некоторым недоумением. Рулет из индейки с сыром, черносливом и грецкими орехами. Томлёная полба с базиликом. Расстегай с курицей. Булочки с маком и корицей. И компот. Клубничный, мать его, компот.
Еда в этих книгах — не деталь быта, а полноценный персонаж. У неё больше экранного времени, чем у половины второстепенных героев. Пока граф расследует убийства и сражается с демонами, читатель мысленно составляет список покупок. Это не художественная литература, это гастропорно для офисного работника, который в обед съел бутерброд с докторской над клавиатурой.
«Зато уж как автор старается для главгероя, — пишет другой критик. — Реально, как у Макса Фрая».
И вот тут мы подходим к главному.
Макс Фрай — псевдоним Светланы Мартынчик — двадцать пять лет назад изобрёл ту же формулу: уютный мир, обаятельный герой, много еды, ноль напряжения. Его сэр Макс из Ехо тоже постоянно жрёт, тоже расследует магические преступления, тоже окружён колоритными друзьями. Критики плевались, читатели млели, книги выходили одна за другой.
Разница в том, что Мартынчик хотя бы не прячется. Она даёт интервью, появляется на публике, имеет лицо и биографию. Она отвечает за свой продукт.
Дашкевич — нет. Три псевдонима — Виктор Дашкевич, Виктор Фламмер, Нат Фламмер — и ноль фотографий. Биография из трёх строк, одинаковая на всех сайтах: родился во Владивостоке, учился на психфаке, увлекается Японией. Проверить невозможно. Возразить некому. Автор — это призрак, фантом, литературный аноним, который производит контент и исчезает в тумане.
Макс Фрай хотя бы был честной сделкой: вот я, вот моя развлекательная жвачка, не нравится — не читайте.
Дашкевич — это Фрай, пропущенный через мясорубку издательского маркетинга и лишённый последних признаков индивидуальности. Это Фрай как товар. Это Фрай без Фрая.
И в центре этого товара — котик.
Кот Кузя. Волшебный див, умеющий превращаться в подростка. Он милый. Он смешной. Он отпускает комментарии. Он — главная причина, по которой шестьдесят процентов читателей вообще открыли эту книгу.
Издательство это прекрасно понимает. Кузя на обложках. Кузя на закладках. Кузя на акриловых стендах, которые продаются в комплекте с подарочными изданиями. «Следствие ведёт кот Кузя: 10 причин влюбиться в книги Виктора Дашкевича» — это реальный заголовок на сайте «Эксмо».
Не «10 причин оценить прозу». Не «10 литературных достоинств». Кот. Десять причин полюбить кота.
Милота продаёт. Милота всегда продаёт. Милота продавала котиков в интернете задолго до того, как кто-то придумал монетизировать это через книжный рынок. Дашкевич — или тот, кто за ним стоит — просто догадался первым.
Турнир проигравших
Защитники Дашкевича — а они существуют, как существуют защитники гомеопатии, плоской земли и музыкального творчества Шамана — любят проводить параллели. Мол, посмотрите, есть же жанр такой, городское фэнтези, магический детектив, и Дашкевич в нём не худший. Есть с кем сравнить. Есть контекст.
Что ж, давайте сравним. Мне не привыкать делать больно — ни себе, ни другим.
Алексей Пехов. «Пересмешник». Тот же коктейль: альтернативный мир, магия, детективный сюжет, обаятельный протагонист. Рецензенты на LiveLib ставят Пехова и Дашкевича рядом — и на первый взгляд это кажется уместным.
На второй взгляд хочется извиниться перед Пеховым.
Потому что у Пехова есть стиль. Не великий стиль, не стиль с большой буквы, но узнаваемый почерк, авторская интонация, ощущение, что за текстом стоит живой человек с собственным взглядом на мир. Пехов строит предложения так, как он их строит, — не потому, что не умеет иначе, а потому что так видит. У Дашкевича нет стиля. У Дашкевича есть его отсутствие, зияющая дыра на том месте, где должна быть авторская индивидуальность. Это не почерк, это набор текста в ворде со стандартными настройками.
Кира Измайлова. «Случай из практики». Ещё одна параллель, которую охотно проводят читатели. Там тоже магический мир, частный сыщик, расследования, юмор. Только вот у Измайловой юмор — это действительно юмор. Самоирония, абсурд, игра с жанровыми клише. Автор подмигивает читателю: мы оба понимаем, что это развлечение, так давай развлекаться со вкусом.
Дашкевич не подмигивает. Дашкевич абсолютно серьёзен. Когда его кот Кузя отпускает «смешные» комментарии, это не ирония, это имитация иронии — как смех за кадром в плохих ситкомах. Нас уведомляют, что здесь надо улыбнуться. Мы послушно улыбаемся. Все довольны, никто не счастлив.
Иноагент Борис Акунин. С ним сравнивают чаще всего — и это сравнение бьёт Дашкевича наотмашь, как пощёчина перчаткой на дуэли, где ты даже не понимаешь, за что.
Иноагента Акунина есть за что критиковать. Сухость. Схематичность. Рационализм, переходящий в бездушие. Его Фандорин — действительно немного манекен, идеальный господин с набором добродетелей вместо характера. Всё так.
Но иноагент Акунин образован. Иноагент Акунин эрудирован. За каждым романом иноагента Акунина стоит исследовательская работа, знание эпохи, понимание деталей. Когда Фандорин идёт по Москве 1880-х, мы идём по реальной Москве 1880-х — той, что существовала до того, как её снесли и застроили хрущёвками.
Когда граф Аверин идёт по Петербургу, мы идём по декорации. Красивой — в основном благодаря Петербургу, который невозможно испортить даже плохой прозой — но пустой внутри. Картонный задник, нарисованный для инстаграма и забытый сразу после фотосессии.
«Весьма напоминает иноагента Бориса Акунина, но только ещё более примитивного», — пишет критик, и это звучит не как сравнение, а как приговор. Если иноагент Акунин — это уже диетическая кола литературы, разбавленная и выхолощенная, то Дашкевич — это дистиллированная вода с сахарозаменителем. Ноль калорий, ноль смысла, сладковатое послевкусие.
И наконец — Джонатан Страуд. «Трилогия Бартимеуса». Вот это сравнение всплывает в отзывах чаще всего, и оно единственное честное. Потому что да, Дашкевич — это русский Бартимеус. Только хуже.
У Страуда — сложная магическая система, выстроенная с почти научной дотошностью. У Дашкевича — дивы из Пустоши, которые подчиняются, когда хотят, и жрут хозяев, когда могут. Функционально — те же демоны, что у Страуда, но прописанные на салфетке.
У Страуда — едкая социальная сатира, критика классового общества, где магия становится инструментом угнетения. У Дашкевича — ностальгия по сословному обществу, где всё хорошо, потому что каждый знает своё место, и дворники не лезут в дворяне.
У Страуда — Бартимеус, демон с пятитысячелетней историей, чей голос узнаётся с первой строки, чья ирония жжёт, как кислота. У Дашкевича — Кузя. Милый. Смешной. Продаётся на акриловых стендах.
«Как Бартимеус, только для взрослых», — пишут поклонники.
«Как Бартимеус, только хуже и зачем-то для взрослых», — уточняют критики.
Второе ближе к истине. Потому что Страуд писал для подростков — и написал книгу, которую не стыдно читать взрослому. Дашкевич пишет для взрослых — и написал книгу, от которой подросток уснёт на третьей главе.
Назови меня правильно
Здесь я обязан сделать паузу и дать слово защите. Потому что у защиты есть аргумент — один, но весомый, как кирпич в сумке гопника.
Аргумент такой: может, это просто новый формат? Может, литература эволюционирует под давлением эпохи, в которой среднестатистический человек не способен удержать внимание дольше, чем на один рилс? Может, сорок пять знаков в предложении — это не деградация, а адаптация? Выживает не сильнейший, а приспособившийся — так, кажется, говорил Дарвин, и кто мы такие, чтобы спорить с Дарвином?
Я готов принять этот аргумент. Более того — я готов с ним согласиться.
При одном условии.
Называйте вещи своими именами.
Если «Граф Аверин» — это развлекательный контент для эпохи TikTok, литературный аналог сериала, который смотришь фоном, пока гладишь бельё, — отлично. Прекрасно. Замечательно. Контенту тоже нужно где-то жить. Пусть живёт.
Но тогда не надо — слышите, не надо — продвигать это как литературу. Не надо писать на сайте издательства «качественное русское фэнтези». Не надо ставить в один ряд с авторами, которые действительно умеют писать. Не надо делать вид, что это явление того же порядка, что романы, над которыми люди работают годами, выстраивая каждую фразу, выверяя каждый образ.
McDonald's не притворяется мишленовским рестораном. IKEA не выдаёт свои шкафы за антикварную мебель. Crocs не рекламируются как итальянские туфли ручной работы. Все честны. Все понимают своё место на рынке. Все счастливы.
Издательство «Эксмо» — нет.
«Эксмо» продаёт Дашкевича так, будто он — литературное событие. «Одна из самых популярных книг года». «Образчик качественного русского фэнтези». «Прекрасный слог». «Мастерски выстроенный мир».
Я прочитал эти формулировки. Потом я прочитал лингвистический профиль. Потом я снова прочитал формулировки. У меня случился когнитивный диссонанс, от которого до сих пор дёргается левый глаз.
Но апофеоз — это сравнения с иноагентом Акуниным.
Да, в рекламных материалах Дашкевича сравнивают с иноагентом Акуниным. Не критики — критики, как мы помним, сравнивают с примечанием «только ещё более примитивного». Нет, сами рекламные материалы. Та же эпоха, тот же жанр, то же обаяние старой России — понимаете, да? Линия преемственности. Традиция. Мол, если вам нравился Фандорин, вам понравится и Аверин.
Это примерно как сказать: если вам нравился «Властелин колец», вам понравится инструкция к микроволновке — там тоже есть буквы, смотрите, какое совпадение.
Иноагент Акунин потратил десятилетия на изучение истории. Он писал диссертацию о японской литературе. Он переводил с пяти языков. Когда он ошибается — а он ошибается, — это ошибки образованного человека, знающего контекст своих заблуждений.
Дашкевич — судя по всему — изучил Японию по аниме, историю России — по «Википедии», а писать научился на Author.today, где главный критерий качества — количество лайков под главой.
Ставить их рядом — это не маркетинг. Это подлог. Это как продавать палёную водку в бутылках из-под «Белуги» и удивляться, что покупатели слепнут.
Но покупатели не слепнут. Покупатели, как мы установили, довольны. Семьдесят тысяч оценок, рейтинг четыре и шесть. Покупатели не знают, чем отличается качественная проза от контента. Покупатели никогда не читали иноагента Акунина — или читали так давно, что забыли, как выглядит выстроенное предложение. Покупатели голосуют рублём, и голос их — за рулет из индейки.
А издательство потирает руки. Потому что продавать контент под видом литературы — выгоднее, чем продавать контент как контент. Наценка за престиж. Премия за иллюзию.
И все счастливы.
Кроме литературы. Но кого волнует литература.
Читатель безмолвствует, народ пишет отзывы
Я провёл несколько вечеров за изучением читательских отзывов на «Графа Аверина». Это было похоже на полевое исследование антрополога, который внедрился в племя, чьи обычаи ему глубоко чужды, но профессиональный долг требует беспристрастности. Я был беспристрастен. Я конспектировал. У меня теперь нервный тик и стойкое желание выпить.
Вот что пишут люди — реальные люди, с аккаунтами, аватарками и историей покупок:
«Читала на одном дыхании».
«Идеально для дороги».
«Когда лежала в больнице — спасение».
«Включила аудиокнигу и гладила бельё, не заметила, как три часа прошло».
«Мозг отдыхает».
Видите? Видите эту изумительную, кристальную честность? Люди не врут. Люди прекрасно понимают, что они потребляют. Это литература для дороги — то есть для состояния, когда ты зажат между чужими подмышками в маршрутке и мечтаешь о небытии. Это литература для больницы — то есть для состояния, когда тебе и так плохо, и нужно что-то, что не сделает хуже. Это литература для глажки белья — деятельности настолько отупляющей, что любой стимул воспринимается как благо.
Мозг отдыхает. Мозг. Отдыхает.
Я не знаю более точного определения того, чем является проза Виктора Дашкевича. Это анестезия. Это литературный пропофол. Это текст, специально сконструированный так, чтобы не потревожить ни одну извилину, не задеть ни один нерв, не спровоцировать ни одну мысль.
И это — внимание — абсолютно легитимная функция. Людям нужен отдых. Людям нужна пустота. Людям нужно иногда выключить голову и просто... существовать. В этом нет ничего постыдного. Я сам иногда смотрю видео, где гидравлический пресс давит предметы. Это бессмысленно, это не развивает, но это успокаивает.
Проблема начинается в тот момент, когда это называют шедевром.
«Это просто шедевр какой-то!» — пишет пользователь с ником, который я не буду называть, чтобы не обидеть человека.
«У меня слов не хватает, чтобы выразить, насколько книга хороша, потрясающа, великолепна».
Вот здесь я остановился. Перечитал. Налил себе виски — с утра, но обстоятельства требовали. И задумался.
У читателя не хватает слов, чтобы выразить восторг. У автора, которым читатель восторгается, — «очень низкий словарный запас» по объективным метрикам. Случайность? Совпадение? Закономерность?
Я выбираю третье.
Дашкевич пишет на языке своего читателя. Не потому что снисходит, не потому что адаптирует — он просто говорит так, как говорит. И читатель узнаёт себя. Читателю комфортно. Читатель не чувствует себя тупым — потому что автор не умничает. Читатель не чувствует себя необразованным — потому что автор не демонстрирует образование. Читатель не чувствует себя неполноценным — потому что автор не подавляет.
Это идеальный симбиоз. Это брак, заключённый на небесах — если небеса находятся где-то между торговым центром и фудкортом.
Но когда этот симбиоз начинает претендовать на статус литературного события — когда «мозг отдыхает» преподносится как высшая похвала — когда неспособность сформулировать мысль становится доказательством глубины переживания — вот тогда мы имеем проблему.
Не с Дашкевичем. С нами.
«А как красиво звучит его аристократическое имя — граф Гермес Аркадьевич Аверин, ну не имя, а песня!» — пишет ещё один восторженный читатель.
Гермес Аркадьевич. Песня. Это имя — песня.
Я представляю Гермеса — греческого бога торговли и воровства. Я представляю Аркадия — имя, отсылающее к пасторальной идиллии древней Аркадии. Я представляю, как они сидят рядом и думают: какого чёрта?
Но читателю нравится. Читатель слышит «граф» — и млеет. Читатель слышит «Гермес» — и думает о сумках, а не о мифологии. Читатель слышит «Аркадьевич» — и не думает вообще ничего, потому что мозг отдыхает, мы же помним.
И вот семьдесят тысяч таких читателей ставят оценки. И вот рейтинг — четыре и шесть. И вот издательство рапортует о рекордных продажах. И вот Галина Юзефович — человек, чьё мнение о литературе я когда-то уважал — сетует, что книжные блогеры не включают Дашкевича в списки рекомендаций.
Может, Галина, они просто читали?
Краткая история о том, как копать, когда кажется, что глубже некуда
Есть соблазн обвинить во всём читателя. Читатель деградировал, читатель обленился, читатель променял Толстого на котиков — и вот результат. Пожинаем, что посеяли. Каждый народ заслуживает свою литературу, как заслуживает своё правительство.
Но это было бы несправедливо.
Читатель — существо ведомое. Читатель приходит в книжный магазин — или на сайт, что вероятнее — и видит то, что ему показывают. Читатель доверяет рекомендациям. Читатель верит обложкам, аннотациям, плашкам «бестселлер» и «выбор редакции». Читатель — если он не профессиональный критик с циррозом печени и разрушенными иллюзиями — не обязан разбираться в литературе. Он обязан только платить.
А вот издательство — обязано.
Издательство — это фильтр. Это институция, которая должна отделять зёрна от плевел, сигнал от шума, литературу от контента. Издательство берёт на себя функцию эксперта: мы прочитали тысячу рукописей и выбрали десять лучших, доверьтесь нам.
И вот издательство «Эксмо» — крупнейшее в стране, с вековой историей, с каталогом, включающим нобелевских лауреатов — смотрит на текст с «очень низким словарным запасом» и говорит: да, это то, что нужно русской литературе. Это мы будем продвигать. Это мы назовём качественным фэнтези. На это мы потратим маркетинговый бюджет.
Почему?
Потому что продаётся.
Всё. Вся логика. Вся редакционная политика. Весь критерий отбора. Продаётся — значит, хорошо. Не продаётся — значит, плохо. Рынок решает. Рынок всегда прав.
Но рынок — это механизм, а не арбитр вкуса. Рынок продаёт то, что покупают. Рынок продавал рабов, опиум и сигареты с асбестовыми фильтрами. Рынок — не моральный авторитет. Рынок — это то, чему нужен противовес.
Издательство могло бы быть этим противовесом. Издательство могло бы сказать: да, Дашкевич продаётся, но мы не будем делать вид, что это литература. Мы издадим его в серии «Лёгкое чтение» или «Развлекательная фантастика» — и честно скажем: это не Пелевин, это не иноагент Акунин, это способ убить время в электричке.
Вместо этого издательство говорит: шедевр. Качественная проза. Прекрасный слог. И сравнивает с иноагентом Акуниным.
Издательство не просто опустило планку. Издательство выкопало яму, положило в неё планку, засыпало землёй и сверху станцевало джигу.
И вот мы здесь. На дне. Смотрим вверх и думаем: а это вообще дно? Или можно ещё глубже?
Я вас разочарую: можно.
Дашкевич — это не предел. Дашкевич — это симптом. Где-то прямо сейчас, на Author.today или другой подобной платформе, зреет следующий феномен. Кто-то с ещё более низким словарным запасом. Кто-то с предложениями ещё короче. Кто-то с котиком ещё милее — или, может, с хомячком, или с капибарой, потому что котики уже заняты.
И когда этот следующий феномен наберёт достаточно лайков, издательство подпишет контракт. И назовёт это эволюцией жанра. И сравнит уже с Дашкевичем — потому что иноагент Акунин к тому моменту окончательно сотрётся из коллективной памяти.
А потом придёт следующий. И следующий. И каждый будет чуть проще предыдущего, чуть площе, чуть пустее — потому что рынок, потому что аудитория, потому что мозг отдыхает.
И в какой-то момент мы обнаружим себя в мире, где книга — это картинка с подписью. Где роман — это расширенный пост в телеграм-канале. Где литература — это то, что можно осилить между двумя станциями метро, не напрягая ни одну извилину.
Впрочем, возможно, мы уже там. Просто ещё не заметили.