Ключи от квартиры свекрови лежали у меня в кармане уже неделю. Холодные, тяжёлые. Я не могла заставить себя поехать туда.
Лида, сестра Тамары Ивановны, позвонила в среду.
– Вера, ну когда уже? Квартиру надо освобождать, понимаешь? Там вещи, документы... Даня же с Артёмом сейчас, а вещи мальчика...
Я молчала.
– Одна не хочешь – я с тобой поеду, – сказала Лида тише. – Давай в субботу?
В субботу я стояла перед дверью той квартиры и не могла повернуть ключ. Руки дрожали. Смешно. Пять лет я мечтала, чтобы эта женщина исчезла из моей жизни. И вот она исчезла. Умерла две недели назад – инсульт, быстро, в больнице не успели ничего. А я всё равно боялась войти.
Лида положила руку мне на плечо.
– Ты не обязана ничего чувствовать, – сказала она. – Она отняла у тебя пять лет. Имеешь право злиться даже сейчас.
Я повернула ключ.
Квартира встретила тишиной и запахом старых вещей. Пахло чем-то знакомым – тем же, чем пахло в зале суда, когда я в последний раз видела Тамару Ивановну. Духи? Стиральный порошок? Не знаю. Просто... её запах.
Я замерла в прихожей.
– Может, чаю? – предложила Лида.
– Давай сразу разбирать, – ответила я. – Хочу быстрее отсюда уйти.
Комната Дани была первой справа. Я толкнула дверь и увидела кровать, аккуратно застеленную. Над кроватью – плакат с супергероями. На столе – учебники, тетради, карандаши в стакане. Всё на своих местах. Я подошла, провела рукой по столешнице. Чисто. Тамара Ивановна всегда следила за порядком.
Пять лет Даня жил здесь. Пять лет я видела его два раза в месяц – под присмотром, в комнате для свиданий. Два часа на встречу. Четыре часа в месяц. Я считала каждую минуту.
– Вер, ты как? – спросила Лида из коридора.
– Нормально.
Я открыла шкаф. Вещи Дани висели ровными рядами. Джинсы, рубашки, куртка. Я сняла куртку с вешалки, прижала к лицу. Пахло им. Моим мальчиком.
Слёзы пошли сами. Я не сдерживала.
Когда я вышла из комнаты, Лида стояла на кухне и разбирала посуду.
– Вещи Дани я заберу, – сказала я. – Он скоро вернётся ко мне. Суд уже... Артём не возражает.
– Знаю, – кивнула Лида. – Тома просила передать, если что. Сказала, что ты хорошая мать. Что Даня к тебе вернётся, когда... Когда будет можно.
Я замерла.
– Она так сказала? "Хорошая мать"?
– Да. В больнице, перед... Ну. Я не поняла тогда, о чём она. Думала, просто бредит.
Я прислонилась к стене. Хорошая мать. Пять лет эта женщина доказывала в суде, что я – последнее, что нужно моему ребёнку. Собирала показания, справки. "Ведёт аморальный образ жизни", – зачитывал судья. "Частые смены партнёров. Задерживается допоздна на работе. Оставляет ребёнка без присмотра". Всё неправда. Всё.
А теперь – "хорошая мать".
– Где спальня? – спросила я.
– Там, – Лида кивнула на закрытую дверь. – Хочешь, я...
– Сама.
Спальня была маленькой. Кровать, комод, шкаф. На тумбочке – фотография: Тамара Ивановна с Дани. Он улыбался. Ему лет восемь на этой фотографии. Я видела его раз в две недели, а он улыбался бабушке так, будто она – единственный человек в мире.
Я села на кровать, взяла фотографию. Посмотрела на лицо свекрови. Строгое, немного уставшее. Она смотрела в камеру серьёзно. А Даня прижимался к ней и смеялся.
– Почему? – прошептала я. – Ну почему ты это сделала?
Конечно, ответа не было.
Я поставила фотографию обратно, открыла комод. Одежда, постельное бельё. Я перебирала вещи машинально, не понимая, зачем. Просто руки искали занятие.
В нижнем ящике я наткнулась на коробку. Картонная, без надписи, перевязанная бечёвкой. Я вытащила её, положила на кровать, развязала узел.
Внутри – письма. Много писем в конвертах. Старые фотографии. Открытки. Документы какие-то.
Я достала первый конверт. Без марки. На нём – имя: "Мама".
Я узнала почерк сразу. Артём.
Руки похолодели. Я вытащила лист, развернула.
"Мама, спасибо, что согласилась. Я понимаю, как это тяжело для тебя. Но если она узнает, что я употребляю – заберёт сына и уедёт. Я знаю её. Она не даст Дане жить со мной. И будет права. Мам, я не могу остановиться. Пробовал – не получается. А в ломке я опасен. Ты сама видела.
Сделай так, чтобы забрала ты. Пусть думает, что ты – монстр. Пусть ненавидит тебя, а не меня. Я обещаю, что вылечусь. Когда вылечусь – скажу ей правду. Обещаю.
Позаботься о Дане. Я больше ни о чём не прошу. Прости меня.
Артём"
Я перечитала. Потом ещё раз.
Употребляю.
Ломка.
Не могу остановиться.
Слова не складывались в смысл. Я смотрела на бумагу, на знакомый почерк, и не понимала, что это значит.
Артём. Мой бывший муж. Отец Дани. Артём... употреблял?
Я вспомнила наш брак. Семь лет вместе. Он уставал на работе. Иногда приходил поздно. Иногда был раздражённым, нервным. Я списывала на стресс. Он работал автослесарем, работа тяжёлая. А он...
Я схватила коробку, вытряхнула всё на кровать. Письма, фотографии, бумаги. Я искала... что? Подтверждение? Опровержение?
Вот ещё одно письмо. Тот же почерк.
"Мама, я на дне. Доктор говорит, мне нужна реабилитация. Долгая. Ты была права, надо было начинать раньше. Не знаю, справлюсь ли. Но Даня не должен видеть меня таким. Пожалуйста, не говори Вере. Она не простит. И я не хочу, чтобы простила. Я не заслуживаю."
Я смяла письмо в кулаке.
Реабилитация. Доктор. Тамара Ивановна знала. Она знала и покрывала его.
– Вера? – В дверь заглянула Лида. – Ты что...
Она увидела меня на кровати, письма вокруг, моё лицо. И замолчала.
– Ты знала? – спросила я тихо.
– О чём?
– Об Артёме. Что он... употреблял.
Лида вошла, закрыла за собой дверь. Села рядом.
– Я догадывалась, – сказала она. – Тома не говорила прямо. Но я видела, как она переживает. Как собирает деньги на какое-то лечение. Спросила однажды – она ответила, что это личное. Попросила не лезть.
– И ты не полезла.
– Не моё дело, – пожала плечами Лида. – Она моя сестра, но я не имела права...
– Она забрала моего ребёнка! – голос мой сорвался. – Пять лет! Ты понимаешь? Пять лет я думала, что она – чудовище. Что я – плохая мать, раз даже суд на её стороне. Я...
Я не могла говорить дальше. Слова застряли в горле.
Лида обняла меня. Я не отстранилась. Просто сидела и пыталась дышать.
– Я ничего не знала наверняка, – сказала Лида. – Если бы знала... Не знаю, что бы сделала. Тома была человеком слова. Если обещала молчать – молчала.
Я вытерла лицо рукой.
В коробке лежало ещё что-то. Маленькая шкатулка, деревянная, с резьбой. Я открыла её.
Внутри – прядь волос. Русые, длинные. Мои волосы. Я узнала их сразу – такие же, какие у меня были одиннадцать лет назад, после родов. Я обрезала их тогда, коротко. "Новая жизнь – новая причёска", – сказала мне мама.
Под прядью – листок бумаги, сложенный вчетверо.
Я развернула его.
Почерк Тамары Ивановны. Ровный, старательный.
"Хорошая мать. Не виновата. Когда-нибудь поймёт".
Я смотрела на эти слова и не верила.
Хорошая мать.
Не виновата.
Когда-нибудь поймёт.
– Господи, – прошептала я. – Господи, что она сделала...
Лида взяла листок из моих рук, прочитала. Посмотрела на прядь волос.
– Она хранила это, – сказала Лида медленно. – Всё это время. Вера... Я думаю, она...
– Она пожертвовала собой, – закончила я. – Взяла на себя роль монстра, чтобы я не узнала правду об Артёме. Чтобы я не забрала Даню и не увезла его от отца-наркомана.
Слова звучали нереально. Я произносила их и не понимала, как такое возможно.
Пять лет. Пять лет я ненавидела эту женщину. Писала жалобы, пыталась оспорить решение суда. Ложилась спать с мыслью о том, как она украла моего ребёнка. Просыпалась с той же мыслью.
А она... Она что? Защищала его? От собственного сына?
Я взяла письмо Артёма снова. Перечитала.
"Если она узнает, что я употребляю..."
Что он употреблял?
Наркотики. Это же очевидно. Реабилитация, ломка, доктор – это же...
Но какие? Сколько времени? Как я не заметила?
– Лида, – я повернулась к ней. – В письме сказано, что он употреблял. Ты хоть что-то знаешь об этом? Что именно? Когда началось?
Лида покачала головой.
– Тома не говорила. Я правда не знаю деталей.
Я снова посмотрела на коробку. Там ещё были письма, документы. Может, там...
Я достала следующий конверт. Открыла.
Чек. Из какой-то клиники. "Центр реабилитации "Новая жизнь". Сумма – девяносто тысяч рублей. Дата – шесть лет назад. Сразу после развода.
Ещё один чек. Из аптеки. Названия лекарств – я не медик, не понимаю. Но суммы большие.
Ещё бумаги. Справки какие-то.
– Здесь целое досье, – прошептала я. – Она собирала всё. Чеки, справки... Зачем?
– Может, боялась, что он снова сорвётся, – предположила Лида. – Хотела иметь доказательства. На случай, если понадобится защитить Даню.
Я посмотрела на неё.
– Защитить Даню. От собственного сына.
– От больного человека, – поправила Лида. – Вера, она не хотела причинять тебе боль. Она просто...
– Просто выбрала путь, на котором её будут ненавидеть, – закончила я. – Пять лет она несла это одна. Не рассказала мне. Не защищалась на суде. Молчала.
И умерла, думая, что я её ненавижу.
Я встала, прошлась по комнате. Остановилась у окна. На улице была обычная суббота. Люди гуляли, кто-то вёл собаку, дети играли на площадке.
А здесь, в этой квартире, я только что узнала, что пять лет ненавидела человека, который меня защищал.
– Что мне теперь делать? – спросила я, не оборачиваясь.
– Не знаю, – ответила Лида. – Но думаю... Думаю, стоит поговорить с Артёмом. Узнать правду. Всю.
Я кивнула.
Правду.
Я посмотрела на письмо в своей руке. На строчку: "Если она узнает, что я употребляю".
Что именно он употреблял? И главное – как долго я была слепой?
***
Домой я вернулась поздно. Вещи Дани сложила в сумки – Лида помогла донести до машины. Коробку с письмами тоже взяла. Не могла оставить её там.
Квартира встретила тишиной. Я жила одна уже шесть лет – с момента развода. Привыкла. Но сегодня тишина давила.
Я положила коробку на стол, достала письмо Артёма. Перечитала в пятый, наверное, раз.
"Пробовал – не получается. А в ломке я опасен".
Опасен.
Я вспомнила последние месяцы нашего брака. Артём стал раздражительным. Срывался на пустом месте. Однажды ночью я услышала, как он ходит по квартире, не может уснуть. Спросила, что случилось – огрызнулся, велел не лезть. Утром извинился. Сказал, стресс на работе.
Я поверила.
Ещё вспомнила, как он начал худеть. Я предлагала сходить к врачу – отказывался. "Всё нормально, просто много работы". А потом я узнала, что он потратил наши сбережения. Тридцать тысяч, которые мы копили на ремонт. "Одолжил другу", – сказал он. Я поверила.
Я была слепой.
Или не хотела видеть?
Телефон завибрировал. Сообщение от Артёма.
"Вера, Лида сказала, ты забрала вещи Дани. Спасибо. Можем встретиться? Поговорить надо".
Я посмотрела на экран. Встретиться. Поговорить.
Да. Нам точно надо поговорить.
Я набрала ответ: "Завтра. У тебя. В два часа".
Отправила.
Через минуту пришёл ответ: "Хорошо".
Я отложила телефон, взяла письмо снова. На обороте было ещё несколько строк – я не заметила их сразу.
"P.S. Мама, если я не справлюсь... Если что-то случится... Скажи Вере правду. Покажи ей эти письма. Пусть знает, что я любил её. И Даню. Просто не смог быть тем, кем должен был".
Я сжала бумагу так сильно, что она затрещала.
Он не справился бы. Если бы не Тамара Ивановна – не справился бы. И что тогда? Даня рос бы с отцом-наркоманом? Видел бы его в ломке?
Опасен, написал Артём. В ломке опасен.
Я представила своего шестилетнего сына рядом с человеком, который... Который что? Не контролирует себя? Может навредить?
Желудок свело.
Тамара Ивановна не дала этому случиться. Она забрала Даню. Стала врагом, чтобы защитить внука.
Я встала, подошла к окну. На улице стемнело. Фонари горели жёлтым светом.
Пять лет я мечтала о том дне, когда эта женщина исчезнет из моей жизни. Пять лет представляла, как скажу ей всё, что думаю. Как посмотрю ей в глаза и спрошу: "Как ты могла?"
А теперь она мертва. И я никогда не смогу сказать ей...
Что?
Спасибо?
Прости?
Я не знала.
Я вернулась к столу, достала шкатулку с прядью волос. Открыла, посмотрела на записку.
"Хорошая мать. Не виновата. Когда-нибудь поймёт".
Когда-нибудь.
Это "когда-нибудь" наступило.
И я не знала, что с этим делать.
***
Ночью я не спала. Лежала в кровати, смотрела в потолок и прокручивала в голове последние пять лет.
Суд. Я помнила каждое слово.
"Тамара Ивановна Соколова, бабушка несовершеннолетнего Даниила, подаёт иск о лишении матери родительских прав".
Я помнила, как похолодела, услышав это. Лишить прав. Меня. Которая родила этого ребёнка, кормила его по ночам, сидела рядом, когда он болел.
"Основания: мать ведёт аморальный образ жизни, не обеспечивает ребёнку должного ухода и присмотра".
Я помнила свидетелей. Соседка тётя Вера показала, что я приходила домой поздно. Коллега с работы – что я часто задерживалась на смены. Заведующая детского сада – что забирала Даню поздно, иногда просила оставить до вечера.
Всё правда. Я работала медсестрой в поликлинике, график ненормированный. После развода денег не хватало. Приходилось брать подработки, дежурства. Даню оставляла у соседки или у матери. Иногда забирала из садика поздно – после восьми. Но что в этом аморального?
А потом свидетель от свекрови показала фотографии. Я, в кафе, с мужчиной. Я узнала его – это был Костя, коллега. Мы просто ужинали после смены. Но на фото выглядело... иначе.
Ещё одна фотография. Я у подъезда с другим мужчиной. Это был сосед, помогал донести сумки. Но дата на фото – поздний вечер. Выглядело подозрительно.
"Частая смена партнёров", – сказал адвокат Тамары Ивановны.
Я пыталась объяснить. Говорила, что это коллеги, друзья, соседи. Что я не веду никакой аморальной жизни. Что просто пытаюсь свести концы с концами после развода.
Но судья смотрел на меня так, будто не верил.
А потом – удар.
"У матери имеются психологические проблемы. Справка от психолога прилагается. Депрессия, тревожное расстройство".
Я ходила к психологу один раз. Один! После развода было тяжело, подруга посоветовала сходить. Я сходила, поговорила. Врач выписала справку – для работы, чтобы взять больничный на пару дней. Я даже не подозревала, что эта справка...
"Ребёнок нуждается в стабильности, – сказал адвокат свекрови. – Мать не может обеспечить эту стабильность. Бабушка – может. У неё есть квартира, пенсия, время. Она готова растить внука".
Я помнила лицо Тамары Ивановны на суде. Строгое, непроницаемое. Она не смотрела на меня. Ни разу. Сидела и смотрела прямо перед собой, на судью.
Я встала тогда, закричала:
– Это неправда! Вы не имеете права! Он мой сын!
Судья велел мне успокоиться.
Я не успокоилась. Кричала, пока охранник не попросил меня выйти.
В коридоре я рыдала. Мама держала меня за руку. Пыталась успокоить. Не получалось.
А потом решение.
"Исковые требования удовлетворить частично. Родительских прав не лишать. Однако место жительства ребёнка определить с бабушкой, Тамарой Ивановной Соколовой. Мать – Веру Сергеевну Соколову – ограничить в правах. Встречи с ребёнком – два раза в месяц, под контролем органов опеки".
Два раза в месяц.
Четыре часа.
Двадцать минут на встречу в среднем.
Я помнила первую встречу. Дани было шесть. Он пришёл, держа бабушку за руку. Посмотрел на меня испуганно.
– Привет, солнышко, – сказала я, пытаясь улыбнуться.
Он молчал.
– Даня, это мама, – сказала Тамара Ивановна. – Помнишь маму?
– Помню, – тихо ответил он.
Но смотрел на меня так, будто не узнавал.
Пять лет. Пять лет таких встреч. Он рос, привыкал ко мне заново. Сначала молчал. Потом начал разговаривать. Потом даже улыбаться.
Но всегда, в конце встречи, просился к бабушке. "Баба, пойдём домой?"
Домой. Для него дом был там. С ней.
А я была... кем? Женщиной, которая приходит дважды в месяц, привозит подарки и уходит?
Я переворачивалась на другой бок, закрывала глаза. Но сон не шёл.
Всё это время я думала, что Тамара Ивановна – монстр. Что она украла моего ребёнка из жадности, из мести, из желания контролировать.
А она просто спасала его.
От собственного сына.
И молчала.
***
Утром я встала разбитая. Голова болела, глаза опухли от слёз. Я посмотрела на себя в зеркало и не узнала. Тридцать четыре года, а выгляжу на все пятьдесят.
Кофе не помог. Я сидела на кухне, смотрела в окно и думала о предстоящем разговоре с Артёмом.
Что я скажу ему?
"Почему молчал?"
"Как долго ты употреблял?"
"Ты знаешь, что твоя мать умерла, думая, что я её ненавижу?"
Телефон завибрировал. Сообщение от Лиды.
"Как ты? Нашла что-нибудь ещё?"
Я посмотрела на коробку, которая так и стояла на столе.
Нашла. Письма. Прядь волос. Записку. И миллион вопросов.
Я написала: "Встречаюсь сегодня с Артёмом. Узнаю подробности".
Ответ пришёл быстро: "Держись. Позвони, если что. Я рядом".
Я улыбнулась. Лида была хорошим человеком. В отличие от своей сестры, она не скрывала правду. Но и не знала всей правды. Тамара Ивановна хранила секрет от всех.
Даже от сестры.
Я посмотрела на часы. Полдень. До встречи два часа.
Я вернулась к коробке, достала все документы, разложила на столе. Письма от Артёма – четыре штуки. Чеки из клиники. Какие-то справки.
Одна справка привлекла внимание. Я развернула её.
"Справка выдана Соколову Артёму Владимировичу в том, что он состоит на учёте в наркологическом диспансере по адресу... с диагнозом: героиновая зависимость".
Героиновая.
Я опустила бумагу.
Героин.
Артём употреблял героин.
Господи.
Я схватилась за стол, чтобы не упасть. Дыхание перехватило.
Героин. Не травка. Не таблетки. Героин.
Я представила его, своего мужа, с которым прожила семь лет. С которым родила ребёнка. Представила его с иглой в руке.
Желудок свело. Я побежала в ванную, меня вырвало.
Когда я вернулась на кухню, руки тряслись так, что я не могла взять чашку.
Героин.
Как долго? Когда началось? Мы ещё были вместе?
Я снова посмотрела на справку. Дата – шесть лет назад. Сразу после развода.
Значит, началось до. Пока мы были женаты. Пока Даня был маленьким.
А я не заметила.
Или заметила, но не поняла?
Я вспомнила, как Артём терял вес. Как был раздражённым. Как пропадал иногда – "у друзей", говорил. Как тратил деньги.
Всё сходилось.
Только я была слепой.
Телефон зазвонил. Я вздрогнула, посмотрела на экран. Артём.
Я долго смотрела на имя. Потом взяла трубку.
– Алло.
– Вера, привет. – Голос его звучал устало. – Слушай, можем встретиться пораньше? У меня смена вечером, лучше бы сейчас.
Сейчас.
Я посмотрела на справку перед собой. Героиновая зависимость.
– Хорошо, – сказала я. – Приеду через полчаса.
– Спасибо. Увидимся.
Он повесил трубку.
Я собрала все документы обратно в коробку, взяла её с собой. Оделась, вышла из квартиры.
В машине, перед тем как завести двигатель, я ещё раз достала письмо Артёма. Перечитала последние строки.
"Скажи Вере правду. Покажи ей эти письма. Пусть знает, что я любил её. И Даню. Просто не смог быть тем, кем должен был".
Я завела машину.
Пора узнать всю правду.