— Поля, послушай меня внимательно. — Глеб сжал мои плечи так сильно, что стало больно. В его глазах, обычно теплых и смешливых, сейчас стоял холодный, колючий лед. — В подвал не спускайся. Там гнилые ступени, пол провалился, сплошная плесень. Я сам всё проверю, когда приедут рабочие. Ты меня поняла?
Я кивнула, чувствуя, как внутри зашевелился липкий, неприятный червячок тревоги.
— Поняла, Глеб. Чего ты так взвелся? Ну подвал и подвал.
Он разжал пальцы, выдохнул и попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой, словно приклеенной.
— Просто боюсь за тебя. Дом старый, дед тут ничего не делал лет двадцать. Мало ли что.
Мы стояли посреди огромной, пыльной гостиной дома, который свалился на нас как снег на голову. Наследство. Дед Глеба, суровый молчун, которого я видела только на свадебных фото, оставил внуку этот двухэтажный сруб в глуши, в ста километрах от города. Вокруг — ни души, только лес, подступающий к самому крыльцу, да заросшая бурьяном дорога.
Идеальное место для триллера. Или для того, чтобы начать новую жизнь.
Мы с Глебом очень хотели второго. Новой жизни. Последний год нас вымотал: его увольнение, мои бесконечные подработки, кредиты, ссоры на кухне шепотом, чтобы не слышали соседи. Этот дом казался спасением. Продать, закрыть долги, выдохнуть.
Но с той минуты, как мы переступили порог, Глеб изменился.
Странности
Первая ночь прошла ужасно. За окном выл ветер, старые рамы дребезжали, как зубы на морозе. Мне снилось, что кто-то ходит по дому. Тяжелые, шаркающие шаги.
Я проснулась в три ночи. Глеба рядом не было.
— Глеб? — позвала я в темноту.
Тишина. Только скрип половиц где-то внизу.
Я накинула халат, вышла в коридор. Холод пробирал до костей. Дом казался живым существом, которое затаило дыхание и наблюдает за мной. Спустилась на первый этаж.
Дверь в тот самый подвал, который Глеб запретил открывать, была приоткрыта.
Из щели тянуло сыростью и чем-то еще… Сладковатым, тяжелым запахом. Так пахнут старые лекарства и увядшие цветы.
— Глеб?
Дверь захлопнулась с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Я вскрикнула.
Через секунду из кухни вышел муж. В руках — стакан воды. Лицо бледное, в каплях пота, хотя в доме было прохладно.
— Ты чего бродишь? — резко спросил он.
— Дверь… Она хлопнула. Подвал…
— Сквозняк, Поля. Иди спать. Я запру.
Он подошел к массивной двери, повернул ключ в замке и положил его себе в карман брюк.
— Иди, — повторил он мягче, но в голосе звенела сталь.
Я легла, но сон не шел. Я знала своего мужа пять лет. Я знала, как он сопит во сне, как морщит нос, когда пьет невкусный кофе. Но сейчас, глядя на его напряженную спину, я поняла страшную вещь: я не знаю, о чем он думает.
Находка.
На следующий день Глеб уехал в райцентр за продуктами и инструментами.
— Буду часа через три, — бросил он, не глядя мне в глаза. — Дверь никому не открывай.
— Кому тут открывать, Глеб? Медведям?
Он не оценил шутку. Хлопнул дверью машины, и старенький «Форд» скрылся за поворотом.
Я осталась одна. Тишина давила на уши. Чтобы не сойти с ума от тревоги, я решила заняться уборкой. Тряпка, ведро, старые газеты. Я мыла окна, стараясь смыть вековую грязь, но мысли все время возвращались к подвалу.
«Гнилые ступени».
Но вчера я видела, что лестница вполне крепкая. Бетонная.
Любопытство — страшная сила. Оно сильнее страха, сильнее логики. Я подошла к запретной двери. Заперто. Конечно.
Я начала слоняться по дому. Кабинет деда. Пыльные книги, старый глобус, письменный стол, заваленный бумагами. Я машинально перебирала желтые листы. Счета за электричество, старые квитанции, какие-то чертежи.
И вдруг мой взгляд зацепился за фотографию, засунутую под стекло на столе.
На черно-белом снимке стояли двое мальчишек. Одинаковые стрижки, одинаковые шорты, одинаковые улыбки. Близнецы.
Я взяла фото в руки. Сердце пропустило удар. Один из мальчиков был точно Глеб. Родинка над губой, тот же прищур. А второй?
У Глеба никогда не было брата. Он был единственным ребенком в семье. Свекровь, царство ей небесное, всегда говорила: «Глебушка у нас один, всё для него».
Я перевернула фото. На обороте размашистым почерком написано: «Глеб и Кирилл, 1998 год. Лето на даче».
Кирилл.
Почему муж никогда не рассказывал мне о брате? Умер в детстве? Трагедия, о которой не принято говорить?
В этот момент я услышала звук.
Глухой, ритмичный стук. Он доносился снизу. Из-под пола.
Тук. Тук. Тук.
Словно кто-то бил кулаком в толстую доску.
Меня обдало жаром. В доме кто-то есть. В подвале.
Я бросилась к двери подвала.
— Эй! — крикнула я, прижавшись ухом к холодному дереву. — Кто там?!
Стук прекратился. А потом я услышала голос. Хриплый, сухой, словно шелест листвы:
— Воды…
Правда, которая убивает
Меня трясло. Руки ходили ходуном. Я побежала на кухню, перерыла ящики в поисках запасных ключей. Глеб всегда прятал дубликаты в банке из-под чая. Привычка.
Банка на месте. Ключ внутри.
Я стояла перед дверью, сжимая ржавый кусок металла, и понимала: если я сейчас открою, моя жизнь уже никогда не будет прежней. Но не открыть я не могла. Там, в темноте, был человек.
Щелчок замка прозвучал как выстрел.
Я распахнула дверь и включила фонарик на телефоне. Луч света выхватил крутые бетонные ступени, уходящие во мрак. Никакой гнили.
— Эй?
Я спускалась медленно. Запах сырости и лекарств стал невыносимым. Внизу была небольшая комната, оборудованная… как палата?
Старая кровать. Стол. Ведро. И человек, сидящий в углу на матрасе.
Он поднял голову, щурясь от света.
Я зажала рот рукой, чтобы не закричать.
На меня смотрел Глеб.
Только постаревший, исхудавший, с длинными сальными волосами и безумным взглядом.
— Ты не Глеб, — прошептала я, пятясь назад.
— Конечно, нет, — прохрипел он, и его губы растянулись в жуткой ухмылке. — Глеб наверху. Глеб хороший. А я Кирилл. Плохой брат.
Внезапно наверху хлопнула входная дверь.
— Поля?! — голос мужа прозвучал встревоженно. — Полина, ты где?!
Я замерла на лестнице. Человек в углу засмеялся — тихо, дробно, как рассыпающийся горох.
— Он пришел. Беги, девочка. Если успеешь.
Ловушка
Я вылетела из подвала, но наткнулась грудью на Глеба. Он стоял в проеме, загораживая свет. В руках у него был тяжелый пакет, но смотрел он не на меня, а на открытую дверь за моей спиной.
Лицо его исказилось. Это был не страх. Это была ярость, смешанная с отчаянием.
— Я же просил, — тихо сказал он. — Я же просил тебя не лезть.
— Кто это, Глеб?! — закричала я, отступая на кухню. — Почему там человек? Почему он похож на тебя?! Это твой брат? Ты держишь брата в подвале?!
Глеб медленно поставил пакет на пол. Сделал шаг ко мне.
— Это не человек, Поля. Это чудовище. Ты не знаешь, что он натворил.
— Он просил воды!
— Он умеет притворяться! — Глеб сорвался на крик. — Ты думаешь, почему дед завещал дом мне? Почему родители молчали? Кирилл болен. Он опасен. Он убил…
Глеб осекся.
— Кого он убил?
— Неважно. Важно, что он должен сидеть там. Для всеобщего блага. Я приехал, чтобы решить этот вопрос. Навсегда.
— Решить? — у меня похолодело внутри. — Ты хочешь его…
— Я хочу отвезти его в спецклинику! — рявкнул Глеб. — Но документы… Это сложно. Поля, послушай. Уходи в машину. Я всё улажу.
Я смотрела на мужа и видела незнакомца. Семейные тайны — это яд, который отравляет медленно, годами, а потом убивает за один день.
В этот момент из подвала донесся грохот. Потом — топот бегущих ног.
Кирилл. Он не был привязан.
— Черт! — Глеб побежал к двери, пытаясь захлопнуть её, но не успел.
Удар. Глеб отлетел к стене, ударился головой и сполз на пол.
На пороге стоял Кирилл. В свете кухонной лампы я увидела то, чего не заметила в темноте подвала. В руке он сжимал заточенный кусок арматуры.
— Водички попил, — ухмыльнулся он, глядя на меня. — Теперь можно и погулять.
Я схватила со стола тяжелую чугунную сковородку — единственное оружие, которое попалось под руку. Глупо? Возможно. Но когда твою жизнь загоняют в угол, инстинкты работают быстрее мозга.
— Не подходи! — взвизгнула я.
Кирилл шагнул ко мне. От него пахло безумием и затхлостью.
— Ты красивая. Глебу всегда доставалось всё лучшее. Игрушки, оценки, девочки. А мне — подвал. Справедливо?
Он замахнулся.
Я зажмурилась и наугад махнула сковородкой. Удар пришелся в плечо. Кирилл зарычал, выронил арматуру, но тут же сбил меня с ног. Тяжелое тело навалилось сверху. Пальцы сомкнулись на моем горле.
Воздух закончился. Перед глазами поплыли красные круги.
«Это конец. Глупый, нелепый конец на чужой даче».
И вдруг тяжесть исчезла.
Раздался глухой удар, потом еще один. Я судорожно вдохнула, закашлялась.
Глеб. С разбитой головой, с лицом, залитым кровью, он оттаскивал брата от меня. Они катались по полу, сшибая стулья. Глеб был слабее — он не ожидал нападения, он был в шоке. Кирилл дрался как зверь, с дикой, нечеловеческой силой.
Кирилл подмял Глеба под себя, схватил упавшую арматуру.
— Нет! — закричала я.
Я увидела на полу нож, который Глеб использовал для нарезки хлеба утром. Схватила его. Подскочила к ним.
— Отпусти его!
Кирилл повернул голову. В его глазах было пусто. Ни злобы, ни жалости. Пустота.
— Бей, — прошептал он. — Давай. Будь как они.
Секунда колебания.
В этот момент Глеб извернулся и ударил брата головой в нос. Кирилл отшатнулся, закрывая лицо руками. Глеб вскочил, схватил меня за руку:
— В машину! Быстро!
Мы вылетели на крыльцо под проливной дождь. «Форд» завелся с пол-оборота. Пока Глеб выруливал, я оглянулась.
В освещенном окне кухни стоял силуэт. Он не двигался. Он просто смотрел нам вслед.
Финал
Мы ехали молча. Глеб вцепился в руль так, что костяшки пальцев побелели. Кровь с его лба капала на джинсы.
— Я вызову полицию, — сказала я. — И скорую. Для него.
— Вызывай, — глухо ответил Глеб. — Теперь уже всё равно.
Он остановил машину на обочине, уронил голову на руль и заплакал. Беззвучно, страшно. Мужчины плачут редко, но когда это случается, кажется, что рушится мир.
Я обняла его. Гладила по мокрым волосам, по вздрагивающей спине.
— Почему ты молчал, Глеб?
— Я боялся, что ты уйдешь. Что испугаешься моей семьи. Моей крови. Дед прятал его там последние три года. Кирилл… он поджег наш старый дом, когда нам было по шестнадцать. Чуть не убил мать. Его признали невменяемым, но дед выкупил его, спрятал. Сказал, что сам присмотрит. А неделю назад дед умер. И проблема досталась мне.
— Мы справимся, — сказала я, хотя сама не верила до конца. — Мы вызовем врачей. Ему помогут.
Глеб поднял на меня глаза. В них было столько боли и благодарности, что у меня защемило сердце.
— Прости меня. За вранье. За подвал.
Я взяла его ладонь и прижала к своей щеке.
— Ключ больше не прячь. Ни от дверей, ни от души.
Полиция нашла Кирилла сидящим на крыльце под дождем. Он не сопротивлялся. Сейчас он в лечебнице, под присмотром.
Мы продали тот дом. Не смогли там оставаться. Деньги пошли на оплату клиники для брата и на погашение наших долгов.
А на днях я узнала, что беременна. Будет мальчик. Глеб счастлив, но иногда я вижу, как он замирает и смотрит в одну точку, словно прислушивается.
Мы договорились: никаких секретов. Правда может быть болезненной, как удар, но ложь — это рак, который съедает любовь изнутри.
Мы справимся. Главное — мы вместе, и двери в нашем новом доме всегда открыты.
Друзья, как считаете, можно ли простить такую ложь во спасение? Или Глеб не имел права рисковать женой? Расскажите, мне очень важно ваше мнение!
И подпишитесь на канал — впереди еще много историй, от которых захватывает дух. Не теряйте нас!