Вероника не устроила скандал. Когда Глеб, пахнущий новой кожей и самодовольством, вошел в квартиру, она уже накрывала на стол.
Борщ, котлеты, салат. Всё как он любит.
— Вот, учись, — поучал Глеб, набивая рот. — Жена должна понимать мужа. Я, может, теперь в мотоклуб вступлю. Будем с мужиками ездить, свободой дышать. А ты мне — «университет, университет»... Успеет она еще выучиться. Главное, что папка теперь в авторитете.
Вероника молча подкладывала ему еды. Она смотрела, как он жует, как с его губ капает жир, и чувствовала удивительное спокойствие. Холодное, кристально чистое спокойствие хирурга перед ампутацией.
После сытного ужина и пары банок пива «за покупку», Глеб, блаженно улыбаясь, завалился спать. Через десять минут из спальни донесся мощный храп. Он спал сном праведника, уверенный, что баба пошумит и успокоится. Куда она денется-то?
Вероника дождалась полуночи.
Она прошла на кухню. Достала из шкафчика старый пакет с черствым хлебом, который собирала для уток в парке, и банку с пшеном. Потом открыла домашнюю аптечку.
Там, в глубине, стояли стратегические запасы валерьянки. Настойка спиртовая. Четыре флакона. Мама когда-то привезла, говорила — «нервы лечить».
— Вот и полечим, — сказала Вероника темноте.
Она оделась, взяла «ингредиенты» и бесшумно вышла из квартиры.
Во дворе было тихо. Фонарь одиноко освещал гордость Глеба. Круизер стоял, раскинув руль, как хозяин жизни. Кожаное сиденье, за которое было уплачено столько, сколько Вероника не тратила на одежду за год, матово блестело.
Вероника подошла к мотоциклу. Руки не дрожали.
Сначала она открутила крышки со всех четырех флаконов. Резкий, специфический запах ударил в нос.
Она методично, сантиметр за сантиметром, пролила валерьянкой сиденье. Натуральная кожа жадно впитывала жидкость. Вероника не жалела. Она полила спинку, кофры, натерла пахучей жидкостью резиновые ручки и даже побрызгала на колеса.
Запах стоял такой, что в соседнем районе коты должны были встать в стойку.
Но это было только начало.
Вероника достала пакет с хлебом и пшеном. Она щедро, от души, посыпала мотоцикл сверху. Зерно забивалось в щели двигателя, крошки падали на липкое от валерьянки сиденье, застревали в радиаторной решетке. Она украсила байк едой, как новогоднюю елку.
— Приятного аппетита, — прошептала она.
Из темноты подвала уже сверкнула пара зеленых глаз. Потом еще одна. Дворовые коты, почуяв наркотический аромат, выходили на охоту. А на крыше соседнего дома заворочались голуби, чувствуя, что завтрак подан раньше времени.
Вероника поднялась домой.
Она достала из шкафа большой чемодан. Сложила туда вещи Глеба. Трусы, носки, ту самую косуху, которую он повесил на стул. Она работала быстро и четко.
Потом села за компьютер, распечатала заявление на развод и положила его на кухонный стол. Рядом с ключами от квартиры.
Утро для Глеба началось не с кофе.
Его разбудил странный шум с улицы. Не рев мотора, а какой-то дикий, многоголосый вой, мяуканье и хлопанье крыльев.
Он потянулся, вспомнив, что сегодня он — счастливый обладатель железного коня, и подошел к окну, чтобы полюбоваться своей прелестью.
То, что он увидел, заставило его протереть глаза.
Его мотоцикла не было видно.
Вместо сверкающего хромом красавца посреди двора стоял шевелящийся, орущий курган.
Байк был облеплен голубями. Их были десятки. Сотни. Они клевали зерно, дрались, гадили, покрывая лакированные крылья и бензобак толстым, едким слоем помета, который уже начал свою разрушительную работу.
Но голуби были меньшей из бед.
Вокруг мотоцикла и прямо на нем происходила вакханалия. Коты со всего района, одурманенные запахом валерьянки, устроили оргию. Они точили когти о дорогую кожу сиденья, раздирая её в клочья. Один, особо крупный рыжий кот, висел на руле, вгрызаясь зубами в резиновую ручку. Другие метили колеса, катались по баку, вылизывали пропитанную настойкой кожу.
Это был не мотоцикл. Это был биотуалет в центре зоопарка.
— А-а-а-а!!! — заорал Глеб так, что стекла задрожали. — Моя ласточка!!! Убью!!!
Он, в одних трусах, вылетел из квартиры. Вероника спокойно взяла папку с документами и вышла следом.
Во дворе творился ад. Глеб бегал вокруг мотоцикла, размахивая руками, пытаясь отогнать живность. Голуби лениво взлетали и тут же садились обратно — пшено в щелях было слишком вкусным. Коты шипели на хозяина, не желая покидать источник кайфа. Сиденье превратилось в лохмотья. Хром потускнел под слоем птичьего «счастья». Запах стоял такой, что слезились глаза.
— Что?! Что это?! — визжал Глеб, хватаясь за голову. — Откуда?! Кто?!
— Это природа, Глеб, — ледяным тоном сказала Вероника, подходя к нему. Она не поморщилась, хотя амбре было знатным. — Животные тоже хотят жить сейчас, а не когда сдохнут.
Она протянула ему папку.
— Что это? — Глеб тупо уставился на бумаги, стряхивая с плеча голубиное перо.
— Заявление на развод. И опись имущества.
Вероника кивнула на смердящую, ободранную кучу металла.
— Вот это — теперь твоя единственная собственность. Я не буду претендовать на этот «инвестиционный актив» при разделе. Квартира моя, куплена до брака. А вот деньги, которые ты украл у дочери — это была половина наших семейных накоплений. Считай, что ты забрал свою долю натурой.
— Ты... Ты что наделала?! — Глеб посмотрел на изодранное сиденье, которое стоило как хороший диван. — Это же вандализм! Я в суд подам!
— Подавай, — усмехнулась Вероника. — Расскажешь судье, как украл деньги у ребенка. А я расскажу, как ты любишь животных. Чемодан твой у подъезда.
Она развернулась, чтобы уйти.
— А как же Анька?! — крикнул Глеб ей в спину, понимая, что его привычный мир рушится. — Она же без образования останется из-за твоей истерики!
Вероника остановилась и посмотрела на него через плечо. Взгляд её был тяжелым, как могильная плита.
— Моя дочь — умница. Она на бюджет поступит, у неё мозги есть. Не в тебя пошла. А ты теперь свободен. Катайся, наслаждайся ветром. Только помой сначала, а то воняет от твоей мечты... безнадегой.
Она вошла в подъезд. Глеб остался стоять посреди двора, в трусах, рядом со своим уничтоженным сокровищем, под ехидное курлыканье голубей и довольное урчание котов.