Телефон зазвонил в среду, ровно в одиннадцать утра. Алёна знала, кто звонит, ещё до того, как взглянула на экран. У Элеоноры Викторовны было особое чутьё на время: она никогда не звонила слишком рано, чтобы не показаться навязчивой, и никогда слишком поздно, чтобы её можно было проигнорировать под предлогом занятости.
– Алёнушка, доченька, здравствуй! – голос был до того сладким, что можно было почувствовать, как зубы начинают ныть от сахара. – Не помешала?
– Здравствуйте, Элеонора Викторовна, – Алёна прижала трубку к уху плечом, продолжая размешивать кофе. – Нет, что вы, я как раз...
– Вот и замечательно, золотце моё! Я тут подумала: давненько мы с девочками не виделись. Хочу в субботу заглянуть. К трём часам дня. Валентина Петровна и Людочка тоже придут. Помнишь, как в прошлый раз было чудесно?
Алёна помнила. Как можно было забыть три часа натянутой улыбки, которая к концу вечера буквально окаменела на лице, превратив её в подобие восковой куклы из музея мадам Тюссо?
– Элеонора Викторовна, а может, в другой раз? У Кирилла в субботу...
– Кирюша уже знает, я ему сегодня утром звонила, – перебила свекровь, и в голосе мелькнула сталь. – Он сказал, что вы оба свободны. Испеките мою «Прагу», пожалуйста. Рецепт у тебя есть. И достань, родная, сервиз «Мадонна». Людочка в прошлый раз так им восхищалась!
Сервиз «Мадонна» с золотой каймой и мелкими розочками был подарен три года назад, в день новоселья. Тогда же Элеонора Викторовна объявила, что он семейная реликвия и должен использоваться только «по особым случаям». Эти особые случаи наступали ровно раз в месяц или два, когда свекровь решала продемонстрировать подругам своё щедрое материнство и успешное потомство.
– Хорошо, – сказала Алёна. – Испечём.
– Вот умничка! – свекровь расцвела даже на расстоянии, это чувствовалось в интонации. – Знала, что на тебя можно положиться. До встречи, деточки мои!
Алёна положила трубку на стол и уставилась в окно. За стеклом моросил дождь, серый, унылый, ноябрьский. Ровно такого же цвета было её настроение.
Кирилл вернулся с работы к семи вечера, весёлый, растрёпанный, с пакетом из кондитерской «Сластёна».
– Смотри, что я принёс! – он выложил на стол коробку с эклерами. – Твои любимые, с заварным кремом!
– Твоя мама звонила, – сказала Алёна вместо приветствия.
Кирилл застыл, эклер завис на полпути ко рту.
– Ага. Я знаю. Она мне тоже звонила.
– Почему ты не сказал мне, что согласился?
– Алён, ну что я мог сказать? – он положил эклер обратно и потёр переносицу. – Она моя мама. Ей одиноко. Она хочет просто...
– Похвастаться нами перед подругами, как дрессированными пони, – закончила Алёна. – Да, я в курсе.
– Не преувеличивай.
– Не преувеличиваю! – голос сорвался, и Алёна заставила себя сделать вдох. Кричать было бесполезно, они уже проходили это раз двадцать. – Кирилл, я устала. Устала играть в эту игру. «Посмотрите, какие счастливые молодожёны! Посмотрите, как я о них забочусь!» А мы сидим, как куклы в витрине, и изображаем радость.
– Один раз в два месяца, Алёна. Один чёртов раз! Это же не каждый день!
– Это не один раз, – она встала, прошлась по кухне. – Это каждый раз напоминание о том, что эта квартира... что мы... что у нас есть чувство долга, да? Что мы обязаны. Постоянно обязаны. Благодарны. Счастливы по команде.
Кирилл молчал. Он всегда молчал в такие моменты, и это сводило Алёну с ума сильнее, чем любые слова.
– Я испеку торт, – сказала она устало. – Достану сервиз. Надену то самое платье, которое она считает подходящим. Буду улыбаться. Как всегда.
– Спасибо, – тихо сказал Кирилл.
Она не ответила.
В пятницу вечером началась генеральная уборка. Алёна мыла, пылесосила, протирала до блеска ту самую огромную хрустальную люстру в гостиной, которую Элеонора Викторовна подарила «чтобы было светло и торжественно», а на деле она больше всего напоминала перевёрнутый торт для свадьбы купеческой дочери: много, дорого и совершенно не в стиль остальной квартиры. Кирилл в это время бегал по магазинам за продуктами для торта: мукой высшего сорта, настоящим сливочным маслом, черносливом от проверенного производителя. Рецепт «Праги» Элеоноры Викторовны был сложным, капризным и требовал идеального выполнения. Один раз Алёна попыталась заменить коньяк ромом. Свекровь это учуяла с первого кусочка и весь вечер говорила только о том, как «жаль, что молодёжь не умеет следовать традициям».
Суббота началась в шесть утра. Алёна не спала уже час, лежала и смотрела в потолок. Тревога росла, как дрожжевое тесто, занимая всё больше места в груди.
К девяти утра она стояла на кухне и взбивала белки. Коржи уже остывали на решётке, пахло шоколадом и ванилью. Кирилл накрывал стол в гостиной: белоснежная скатерть с вышивкой (ещё один подарок), салфетки «Нежность» в тон, сервиз «Мадонна», расставленный с аптечной точностью. В центре стола, красная искусственная роза в хрустальной вазе. Элеонора Викторовна всегда поправляла её положение, едва войдя в квартиру.
– Тарелки для пирожных поставил? – спросила Алёна, не оборачиваясь.
– Поставил.
– Чай «Царский букет» купил?
– Купил. Два вида, как она любит.
– Плед на диване расправил?
– Алёна, – Кирилл подошёл сзади, обнял за талию. – Всё будет хорошо. Пара часов, и они уйдут.
Она хотела сказать, что дело не в паре часов. Дело в том, что эти часы вытягивают из неё что-то живое и настоящее, оставляя пустую оболочку, которая умеет только кивать и благодарить. Но крем начал густеть, и было уже не до философии.
В половине третьего Алёна стояла перед зеркалом в спальне и застёгивала то самое платье. Синее, до колена, с белым воротничком. Элеонора Викторовна однажды обмолвилась, что оно «делает Алёнушку такой милой и домашней». С тех пор это был негласный дресс-код для чаепитий. Алёна ненавидела это платье всей душой. Оно было тесным в груди и висело мешком на талии, делая её похожей на школьницу-переростка.
– Красавица, – сказал Кирилл, появляясь в дверях. Он надел светлую рубашку и джинсы, выглядел расслабленным, даже счастливым. Иногда Алёне казалось, что он действительно не понимает, что происходит. Или понимает, но старается убедить себя, что всё нормально.
– Врать нехорошо, – буркнула она, накладывая помаду.
Звонок в дверь прозвучал ровно в три. Пунктуальность Элеоноры Викторовны была легендарной.
– Мои золотые! – она влетела в квартиру, как королева на приём, и сразу же окинула взглядом прихожую. За ней семенили две подруги. Валентина Петровна, высокая, худая, с острым носом и ещё более острым языком, и Людмила, круглая, мягкая, вечно молчаливая, кивающая на каждое слово остальных. – Как же я по вам соскучилась!
Элеонора Викторовна в свои пятьдесят восемь выглядела на десять лет моложе. Ухоженная, подтянутая, со строгой стрижкой и безупречным макияжем. Она носила дорогие костюмы пастельных тонов и обувь на невысоком каблуке, всегда пахла французскими духами и двигалась так, будто перед ней расстилался красный ковёр.
– Здравствуйте, – выдохнула Алёна, подставляя щёку для поцелуя.
Свекровь чмокнула её в воздух где-то рядом с ухом и тут же переключилась на Кирилла.
– Сынок, дорогой, как ты? Не похудел? Алёна тебя кормит?
– Мам, отлично, не беспокойся, – Кирилл расплылся в улыбке, помогая женщинам раздеться.
– А как же мне не беспокоиться? – Элеонора Викторовна уже прошла в гостиную, и Алёна слышала, как та поправляет розу в вазе. Всегда поправляет. – Вы мои единственные.
Они уселись за стол. Валентина Петровна сразу взяла чашку и внимательно изучила её на свет.
– О, «Мадонна», – протянула она. – Элечка, это тот самый сервиз, о котором ты рассказывала?
– Да, представь, – свекровь сияла. – Я его им на новоселье подарила. Он был у моей бабушки, потом у мамы, потом у меня. Фамильная ценность. Но я решила, что он нужнее детям. Пусть создают свою историю.
«Создают историю из твоих подарков, – подумала Алёна, наливая чай. – Историю благодарности и долга».
– Какая ты щедрая, – вздохнула Людмила. – Не каждая мать так.
– Ну что вы, – Элеонора Викторовна скромно опустила глаза, но было видно, что она наслаждается моментом. – Это же мой сын. Моя семья. Я для них всё сделаю. Вот квартира. Помните, как мы переживали, что ипотеку не потянут? Я тогда свои накопления отдала на первый взнос. Господи, сколько лет я их собирала! Но разве можно жалеть для своих детей?
Алёна почувствовала, как сжимаются челюсти. Это было любимой темой. Свекровь не упускала случая напомнить о первоначальном взносе. О том, как она «всё отдала». О том, как они теперь «живут в хорошей квартире благодаря маме».
– Мы очень благодарны, – сказала Алёна, и улыбка застыла на её лице, как глазурь на торте. – Правда, Кирилл?
– Конечно, мам, – кивнул он. – Мы это ценим.
– Вот и я говорю Вале и Люде, – продолжала Элеонора Викторовна, намазывая масло на бисквит, – какие у меня замечательные дети. Послушные, заботливые. Не то что у некоторых. Вот у Зинаиды Семёновны сын вообще три года не звонил, представляете? А мои каждую неделю меня навещают, приглашают. Я для них не обуза, а мама, которую уважают.
«Каждую неделю, – думала Алёна, разрезая торт на куски. – Каждую неделю по телефону, каждый месяц вот такое представление. Уважают. Да, конечно».
– А когда вы детишек планируете? – внезапно спросила Валентина Петровна, и Алёна почувствовала, как внутри всё сжимается в узел.
Вопрос о детях всплывал регулярно. Элеонора Викторовна мечтала о внуках, и это было ещё одной частью их обязательств.
– Ну... мы пока не решили, – начала Алёна, но свекровь перебила:
– Они молодые, торопиться некуда. Главное, чтобы всё было правильно, обдуманно. Я всегда говорю: сначала квартиру обустроить, финансы наладить, а потом уже думать о прибавлении. Правда, Алёнушка?
Алёна кивнула. На самом деле они с Кириллом уже год спорили об этом. Она хотела ребёнка. Он говорил, что нужно подождать, пока ипотека не станет меньше, пока они «крепче встанут на ноги». И Алёна подозревала, что за этими словами стоит мнение Элеоноры Викторовны, которая считала, что «внуков рожают, когда мать может помочь с няней и коляской». То есть когда можно будет контролировать и этот процесс.
– А работаешь ты где, милая? – Людмила посмотрела на Алёну с мягким любопытством.
– В рекламном агентстве. Менеджером.
– О, как интересно, – Людмила кивнула, но было видно, что интереса никакого нет.
– Перспективная работа, – вставила Элеонора Викторовна. – Хотя, конечно, когда детки появятся, придётся выбирать. Я всегда была против того, чтобы матери работали. Ребёнку нужно внимание. Полное, стопроцентное. Но это всё потом, не будем загадывать.
«Не будем загадывать, – повторила про себя Алёна, – но ты уже всё решила. Я брошу работу, рожу, а ты будешь диктовать, как его воспитывать, кормить и одевать».
Чаепитие длилось уже больше часа. Алёна подавала торт, подливала чай, отвечала на вопросы, улыбалась. Кирилл сидел рядом, периодически обнимал её за плечи, играя роль любящего мужа. Всё было, как по нотам. Элеонора Викторовна сияла, подруги восхищались, квартира выглядела идеально, торт получился вкусным.
– А что это за картина? – Валентина Петровна кивнула на стену, где висела абстрактная акварель в тонкой раме.
– Это мы купили в прошлом месяце, – ответила Алёна. – На выставке.
– Странноватая, – поджала губы Валентина Петровна. – Ничего не понятно.
– Современное искусство, – пожала плечами Элеонора Викторовна. – Молодёжь любит. Я вот им недавно предлагала повесить мой гобелен с оленями, очень красивый, классический. Но они отказались. Говорят, не вписывается в интерьер.
Голос был лёгким, но Алёна услышала в нём укол. Тот самый гобелен с оленями был чудовищно огромным, тяжёлым, мрачным. Они с Кириллом поблагодарили и аккуратно увезли его «на дачу», которой у них не было. На самом деле гобелен стоял, свёрнутый, в кладовке, и Алёна каждый раз, открывая дверь, испытывала иррациональное желание выбросить его в мусоропровод.
– Просто места нет, мама, – быстро сказал Кирилл. – Когда будет, обязательно повесим.
– Конечно, конечно, – улыбнулась Элеонора Викторовна, но взгляд её на секунду стал холодным.
Ещё через час, когда подруги стали собираться, свекровь вдруг сказала:
– Алёнушка, а покажи-ка мне ванную. Я что-то забыла, как вы там плитку положили.
Алёна поднялась, чувствуя, как ёкает сердце. Элеонора Викторовна никогда просто так не просила показать ванную.
Они прошли в коридор, свекровь закрыла дверь и оглянулась. Плитка была идеальной. Полотенца висели ровно. Всё блестело.
– Ты чем-то недовольна, – сказала Элеонора Викторовна негромко.
– Нет, что вы, – Алёна постаралась изобразить удивление. – Всё хорошо.
– Не ври мне, – голос стал жёстким. – Я вижу. Ты всё время с таким лицом, будто тебя заставляют. Будто это пытка для тебя, провести вечер с матерью мужа.
– Элеонора Викторовна, я...
– Я для вас столько сделала, – свекровь шагнула ближе, и Алёна невольно попятилась. – Столько! Отдала вам последние деньги. Вы бы жили где? В однушке на окраине, если бы не я. И что? Раз в месяц пригласить меня с подругами, это такая проблема? Это непосильная ноша?
– Нет, конечно нет...
– Тогда улыбайся, – отчеканила Элеонора Викторовна. – Изображай счастье. Потому что ты счастлива, Алёна. Ты живёшь в хорошей квартире, у тебя прекрасный муж, у тебя всё есть. Благодаря мне. И немного благодарности, немного уважения, это не слишком большая плата, правда?
Алёна молчала. Внутри всё кипело, но слова застревали в горле, комом, который невозможно было проглотить.
– Вот и умница, – Элеонора Викторовна похлопала её по щеке, почти ласково, и вышла.
Алёна осталась стоять у раковины, глядя на своё отражение. Бледное лицо, синее платье, пустые глаза.
Вечером, когда гости наконец ушли, Кирилл плюхнулся на диван и довольно потянулся.
– Ну вот, не так уж страшно было, правда?
Алёна собирала посуду. Сервиз «Мадонна» нужно было мыть вручную, каждую чашечку, каждое блюдце. Золотая кайма не переносила посудомоечных машин.
– Твоя мать говорила со мной в ванной, – сказала она.
– И что?
– Сказала, что я обязана улыбаться. Потому что она нам помогла.
Кирилл замолчал. Потёр лицо руками.
– Она просто... Алён, ну ты же знаешь маму. Она иногда резковата, но она не со зла.
– Не со зла, – повторила Алёна. – Кирилл, ты понимаешь, что она нас шантажирует? Финансовая помощь родителей и чувство долга, это классический рычаг давления. Мы не можем сказать «нет», потому что «она столько для нас сделала».
– Она и правда много сделала!
– Я знаю! – Алёна повернулась к нему, и руки у неё тряслись. – Я знаю, Кирилл. Я благодарна. Но это не значит, что я обязана каждый месяц устраивать спектакль! Изображать идеальный брак напоказ, сидеть с улыбкой, пока её подруги меня разглядывают, как экспонат! «Посмотрите, какая удачная невестка! Посмотрите, как они счастливы!» А мы счастливы, Кирилл? Правда?
– Что значит, счастливы ли мы? – он встал. – Конечно, счастливы!
– Тогда почему я чувствую себя заводной куклой? Почему каждый раз после её визитов я хочу сбежать отсюда куда угодно?
– Ты преувеличиваешь. Как всегда.
– Не преувеличиваю, – голос сорвался на крик. – Я задыхаюсь! От этой квартиры, от этого сервиза, от этой проклятой розы, которую она поправляет каждый раз! От того, что ты не можешь защитить меня, потому что муж не защищает от свекрови, правда? Всегда на её стороне!
– Я не на её стороне! Просто пытаюсь всех помирить!
– Помирить? – Алёна рассмеялась, резко, зло. – Кого мирить, Кирилл? Здесь нет равных сторон. Здесь есть твоя мама, которая считает, что купила нас вместе с квартирой, и есть мы, которые боимся ей отказать. Отношения со свекровью после помощи с квартирой, да? Вот так это называется. Вечное психологическое давление в семье, упакованное в сахарную вату заботы!
– Хватит, – Кирилл развернулся и ушёл в спальню, хлопнув дверью.
Алёна осталась одна на кухне, среди чашек с золотой каймой. Села на пол, прислонилась спиной к шкафчику. Плакать не хотелось. Хотелось исчезнуть.
На следующий день Элеонора Викторовна прислала сообщение: «Спасибо за чудесный вечер, детки мои. Девочки были в восторге. Вы у меня золотые. Следующий раз соберёмся через месяц, я предупрежу заранее. Целую».
Месяц пролетел быстро. Слишком быстро. Алёна пыталась найти способы, как отстоять личные границы, читала статьи в интернете, разговаривала с подругой Олей, которая яростно советовала «послать всё к чёрту и жить своей жизнью». Но Оля не понимала. У Оли не было квартиры, за которую кто-то внёс половину первого взноса. У Оли не было этого постоянного чувства вины, которое въелось в кожу, как запах чужих духов.
Кирилл делал вид, что ничего не произошло. Они почти не разговаривали о том вечере, жили, как соседи: вежливо, отстранённо. Фальшь, которую Алёна так ненавидела на чаепитиях, проникла теперь в их собственную жизнь. Они улыбались друг другу по утрам, целовались на ночь, но это были механические движения, пустые ритуалы.
В середине декабря свекровь позвонила снова.
– Детки, в субботу жду вас к трём. Валентина, Люда и ещё Тамара Фёдоровна придут. Помните её? Она в прошлый раз не смогла. Очень хочет на вас посмотреть. И «Прагу» испеките, пожалуйста. Тома так любит хороший торт!
Алёна согласилась, не споря. Бесполезно было спорить.
В пятницу она снова убиралась, снова пекла, снова ставила на стол сервиз «Мадонна». Кирилл молча помогал, и молчание это было тяжёлым, липким, как сироп.
Суббота выдалась морозной. Алёна надела синее платье, посмотрела на себя в зеркало и вдруг подумала: «Сколько ещё? Сколько раз я буду это делать? Десять? Двадцать? Тридцать лет вот таких суббот?»
Звонок прозвучал ровно в три.
Элеонора Викторовна вошла в сопровождении трёх подруг. Тамара Фёдоровна оказалась полной дамой с громким голосом и манерой задавать вопросы в лоб.
– Ох, какая квартирка! – восхитилась она. – Элечка, ты правду говорила, просто загляденье!
– Проходите, проходите, – Алёна выдавила улыбку.
Они уселись за стол. Чай, торт, сервиз. Всё, как обычно.
– Алёнушка, а что это за платье на тебе? – спросила вдруг Валентина Петровна, и в голосе её прозвучало что-то издевательское. – Из школьной формы переделывала?
Людмила хихикнула. Тамара Фёдоровна с любопытством уставилась на Алёну.
– Нет, просто... домашнее, – пробормотала Алёна, чувствуя, как краснеют щёки.
– Очень милое, – вмешалась Элеонора Викторовна. – Скромное, женственное. Я всегда говорю, что девушка должна выглядеть по-домашнему уютно. Не как эти... как их... блогеры, которые даже дома в откровенных нарядах ходят.
– Да, да, – закивала Тамара Фёдоровна. – Скромность украшает. А вы давно замужем?
– Три года, – ответил за Алёну Кирилл.
– Три года! И детишек нет? – Тамара Фёдоровна округлила глаза. – Ох, милочка, да вам пора уже!
– Мы планируем, – сказала Алёна, и пальцы сами сжались в кулаки под столом.
– Планируют, планируют, – вздохнула Элеонора Викторовна. – Я им говорю: не откладывайте. Но молодёжь сейчас такая... всё карьера, работа. А потом смотришь, сорок лет, и поздно уже.
– Мне двадцать восемь, – тихо сказала Алёна.
– Ну вот, уже двадцать восемь! – подхватила Тамара Фёдоровна. – Моя Светка в двадцать пять родила. Сейчас малышу уже четыре, прелесть какая!
– У всех свой путь, – попыталась защититься Алёна, но голос прозвучал неуверенно.
– Конечно, конечно, – Элеонора Викторовна взяла чашку, отпила чай. – Главное, чтобы потом не жалели. Я вот Кирюшу родила в двадцать шесть. Как раз правильный возраст. И успела карьеру построить, и сыночка воспитать.
Разговор плавно перетёк на тему детей, потом на тему воспитания, потом на тему того, какие сейчас няни дорогие и как хорошо, что «у Кирюши такая заботливая мама, которая обязательно поможет с внуками, когда они появятся». Алёна слушала и чувствовала, как внутри что-то медленно ломается, как тонкая веточка под тяжестью снега.
Она встала, чтобы налить ещё чаю, и вдруг заметила, что рука дрожит. Струйка горячей жидкости попала мимо чашки, на блюдце. Золотая кайма вспыхнула в свете люстры, ослепив на секунду.
– Осторожнее, Алёнушка, – голос Элеоноры Викторовны был мягким, но в нём звучал упрёк. – Сервиз старинный, береги его.
– Извините, – выдохнула Алёна.
Она вернулась на место, села рядом с Кириллом. Он положил руку ей на плечо, сжал, как бы говоря: держись. Но этот жест, такой привычный, вдруг показался фальшивым, заученным. Частью спектакля.
– А расскажите, как вы познакомились, – попросила Тамара Фёдоровна, откусывая торт. – Элечка говорила, но я хочу от вас услышать!
Алёна посмотрела на Кирилла. Он улыбнулся.
– Мы встретились на работе, – начал он. – Алёна пришла в нашу компанию стажёром, а я...
– А он сразу на меня положил глаз, – механически закончила Алёна. Эту историю они рассказывали уже сотню раз. Она знала её наизусть, каждое слово, каждую паузу. – Пригласил в кафе, мы проговорили до утра...
– Романтика! – всплеснула руками Тамара Фёдоровна. – А первое свидание где было?
– В парке, – ответил Кирилл. – Осенью, листья падали...
Алёна слушала его голос и думала: а было ли это правдой? Было ли то первое свидание таким, каким они его теперь описывали? Или за три года они отшлифовали воспоминания до идеального блеска, как эти проклятые чашки?
– И я сразу поняла, что Кирюша нашёл свою судьбу, – вмешалась Элеонора Викторовна. – Привёл Алёну познакомиться, и я подумала: вот она, моя будущая дочка. Правильная девушка. Скромная, умная, красивая.
«Послушная», – мысленно добавила Алёна.
– И свадьба была чудесная, – продолжала свекровь. – Я тогда столько сил вложила, чтобы всё было на высшем уровне. Помните, Алёнушка, как мы ресторан выбирали?
– Помню, – кивнула Алёна. На самом деле ресторан выбрала Элеонора Викторовна. Алёна хотела что-то камерное, небольшое, но свекровь настояла на огромном банкетном зале «чтобы всем хватило места и чтобы было по-настоящему торжественно».
– А платье! Боже мой, какое платье было! – Элеонора Викторовна сложила руки на груди. – Я его увидела в салоне и сразу поняла: это оно. Правда, Алёна сначала хотела другое, попроще, но я её убедила. И не прогадала! Все гости говорили, что невеста была как принцесса.
Алёна молчала. То платье она ненавидела почти так же сильно, как синее платье с воротничком. Оно было пышным, тяжёлым, с миллионом страз и кружев. Она чувствовала себя в нём переодетой ёлкой. Но Элеонора Викторовна так горела этим выбором, так светилась от счастья, что Алёна не посмела возразить. И вот уже три года в их альбоме лежали фотографии, где она улыбается в чужом платье, под чужой люстрой в чужом ресторане, и всё это называется «самым счастливым днём в её жизни».
Чаепитие тянулось. Говорили о погоде, о ценах, о соседях Элеоноры Викторовны, о здоровье. Алёна кивала, подливала чай, улыбалась. Автопилот. Она давно научилась включать его: внешне всё правильно, а внутри пустота.
– А вы часто маму навещаете? – спросила вдруг Валентина Петровна, глядя на Алёну острым взглядом.
– Каждые выходные звоним, – ответила Алёна. – Иногда приезжаем.
– Иногда, – повторила Валентина Петровна, и в этом слове прозвучало осуждение. – Мама одна живёт?
– Да, – кивнула Алёна.
– Тяжело, наверное, одной, – Валентина Петровна посмотрела на Элеонору Викторовну. – Вот у Элечки хоть Кирюша рядом. А то бы совсем одиноко было.
– Мы стараемся, – сказал Кирилл. – Мама для нас главный человек.
Алёна почувствовала, как внутри что-то дёргается, как натянутая струна. «Главный человек». А она, жена, кто? Второстепенный? Статист?
– Вот и правильно, – одобрила Тамара Фёдоровна. – Родителей надо ценить, пока они живы. Потом жалеть будете.
«Шантаж», – подумала Алёна. «Классический эмоциональный шантаж. Делай, что тебе говорят, иначе потом будешь жалеть. Будешь виноватой. Неблагодарной».
Она встала, пошла на кухню за ещё одной порцией торта. В коридоре остановилась, прислонилась лбом к холодной стене. Глубокий вдох. Ещё один. Хотелось кричать. Хотелось выбежать из квартиры, хлопнув дверью, и больше никогда не возвращаться.
– Алёна? – голос Кирилла за спиной. Он вышел следом. – Ты чего?
– Ничего, – она выпрямилась. – Просто голова разболелась.
– Потерпи, – он обнял её, коротко, дежурно. – Скоро уйдут.
– Да, – она высвободилась. – Скоро.
Когда они вернулись в гостиную, Элеонора Викторовна как раз поправляла розу в вазе. Алёна видела это уже столько раз, что могла предсказать каждое движение: сначала свекровь чуть наклоняет голову, оценивая угол, потом берёт стебель двумя пальцами, поворачивает на пару миллиметров. Ритуал утверждения власти. «Это моя территория. Я здесь решаю, как должно быть».
– Алёнушка, принесла торт? – спросила Элеонора Викторовна, не оборачиваясь.
– Сейчас принесу.
Она вернулась с тарелкой, порезала ещё куски. Разложила по тарелочкам. Тамара Фёдоровна взяла кусок и внимательно его изучила.
– А вы сами пекли или покупной?
– Сами, – ответила Алёна. – По рецепту Элеоноры Викторовны.
– О, фирменная «Прага»! – обрадовалась Тамара Фёдоровна. – Элечка, ты делишься рецептами?
– С Алёнушкой делюсь, – улыбнулась свекровь. – Она старательная девочка. Учится. Правда, не всегда точно следует инструкциям, но я её поправляю. В прошлый раз она коньяк заменила, помнишь, Алёна? Я сразу почувствовала. Пришлось объяснить, что в классическом рецепте нельзя ничего менять.
– Помню, – тихо сказала Алёна.
– Ну ничего, главное, что учится, – снисходительно кивнула Валентина Петровна. – Хорошую хозяйку из неё Элечка воспитает.
«Воспитает», – слово повисло в воздухе. Алёне было двадцать восемь лет. Она работала, зарабатывала, вела дом. Но в глазах этих женщин она была ребёнком, которого «воспитывает» свекровь. Формирует. Лепит по своему образцу.
Часы на стене показывали половину шестого. Полтора часа прошло. Ещё столько же впереди. Стандартное чаепитие со свекровью длилось три часа, иногда больше. Элеонора Викторовна любила растягивать удовольствие.
– А машину новую не думаете купить? – спросила Людмила, внезапно оживившись. – А то у вас же старенькая.
– Думаем, – осторожно ответил Кирилл. – Но сейчас ипотека, расходы...
– Ипотека, конечно, дело серьёзное, – кивнула Элеонора Викторовна. – Но я всегда говорю: экономить надо с умом. Вот Алёнушка на работу на метро ездит, да, золотко?
– Да, – подтвердила Алёна.
– А можно было бы на такси, – продолжала свекровь. – Но зачем лишние траты? Метро дешевле. Я вот тоже, когда работала, всегда на общественном транспорте ездила. Деньги беречь надо.
«Она решает даже это», – думала Алёна. – «Как мне ездить на работу. Что покупать, что нет. Когда рожать. Какой торт печь. Какое платье носить».
– Мы вообще стараемся без лишних трат жить, – сказал Кирилл, и Алёна услышала в его голосе гордость. Он искренне считал, что это правильно. Что мама даёт мудрые советы, которым нужно следовать.
– Вот и молодцы, – одобрила Тамара Фёдоровна. – А то некоторые в кредиты влезают по уши, а потом плачутся.
– У нас только ипотека, – заверил Кирилл. – И мама помогла с первым взносом, так что нагрузка не такая большая.
– Помогла, – эхом отозвалась Элеонора Викторовна. – Всё, что могла, отдала. Но я не жалею. Дети должны жить хорошо.
Алёна сжала зубы. Опять. Опять это напоминание. Подарок с условиями, который висит над ними, как дамоклов меч. «Я отдала, а вы теперь обязаны. Обязаны быть благодарными, послушными, управляемыми».
– Элеонора Викторовна, – вдруг сказала Алёна, и её собственный голос показался ей чужим. – А вы не думали о том, чтобы... ну, может быть, путешествовать? У вас же пенсия хорошая, время есть...
Свекровь посмотрела на неё с удивлением.
– Путешествовать? Зачем?
– Ну... отдохнуть, новые места посмотреть, – Алёна чувствовала, как краснеет. – Вы столько лет работали, заслужили...
– Я и так отдыхаю, – перебила Элеонора Викторовна, и голос стал холоднее. – У меня подруги, семья. Зачем мне куда-то ехать, когда здесь всё, что мне нужно? Или ты хочешь меня отправить подальше, Алёнушка?
– Нет, что вы, я просто...
– Просто подумала, что мама мешает, – закончила за неё свекровь, и улыбка стала ледяной. – Понимаю. Молодым хочется свободы. Но, знаешь, семья, это не только свобода. Это ещё и ответственность. И уважение к старшим.
Тишина повисла тяжёлая, липкая. Валентина Петровна с интересом смотрела на Алёну, как энтомолог на булавку с бабочкой. Людмила опустила глаза. Тамара Фёдоровна жевала торт, делая вид, что ничего не заметила.
– Алёна не то имела в виду, мам, – быстро вмешался Кирилл. – Она просто заботится о тебе.
– Конечно, конечно, – Элеонора Викторовна взяла салфетку, промокнула губы. – Я знаю. Алёнушка у нас добрая. Просто иногда говорит, не подумав.
Унижение. Публичное, аккуратное, завёрнутое в заботу. Алёна почувствовала, как внутри что-то окончательно сломалось.
Оставшийся час она провела в молчании. Подливала чай, кивала, но не говорила ничего. Элеонора Викторовна поддерживала разговор с подругами, иногда бросая на Алёну быстрые взгляды. Проверяла, усвоен ли урок.
Когда гости наконец стали собираться, Алёна почувствовала облегчение, такое сильное, что едва не задохнулась. Ещё немного. Ещё чуть-чуть.
– Спасибо, детки мои, – Элеонора Викторовна обняла Кирилла, потом Алёну. – Было чудесно. Девочки в восторге. Правда, девочки?
– Да, да, спасибо за гостеприимство, – закивала Тамара Фёдоровна.
– Торт вкусный, – буркнула Валентина Петровна.
– Следующий раз в конце января соберёмся, – объявила свекровь, надевая пальто. – Я позвоню заранее. Пока, золотые мои!
Дверь закрылась. Алёна прислонилась к стене, закрыла глаза.
– Ну вот и всё, – сказал Кирилл. – Не так уж плохо было, правда?
Она открыла глаза и посмотрела на него.
– Плохо, – сказала она. – Очень плохо.
– Алёна, опять ты...
– Опять я, – она прошла в гостиную, начала собирать посуду. – Опять я недовольна. Опять я неблагодарная. Твоя мама права, да? Я говорю, не подумав. Я эгоистка, которая хочет отправить свекровь подальше.
– Она не это имела в виду!
– Имела! – Алёна резко поставила чашку на поднос, и та звякнула. – Она имела в виду именно это! И ты прекрасно знаешь. Но тебе удобнее делать вид, что всё нормально. Что это просто моя проблема. Что я преувеличиваю.
– Ты и правда преувеличиваешь! Мама просто...
– Мама просто контролирует каждый наш шаг! – голос сорвался на крик. – Она диктует, что нам делать, как жить, когда рожать! Она превратила нашу жизнь в представление, где мы должны играть роли идеальных детей! И ты это поддерживаешь!
– Я не поддерживаю, я просто...
– Ты не защищаешь меня, – тихо сказала Алёна, и в этой тишине было больше боли, чем в крике. – Никогда не защищаешь. Когда она унижает меня, ты молчишь. Когда она указывает, что мне делать, ты соглашаешься. Муж не защищает от свекрови, потому что боится её расстроить. Потому что «она столько для нас сделала».
– Это правда! Она действительно...
– Я знаю! – Алёна опустилась на диван, обхватила голову руками. – Я знаю, Кирилл. И именно поэтому мы в ловушке. Финансовая помощь родителей и чувство долга, это самая крепкая цепь. Мы не можем возразить, потому что «мы должны». Не можем защитить свои границы, потому что «мы обязаны».
Кирилл молчал. Стоял посреди гостиной, и впервые за долгое время на его лице было не раздражение, а растерянность.
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спросил он наконец.
– Хочу, чтобы ты меня услышал, – Алёна подняла голову. – Хочу, чтобы ты понял: я не могу так больше. Каждый месяц это чаепитие... это не просто три часа. Это напоминание о том, что мы не свободны. Что эта квартира, в которой мы живём, на самом деле не наша. Что каждая вещь здесь, каждая люстра, каждый сервиз, это её территория. Её контроль.
– Но мы же выплачиваем ипотеку...
– И что? – Алёна встала. – Мы выплачиваем, но она продолжает считать, что имеет право решать. Потому что «она дала деньги». И так будет всегда, Кирилл. Всегда. Пока мы не скажем «хватит».
– И что ты предлагаешь? Отказаться от её помощи? Вернуть деньги?
– Я предлагаю начать жить своей жизнью, – Алёна подошла к окну. За стеклом падал снег, крупный, пушистый. – Не отказываться от помощи. Не отрицать то, что она сделала. Но перестать быть марионетками. Перестать устраивать эти спектакли. Просто... сказать «нет». Один раз. Попробовать.
– Она этого не поймёт.
– Может, и не поймёт, – Алёна обернулась. – Но я больше не могу притворяться. Не могу надевать это дурацкое синее платье и улыбаться, пока её подруги обсуждают, когда я рожу и почему до сих пор не повесила гобелен с оленями. Не могу слушать, как она при всех говорит, что я «говорю, не подумав». Не могу быть куклой в витрине, Кирилл. Просто не могу.
Он молчал. Потёр лицо руками, сел на диван.
– Что, если она обидится? – тихо спросил он. – Что, если она... не знаю, перестанет с нами общаться?
– А что, если она обидится и мы наконец сможем дышать? – Алёна села рядом. – Кирилл, я не хочу разрыва. Не хочу ссоры. Я просто хочу, чтобы наши отношения стали честными. Не показными. Не фальшивыми. Чтобы мы могли видеться, потому что хотим, а не потому что обязаны.
Он взял её за руку.
– Я подумаю, – сказал он. – Хорошо? Я правда подумаю.
Это было не «да». Но это было не «нет».
Через две недели, в середине января, Элеонора Викторовна снова позвонила.
– Детки, в субботу соберёмся. Те же девочки. И заодно обсудим, когда вы ко мне на дачу приедете весной, помочь с рассадой. Договорились?
Алёна взяла телефон у Кирилла, который собирался по привычке согласиться.
– Элеонора Викторовна, – сказала она, и голос дрожал, но был твёрдым. – В эту субботу мы не сможем.
Пауза.
– Как это «не сможем»? – голос свекрови стал холодным. – У вас планы?
– Да. У нас планы.
– Какие планы? Я предупредила заранее. Девочки уже согласились. Алёна, что происходит?
– Происходит то, что мы хотим провести выходные вдвоём, – Алёна смотрела на Кирилла. Он сидел, бледный, напряжённый. – Просто вдвоём, без гостей.
– Но я уже всё организовала!
– Извините. В следующий раз согласовывайте с нами заранее, пожалуйста, прежде чем приглашать подруг.
Тишина. Долгая, тяжёлая.
– Передай трубку Кириллу, – наконец сказала Элеонора Викторовна, и в голосе было столько льда, что Алёна невольно поёжилась.
Она протянула телефон. Кирилл взял, поднёс к уху.
– Мам?
Алёна не слышала, что говорила свекровь, но видела, как менялось лицо Кирилла. Сначала растерянность, потом стыд, потом... злость? Он слушал долго, молча, а потом вдруг сказал:
– Мам, стоп. Хватит.
Элеонора Викторовна что-то возразила, голос стал громче, Алёна различала обрывки фраз: «неблагодарность», «после всего», «я для вас».
– Мам, – повторил Кирилл, и голос его был твёрдым. – Хватит. Мы благодарны. Очень благодарны. Но это не значит, что ты можешь распоряжаться нашей жизнью. Мы не можем в субботу. Приедем в следующие выходные, но без подруг. Просто ты, мы и нормальный разговор. Без спектакля.
Что-то щёлкнуло на том конце. Элеонора Викторовна повесила трубку.
Кирилл опустил телефон, посмотрел на Алёну.
– Она повесила трубку, – сказал он, и в голосе было недоумение.
– Да, – Алёна обняла его. – Повесила.
– Она сейчас будет звонить снова. Или приедет.
– Может быть.
– Она будет злиться. Долго.
– Наверное.
Кирилл обнял её в ответ, крепко, по-настоящему. Не для галочки, не для спектакля.
– Мне страшно, – тихо сказал он.
– Мне тоже, – призналась Алёна. – Но это правда, Кирилл. Наша правда. Не её. Наша.
Они сидели в тишине, обнявшись, и за окном падал снег. Тяжёлый, холодный январский снег.
Элеонора Викторовна не перезвонила в тот день. Не перезвонила и на следующий. В четверг пришло сообщение: «Вы меня очень обидели. Я не ожидала такого от вас. Особенно от тебя, Кирюша. Подумайте о своём поведении».
Алёна прочитала и усмехнулась.
– Классический приём, – сказала она. – Вина и стыд. Подумайте о своём поведении, как провинившиеся дети.
– Может, мы и правда неправы? – Кирилл сидел на диване, мрачный. – Может, мы слишком резко?
– Кирилл, – Алёна села рядом. – Мы просто отказались от одного чаепития. Попросили согласовывать планы. Это нормальные, здоровые границы. Это не предательство.
– Для неё это предательство.
– Для неё любое «нет» это предательство, – Алёна взяла его за руку. – Потому что она привыкла контролировать. И сейчас мы забираем контроль обратно. Это больно для неё, да. Но это необходимо для нас.
Они ответили на сообщение коротко: «Мы не хотели тебя обидеть. Просто нам нужно немного пространства. Приедем в воскресенье».
Ответа не было.
В пятницу Кириллу позвонила тётя Марина, сестра Элеоноры Викторовны.
– Кирюш, что случилось? Элечка вся в слезах! Говорит, вы её бросили, не хотите видеть!
– Тётя Марин, это не так, – устало ответил Кирилл. – Мы просто попросили не устраивать очередное чаепитие. Всё.
– Но она так старалась! Для вас, для своих подруг! А вы... Кирюша, она же мать твоя! Одна! И после всего, что сделала...
– Я знаю, что она сделала, – перебил Кирилл. – И я благодарен. Но это не даёт ей права решать за нас всё.
Тётя Марина вздохнула так тяжело, что казалось, телефон задребезжал.
– Молодёжь, – проговорила она с укором. – Совсем не думаете о чувствах старших. Ладно, я с ней поговорю. Но вы бы извинились, Кирюш. Не доводите до разрыва.
Когда звонок закончился, Алёна спросила:
– Она мобилизует всех родственников?
– Похоже на то, – Кирилл потёр виски. – Сейчас наверняка ещё кто-нибудь позвонит. Будут стыдить.
Так и случилось. В субботу утром позвонила двоюродная сестра Кирилла, Оксана. Потом дядя Володя. Все говорили примерно одно и то же: «Элеонора Викторовна так переживает», «Вы её обидели», «Она же столько для вас сделала», «Неужели нельзя было пойти навстречу?».
К вечеру Кирилл выглядел измотанным.
– Может, правда съездить, извиниться? – сказал он. – Просто чтобы закончить эту историю?
– И вернуться к тому, что было? – Алёна покачала головой. – Кирилл, если мы сейчас сдадимся, она поймёт, что этот метод работает. Давление через родственников, слёзы, шантаж. И будет использовать его снова и снова. Каждый раз, когда мы попытаемся сказать «нет».
– Но она же действительно страдает...
– Она манипулирует, – жёстко сказала Алёна. – Видишь разницу? Если бы она страдала по-настоящему, она бы позвонила нам сама. Поговорила. Попыталась понять. А она мобилизует армию родственников, чтобы нас продавить. Это не страдание. Это игра.
Кирилл молчал, но в глазах была боль. Алёна понимала его. Тридцать лет он был послушным сыном. Тридцать лет ставил мать на первое место. Разорвать эту связь, даже немного ослабить, было для него как содрать кожу.
В воскресенье они поехали к Элеоноре Викторовне. Алёна надела джинсы и свитер. Не синее платье. Кирилл заметил, но ничего не сказал.
Свекровь открыла дверь сама. Выглядела она безупречно, как всегда, но лицо было холодным, отстранённым.
– Проходите, – сказала она, не глядя в глаза.
Они прошли на кухню. На столе стоял чайник, три чашки. Никакого торта, никаких угощений.
– Садитесь, – Элеонора Викторовна села сама, сложила руки на столе. – Я вас слушаю.
Алёна посмотрела на Кирилла. Он откашлялся.
– Мам, мы не хотели тебя обидеть...
– Но обидели, – перебила она. – Очень сильно обидели.
– Мы просто... нам нужно немного пространства, – Кирилл говорил медленно, подбирая слова. – Понимаешь, эти чаепития... они стали для нас тяжёлыми. Мы чувствуем себя не гостями, а участниками какого-то представления.
– Представления, – повторила Элеонора Викторовна, и голос звенел от обиды. – Я приглашаю своих подруг, чтобы они посмотрели, как живут мои дети, а для вас это представление.
– Элеонора Викторовна, – вмешалась Алёна, – дело не в том, что вы приглашаете подруг. Дело в том, как это происходит. Вы назначаете дату, не спрашивая нас. Диктуете, что готовить, что надевать, как себя вести. И это... это давит на нас.
Свекровь перевела взгляд на Алёну, и в этом взгляде был лёд.
– Ах вот как, – проговорила она. – Значит, я давлю на вас. Я, которая отдала последние сбережения, чтобы вы жили в хорошей квартире. Я, которая постоянно о вас заботится, звонит, интересуется. Я давлю.
– Мам, не надо так...
– Нет, Кирюша, пусть Алёнушка договорит, – Элеонора Викторовна не сводила глаз с невестки. – Я хочу услышать. Что конкретно я делаю не так? Слишком часто звоню? Слишком много помогаю? Слишком люблю своего единственного сына?
Алёна почувствовала, как внутри закипает злость. Эта игра в жертву, эта показная боль...
– Вы не даёте нам принимать решения самостоятельно, – сказала она, стараясь держать голос ровным. – Каждый раз, когда мы пытаемся что-то решить, вы вмешиваетесь. И используете свою помощь как рычаг. «Я столько для вас сделала», «Я отдала деньги», «Я заботилась». Да, это правда. Но это не значит, что мы теперь обязаны жить по вашим правилам.
– По моим правилам, – Элеонора Викторовна встала. – Я не диктую вам правила. Я просто хочу видеть сына. Нормальное желание для матери, или нет?
– Хотите видеть, – кивнула Алёна. – Но на своих условиях. С подругами, чтобы похвастаться. В определённое время, в определённом формате. А если мы хотим по-другому, мы автоматически становимся неблагодарными.
– Я никогда не говорила, что вы неблагодарные!
– Говорили, – тихо сказал Кирилл. – Может, не этими словами, но говорили. Каждый раз, когда напоминаешь про квартиру, про деньги, про то, что ты одна... Это и есть обвинение в неблагодарности, мам.
Элеонора Викторовна замерла. Посмотрела на сына, и на лице её мелькнуло что-то, похожее на боль. Настоящую боль, не наиграную.
– Значит, я для вас обуза, – сказала она, и голос дрогнул. – Старая, надоедливая мать, от которой хочется избавиться.
– Нет! – Кирилл встал, подошёл к ней. – Мам, не надо. Ты не обуза. Мы любим тебя. Но мы хотим, чтобы наши отношения были другими. Более... честными. Без этого постоянного чувства долга.
– Чувства долга, – повторила она, и отстранилась от него. – Понимаю. Вы хотите брать, но не отдавать. Хотите пользоваться моей помощью, но не чувствовать себя обязанными.
– Мы не об этом, – Алёна тоже встала. – Элеонора Викторовна, мы благодарны. Искренне благодарны. Но благодарность, это не пожизненное рабство. Это не означает, что мы должны жить так, как вы хотите. Рожать, когда вы решите. Работать там, где вы одобрите. Встречаться с вами по расписанию, которое вы назначаете.
– Я никогда не заставляла вас...
– Заставляли, – перебила Алёна. – Постоянно. Мягко, но настойчиво. И каждый раз, когда мы пытались возразить, вы напоминали о деньгах. О квартире. О том, что вы одна. Психологическое давление в семье, это именно то, что происходит.
Тишина. Элеонора Викторовна стояла, прямая, как струна, и смотрела на них обоих. На лице её боролись эмоции: обида, злость, непонимание.
– Хорошо, – наконец сказала она. – Хорошо. Раз я для вас такая тираншa, раз вы не хотите меня видеть...
– Мы хотим! – Кирилл шагнул к ней. – Мам, пожалуйста, пойми. Мы хотим видеться. Но по-другому. Не как участники спектакля, а как семья. Настоящая семья, где можно быть собой.
– А кто вам мешает быть собой? – она подняла голову. – Я что, запрещаю вам что-то?
– Запрещаешь, – твёрдо сказал Кирилл, и Алёна почувствовала прилив гордости за него. – Может, не напрямую, но запрещаешь. Когда мы выбрали картину, ты неделю говорила, какая она странная. Когда мы отказались от гобелена, ты обиделась. Когда Алёна предложила тебе путешествовать, ты решила, что она хочет тебя отправить подальше. Мам, мы ходим по минному полю. Любое наше действие, которое не совпадает с твоим мнением, вызывает обиду. И мы устали. Очень устали извиняться за то, что живём своей жизнью.
Элеонора Викторовна молчала. Лицо её стало каменным.
– Тогда живите, – сказала она наконец. – Раз вам так тяжело со мной. Живите, как хотите. А я постараюсь вас не беспокоить.
– Мам...
– Уходите, – она отвернулась к окну. – Мне нужно побыть одной.
Кирилл посмотрел на Алёну. Та кивнула. Они вышли из квартиры молча.
В машине Кирилл сидел, вцепившись в руль, и смотрел перед собой.
– Я сказал матери, что устал от неё, – проговорил он. – Господи, я никогда так не говорил.
– Ты сказал правду, – Алёна положила руку ему на плечо. – Болезненную, тяжёлую, но правду.
– А если она теперь действительно не захочет нас видеть?
– Захочет, – вздохнула Алёна. – Она слишком привязана к тебе, чтобы просто так отпустить. Она будет злиться, обижаться, может, даже пытаться наказать нас молчанием. Но рано или поздно она вернётся. Вопрос только, какой она вернётся. Готовой услышать нас или ещё более уверенной в своей правоте.
– Не знаю, потянем ли мы это, – тихо сказал Кирилл.
– Потянем, – Алёна наклонилась, поцеловала его в щёку. – Потому что теперь мы вместе. По-настоящему вместе. Не ты с мамой на одной стороне, и я на другой. А мы, пара, семья, которая защищает свои границы.
Он повернулся к ней, обнял.
– Мне страшно, – признался он.
– Мне тоже.
Они ехали домой молча, держась за руки.
Прошла неделя. Элеонора Викторовна не звонила. Не писала. Полное, демонстративное молчание. Кирилл несколько раз порывался набрать её номер, но Алёна останавливала.
– Подожди, – говорила она. – Дай ей время. Она должна обдумать, что мы сказали.
– А вдруг она не обдумывает, а просто обижается? Накручивает себя?
– Тогда это её выбор. Мы не можем за неё решать, как реагировать.
На десятый день позвонила тётя Марина. Голос был встревоженным.
– Кирюша, Элечка совсем плохая. Не ест толком, не спит. Говорит, что вы её бросили. Что она всю жизнь жила для тебя, а теперь никому не нужна. Кирюш, съезди, поговори с ней!
Алёна видела, как побледнело лицо Кирилла. Как сжались челюсти. Но он сказал:
– Тётя Марин, я поеду. Но не для того, чтобы извиняться и просить прощения. Я поеду, чтобы ещё раз попытаться объяснить. Если мама не хочет слышать, это её выбор. Но я не буду чувствовать себя виноватым за то, что пытаюсь защитить свою семью.
Когда он положил трубку, Алёна обняла его.
– Я с тобой, – сказала она. – Поедем вместе.
– Ты уверена? Она на тебя особенно злится.
– Уверена. Мы в этом вместе. До конца.
На следующий день они снова приехали к Элеоноре Викторовне. Открыла она не сразу, и когда открыла, Алёна действительно испугалась. Свекровь выглядела старше, усталой, глаза покраснели.
– Чего хотите? – спросила она.
– Поговорить, – сказал Кирилл. – Мам, пожалуйста. Нормально поговорить.
Она пропустила их внутрь. Снова кухня. Снова чай.
– Мы не хотим разрыва, – начала Алёна. – Правда не хотим. Но и продолжать, как было раньше, мы не можем. Элеонора Викторовна, вы прекрасная мать. Вы действительно много сделали для Кирилла. Но сейчас у него своя семья. И мы должны научиться строить отношения по-новому.
– По-новому, – эхом откликнулась свекровь. – То есть так, как удобно вам.
– Так, как удобно всем, – поправил Кирилл. – Мам, ты не можешь диктовать нам, когда приходить, что делать, как жить. Это наша жизнь.
– Ваша жизнь в квартире, которую я помогла купить.
– Да, – кивнул Кирилл. – И мы за это благодарны. Но это не даёт тебе права на контроль. Помощь, это не покупка. Ты не купила нас, мам. Ты помогла. А теперь мы должны жить сами.
Элеонора Викторовна молчала. Пальцы её теребили край салфетки.
– Я просто хотела гордиться вами, – наконец сказала она, и голос дрогнул. – Хотела, чтобы мои подруги видели, какой у меня сын, какая невестка. Хотела чувствовать, что я не зря всю жизнь работала, откладывала. Что есть результат. Что вы счастливы. И я частично причастна к этому счастью.
Алёна почувствовала, как что-то внутри смягчается. Впервые свекровь говорила честно, без манипуляций, без игры.
– Мы понимаем, – тихо сказала она. – Но вы хотели гордиться нашим показным счастьем. Идеальным браком напоказ. А не настоящими отношениями, со всеми их сложностями. И это давило на нас. Превращало нашу жизнь в декорацию.
– Я не хотела... – Элеонора Викторовна закрыла лицо руками. – Я не думала, что так получится.
Кирилл встал, подошёл, обнял мать.
– Мам, мы любим тебя. Но мы хотим, чтобы ты любила нас настоящих. Не идеальных. Не тех, кого можно показывать подругам. А таких, какие мы есть. С нашими желаниями, границами, ошибками.
Элеонора Викторовна всхлипнула. Первый раз за все эти годы Алёна видела, как свекровь плачет по-настоящему, без театральности.
– Я постараюсь, – сказала она сквозь слёзы. – Честно постараюсь. Но мне будет трудно. Я привыкла всё контролировать.
– Мы знаем, – Алёна тоже встала, подошла ближе. – И мы поможем. Мягко, но настойчиво будем напоминать, когда вы переходите границы. А вы попробуйте нас услышать. Не обижаться, а услышать.
Они сидели втроём на кухне, пили чай, и впервые за долгое время разговор был настоящим. Без фальши, без ролей.
Элеонора Викторовна спросила про работу, и Алёна рассказала, не приукрашивая, не подстраиваясь под ожидания. Кирилл рассказал про свои планы, и свекровь слушала, не перебивая, не советуя.
Когда они уходили, Элеонора Викторовна сказала:
– Я всё равно хочу иногда приглашать вас с девочками. Но буду спрашивать заранее. И если вы не можете, я пойму. Попытаюсь понять.
– Спасибо, – Алёна обняла её. – И давайте без «Праги» обязательной, хорошо? Можно просто купить торт в «Сластёне».
Элеонора Викторовна фыркнула сквозь слёзы.
– В «Сластёне»! Алёнушка, там же химия одна!
– Зато удобно, – улыбнулась Алёна.
Дома они сидели на диване, молчали. За окном шёл снег.
– Это только начало, – сказал Кирилл. – Правда?
– Да, – кивнула Алёна. – Долгий, трудный путь. Она будет срываться, забываться. Мы будем напоминать. Она будет обижаться. Мы будем стоять на своём. Но хотя бы теперь мы знаем, что это возможно. Что как отстоять личные границы, даже когда сложно. Даже когда страшно.
– Мне всё ещё страшно, – признался он.
– И мне. Но знаешь, что? – Алёна взяла его за руку. – Страшно правды меньше, чем было страшно от лжи. От той постоянной фальши, которая разъедала нас изнутри. Сейчас мы хотя бы живём. По-настоящему живём.
Он поцеловал её. Долго, нежно.
– Больше никаких чаепитий с «Мадонной»? – спросил он с улыбкой.
– Может быть, изредка, – усмехнулась Алёна. – Но по нашему расписанию. И в джинсах, а не в этом дурацком синем платье. И точно без обсуждения того, когда я рожу.
– Договорились.
Они сидели, обнявшись, и впервые за три года квартира перестала быть чужой территорией с чужими правилами. Она стала домом. Их домом.
Сервиз «Мадонна» стоял в шкафу, за стеклом. Золотая кайма поблёскивала в полумраке. Но теперь это был просто красивый сервиз, подарок, память. А не символ контроля и вечного долга.
Люстра над головой всё так же сверкала хрусталём, нелепая и громоздкая. Но Алёна посмотрела на неё и подумала: «Ничего. Когда-нибудь мы её сменим. Когда будем готовы. Когда ипотека станет меньше. Но это будет наше решение. Наше».
А пока что они просто сидели вместе, в тишине и снегопаде за окном, и учились быть честными. С собой, друг с другом, с Элеонорой Викторовной.
Это был долгий путь. Трудный. Но свой.
И этого было достаточно.