Сестра позвонила в первый раз за последние несколько лет и попросила забрать сына из садика.
-Мне его не отдадут, – сказала Зоя от растерянности, потому что не знала, что сказать.
Эка усмехнулась:
-Отдадут. Мы же на одно лицо, забыла?
Зоя не забыла, конечно. Невозможно забыть, что у тебя есть сестра-близнец, даже если не виделась с ней много лет.
-Так что, заберёшь? Я тебя очень прошу, больше некому.
-А муж твой где?
-В командировке.
Прежде чем задать следующий вопрос, Зоя набрала побольше воздуха в лёгкие, будто перед прыжком в воду.
-А мама?
-Мама в Италии, – просто ответила Эка.
Об этом можно было догадаться, но Зоя не была уверена.
-Отведёшь его домой, накормишь – там в холодильнике всё есть, – продолжала Эка. – У нас тут важные переговоры, никак не могу вырваться.
-Я не знаю, где твой дом и где садик, – попыталась ещё раз отказаться от просьбы сестры Зоя.
-А я сейчас всё тебе пришлю!
Надо было сказать «нет», но было любопытно посмотреть и на племянника, и на квартиру Эки. В конце концов, сколько можно враждовать.
В принципе, никакой вражды не было. По крайней мере, между ними – это родители не смогли расстаться нормально. Отец до последнего дня кривился от одного только упоминания имени мамы, а Эку, казалось, просто вычеркнул из своей жизни, словно и не было её никогда, будто у него только одна дочь.
Кто с кем будет жить, решила мама. Зоя хорошо помнила тот разговор: отец сказал, что не отдаст ей детей, а мама заявила, что они и её дети тоже. И тогда папа сказал:
-Давай тогда поделим детей. Кого ты забираешь?
Зоя помнила, как у мамы нахмурился лоб, как она прикусила нижнюю губу и долго думала. Потом она присела на корточки, посмотрела Зое прямо в глаза и сказала тихо:
-Прости, малыш. Я не могу поступить иначе.
И забрала с собой Эку.
Из Италии Эка вернулась шесть лет назад, когда вышла замуж. Она написала тогда Зое ВКонтакте. Зоя не ответила: она не собиралась идти ни на какую свадьбу. Не могла она простить ни маме, что та её бросила, ни Эке, которая нежилась в тёплой Италии, пока Зоя с отцом выживали на его нищенскую пенсию. Мама говорила, что отец сам виноват, что не надо сдаваться и топить горе в бутылке, но маме легко говорить – это же не она прикована к коляске.
Уйти от мужа – это одно.
А уйти от мужа-инвалида – это совсем другое.
Эка всё же нашла Зою, подкараулила её возле универа. После они ещё виделись пару раз, но Зоя не собиралась налаживать отношения с сестрой. И знать не хотела ни её сына, ни её мужа.
Мальчика звали Лёня. Он был белобрысый, лопоухий, с бледным, испуганным личиком.
Воспитательница скользнула по Зое взглядом и сказала:
-Лёнчик, собирайся, за тобой мама пришла.
Зоя ждала, что он скажет: это не моя мама. Но мальчик молча принялся собираться.
О том, когда вернётся его мама, он спросил только через три дня, когда Зоя пересилила свою гордость и написала матери.
«Эка пропала, – написала она. – Попросила меня забрать её сына и пропала. Где её муж?».
Мама ответила: «Я свяжусь с ним, он скоро приедет».
И потом ещё написала: «Присмотри за Лёней».
Зоя тогда спросила: «Может, обратиться в полицию?».
«Не надо в полицию, – ответила мама. – Она вернётся».
Может, мама знала, куда делась Эка. Например, завела роман на стороне. Но Зою посвящать в эти тайны никто не собирался.
С детьми Зоя никогда не общалась, и что делать с мальчиком, не знала. Они были не так уж сильно похожи – Зоя с Экой, и мальчик, понятное дело, знал, что перед ним не мама. Но воспитательница была уверена, что перед ней Эка, и Лёня не говорил, что это не его мама. И Зоя сначала не говорила, до тех пор, пока не приехал муж Эки, который написал на неё доверенность, и тогда воспитательница удивилась:
-Вы так похожи.
Похожи они не были. Зоя обыскала дом, но не нашла ни компьютера, ни фотоальбома, чтобы посмотреть на фотографии сестры, но разница чувствовалась по той одежде, что висела у Эки в шкафу, по тому, как у неё всё небрежно было раскидано в квартире. Зоя была аккуратисткой и не смогла удержаться, чтобы не навести в квартире порядок.
Лёня почти всё своё время проводил в детской и раскрашивал картинки. Зоя и Эка тоже любили делать это в детстве. Лёня вообще был похож на них обеих, и это страшно сбивало с толка – например, он был левшой, как Зоя, но картавил, как и Эка когда-то в детстве. Рисовать Зоя бросила, потому что отец считал это глупостями, лучше учить иностранные языки – английский и французский. Итальянский он учить, понятное дело, запрещал, но втайне от отца Зоя всё равно его учила.
-Когда вернётся мама? – спросил он как-то шёпотом перед сном.
К тому времени Зоя уже позвонила маме, но никакой ясности эти действия не внесли.
-Скоро, – пообещала она и почувствовала, как алеют у неё уши – так всегда было, когда она врала.
Муж Эки приехал в субботу. Он позвонил в дверь, хотя у него наверняка был свой ключ, и Зоя подумала: надо же, какая деликатность! А когда открыла дверь, замерла: перед ней стоял Толя.
Они познакомились в детском лагере, оба были вожатыми. Ну как, познакомились: знали друг друга по именам, обменивались парой фраз. Зоя сразу в него влюбилась, но была слишком робкой, чтобы подойти самой.
-Привет, – сказал он. – Ты ведь Зоя, да?
Ситуация была какая-то фантасмагоричная. Зоя чувствовала себя ужасно глупо.
-Да, – сказала она. – Зоя.
-Всё-таки вы страшно похожи.
Зоя не могла понять, помнит он её, или Эка про неё рассказывала. Поэтому продолжала глупо молчать.
-Мы с тобой в лагере вместе работали, помнишь? – спросил Толя.
-Помню.
-Забавно всё получилось, да?
Зоя не видела ничего забавного.
-Ты не знаешь, где она может быть? – спросила Зоя, чтобы хоть как-то сменить тему.
Толя пожал плечами.
-Не знаю. Она иногда так делает. Пропадает в смысле. И никогда не объясняет, где она была. Вернётся.
«Почему мама мне об этом не сказала?» – мелькнуло в мыслях Зои, но она тут же отбросила эту мысль. Думать о маме не хотелось.
Толя стоял на пороге, и прошлое накрыло Зою оглушительной волной. Это было не просто воспоминание о лагере, а то самое чувство – ноги становятся ватными, предательский румянец выступает на щеках и полная неспособность связать пары слова. Только сейчас к этому замешательству добавился ещё и гнев. На Эку. На нелепость ситуации. На себя саму, которая позволила втянуть себя в этот водоворот.
Когда Толя переступил порог, в маленькой прихожей сразу стало тесно. Он оглядел прибранную квартиру, и его взгляд на секунду задержался на вазе с герберами, которую Зоя поставила на комод, потому что не выносила серости будней.
-Здесь всё как-то поменялось, – сказал он.
В этот момент в дверях детской показался бледный, испуганный Лёня. Он молча смотрел на отца, не решаясь подойти.
- Привет, сынок, – голос Толи сразу смягчился, он опустился на корточки, открывая объятия. – Иди ко мне.
Оказавшись в отцовских объятиях, Лёня прижался к нему всем телом и замер. Зоя отвернулась, почувствовав себя лишней здесь, в семье своей сестры, которая зачем-то попросила на время заменить её.
Толя что-то шептал сыну на ухо, гладил его по взъерошенным волосам. Потом поднялся, держа Лёню на руках.
-Я пойду, – сказала Зоя.
-Погоди, – сказал он. – Я понимаю, что странно об этом просить, но мне нужно на работу завтра. Дело горит, я и так уже выбился из графика из-за командировки. Не могла бы ты побыть с Лёней ещё немного? Пока Эка не вернётся? Я буду приезжать вечерами, но днём, в сад его водить, забирать… Я просто не успеваю.
Зоя смотрела на него, и внутри неё всё кричало «нет». Кричало о предательстве матери и сестры, о собственных незаживших ранах, о страшной несправедливости – почему она, брошенная, должна теперь спасать тех, кто её бросил?
Но потом она посмотрела на Лёню. На его большие, испуганные глаза, так похожие на её собственные в детстве, когда родители кричали друг на друга. Она увидела в них ту же потерянность, которая жила в ней самой долгие годы. И увидела Толю – уставшего, растерянного мужчину, который держится из последних сил.
-Хорошо, – услышала она свой голос, словно со стороны. – Я пока без работы. Могу побыть.
Улыбка на лице Толи было такой искренней, что Зоя почувствовала лёгкое головокружение.
-Спасибо, – сказал он просто. – Я тебе всё расскажу, покажу, что где лежит. Расписание садика, что он ест… Он у нас не очень капризный, правда, Лёня?
Мальчик молча покачал головой.
Вечер Толя провёл с сыном, укладывал его спать, а Зоя сидела на кухне и пила чай, чувствуя себя чужой в этом доме. Потом он вышел, сел напротив, и они обсуждали будничные, практические вещи. Где ключи, пароль от wi-fi, телефон педиатра. Их разговор был пронизан призраком отсутствующей Эки, но говорить о ней оба почему-то избегали.
Когда он уезжал, уже поздно вечером, он снова остановился в дверях.
-Я рад, что снова тебя увидел, Зоя, – сказал он, и в его глазах мелькнула та самая искорка, которую она помнила со времён лагеря. – Даже при таких дурацких обстоятельствах.
-Я тоже, – прошептала она.
В груди что-то болезненно и сладко сжалось, забилось в такт бешено стучащему сердцу. Это было чувство, от которого она бежала много лет, прятала его под грудой обид и принципов. Оно вернулось с той же силой, что и в шестнадцать лет у костра. Только теперь его отравлял горький, невыносимый привкус. Потому что человек, в которого она снова, так мгновенно и бесповоротно, влюбилась, был мужем её сёстры. И где-то там, в неизвестности, была она – Эка, их общая точка отсчёта, их проклятие и их связь.
А наутро нужно было вести в садик её сына.
Неделя, которую Зоя провела с Лёней, выстроилась в странный, новый режим. Утро – садик. День – тишина в чужой, но уже обжитой ею квартире, где она тосковала по своим книгам и краскам, но не могла заставить себя уйти. Вечер – возвращение Лёни, его сдержанная радость при виде неё, ужин, тихие игры. А потом – Толя.
Он приезжал каждый вечер, часто поздно, но всегда находил силы обнять сына, спросить, как прошёл день, и поблагодарить Зою. Эти благодарности звучали всё теплее, и каждый раз её сердце замирало.
Пока Толи не было, Зоя изучала квартиру. И чем больше она узнавала, тем сильнее её грыз вопрос: где здесь следы Эки? Настоящей, живой Эки? Шкафы были полны её одежды, в ванной стояла её косметика, но не было самого главного – свидетельств жизни. Ни открыток, ни записок на холодильнике, ни забавных сувениров. И самое странное – ни одной фотографии. Ни семейной, ни даже её портретной. Будто Эка была призраком, который материализовался только в момент своего присутствия.
Как-то раз, когда Толя приехал чуть раньше обычного и уложил Лёню, они сидели на кухне, пили чай, и тишина между ними была уже не неловкой, а почти комфортной.
-Толя, – начала она, глядя на кружку. – Мне кажется странным, почему в доме нет ни одной фотографии Эки?
Зоя подняла глаза. Лицо Толи, обычно открытое и усталое, на мгновение стало гладкой, непроницаемой маской.
-Она не любит фотографироваться, – сказал он.
-Вообще? Никогда? – не отставала Зоя. – Ни свадебных фото? Ни с Лёней младенцем?
-Были, – тихо ответил Толя. – Но только на телефоне. Она не выносит, когда на неё смотрят с бумаги. Говорит, что это жутко. Показать?
-Ну… Можно. А тебя не бесит это всё? Её вот так – взяла и пропала? Ты говоришь, это уже бывало. Как ты с этим живёшь?
Толя не ответил сразу. Он отодвинул чашку, взял со стола чайную ложечку и стал медленно крутить её в пальцах.
-Я познакомился с ней в Италии, – начал он неожиданно. – Поехал с родителями отдыхать. Увидел её на набережной. Она стояла, смотрела на море, ветер трепал её волосы… Я подумал, что это ты. Решил: не может быть случайности, судьба. Подошёл, сказал: «Зоя?».
Зое стало жарко. Она сидела, не двигаясь, боясь спугнуть его откровенность.
-И? – прошептала она.
-Она обернулась. Посмотрела на меня… Странно. Словно пыталась понять, кто я и откуда знаю это имя. Потом улыбнулась. Такой смущённой, виноватой улыбкой. Сказала: «Извини, ты, наверное, перепутал. Меня зовут Эка. Зоя – моя сестра». – Толя горько усмехнулся. – Я был ошарашен. Не мог поверить, что бывают такие совпадения. Стал просить номер, приставать с расспросами… Она была скрытной. Уклончивой. Но я уже влюбился, как мальчишка. Казалось, сама судьба подкинула мне улучшенную версию моей первой влюблённости. Более загадочную, более взрослую.
«Улучшенную версию». Слова жгли, как раскалённый металл. Зоя сжала пальцы под столом.
-Через неделю она исчезла. Я думал, что больше не увижу её. Но через месяц она снова появилась. И я принял это. Может, зря, конечно.
Он замолчал, и в тишине кухни словно повисло свинцовое облако.
-Ты не думал, – осторожно спросила Зоя, – что это ненормально?
-Я думал, что она просто необычная. Что у неё травма, о которой она не хочет говорить. Я люблю её. Да, она сложная. Да, может исчезнуть на несколько дней или даже недель, отключить телефон. Но она всегда возвращается. И она – мать моего ребёнка.
Он встал, отвернулся, глядя в тёмное окно, в котором отражалась их с Зоей странная, раздвоенная пара.
-Спасибо, что согласилась помочь, – сказал он глухо. – Завтра суббота – выходные я буду дома, дам тебе отдохнуть. Но ты ведь вернёшься к понедельнику?
Он ушёл, не дожидаясь ответа. Зоя долго сидела одна в тишине чужой кухни, её мысли путались. Жалость к Толе спорила с обидой за себя («улучшенная версия»!). И сквозь всё это пробивалось новое, тревожное понимание: Толя любил не Эку. Он любил призрак, мираж, который сам же и создал. И этот мираж мог развеяться в любой момент.
Неделя с Лёней и вечерние беседы с Толей вымотали Зою. Ей нужно было время, чтобы перевести дух. Свои вещи, тишина привычной квартиры. Странно, но её собственная однушка на окраине города показалась ей стерильной и пустынной. Здесь лежал ровный слой пыли на её мольберте, и холсты стояли отвёрнутые к стене – последние месяцы вдохновение не приходило. Зоя думала, что без отца она сможет рисовать. Не могла.
Когда раздался звонок в дверь, Зоя вздрогнула. Никто не должен был прийти. Через глазок она увидела курьера с небольшим пластиковым пакетом.
-Для Зои Тимуровны, – сообщил он, сверяясь с планшетом.
Она машинально кивнула, расписалась и взяла пакет. Отправитель указан не был.
Внутри, обёрнутые в несколько слоёв пузырчатой плёнки, лежали три предмета: потёртый паспорт на имя Эки, смартфон и сложенный вчетверо лист плотной бумаги.
Зоя села на пол в прихожей, спиной к двери. Сначала она развернула письмо. Почерк нервный, летящий, с резкими углами, строки – неровными, иногда буквы плыли, будто рука не слушалась.
«Зоя, если ты читаешь это, значит, всё пошло по плану, и я уже умерла. Не ищи меня – тело будет кремировано по договорённости с одной частной клиникой в Швейцарии. Мама знает. Деньги на всё были отложены давно.
Я знаю, что ты ненавидишь меня. И маму. И имеешь полное право. Но сейчас я буду просить о последнем. Не за себя. За Лёню. И, может быть, за тебя.
Я болела с детства. Мама знала. Она выбрала меня не потому, что любила больше. Она выбрала того, кто был обречён, чтобы дать хоть какой-то шанс. Она увезла меня в Европу, потому что там были экспериментальные протоколы. Они дали мне пятнадцать лишних лет. Но они же лишили меня детства.
Потом я встретила Толю. Он подошёл ко мне, думая, что я – ты. И я увидела в его глазах ту самую любовь, о которой читала в книжках. Я солгала. Всю нашу жизнь я лгала ему. Я знала, что мне осталось немного, что ремиссия – ненадолго. Но я так хотела быть любимой. Хотела семью. Я украла этот кусочек жизни. У судьбы. У тебя.
Зоя, он сначала влюбился в тебя. В лагере. Он мне рассказывал потом, про робкую девочку-вожатую с мольбертом. Если бы не случай на том пляже, сейчас у него был бы ребёнок с тобой. Это не справедливо, но так вышло.
Болезнь вернулась полгода назад. Я устала бороться. И я придумала план. Ты должна занять моё место. Ты – единственный человек, который может это сделать. Толе нужна опора. Он устал от моих тайн и исчезновений. Он заслуживает покоя. А Лене нужна мама.
В телефоне – всё: переписка с мамой, с Толей, фотографии, видео, дневник. Изучи. Ты сможешь. Мы же на одно лицо. Ты можешь сказать, что тебя похитили, что стёрли память, что был нервный срыв – что угодно! Ты же художница, придумай историю. Толя поверит. Он хочет верить в хорошее.
Это моё последнее желание. Исполни его. Для Лёни. Для Толи. Для себя. Построй ту жизнь, которую я у тебя украла.
Прости. И спасибо. Эка»
Зоя сидела на холодном полу, сжимая в руках листок, пока пальцы не онемели. В ушах стоял звон. Бред. Клинический, отчаянный, эгоистичный бред. Фантазёрка до самого конца. Украсть жизнь, а потом подкинуть родной сестре инструкцию, как занять её место. Это было чудовищно.
Гнев, горячий и ясный, поднялся в ней волной. Она вскочила, смяла письмо в комок, схватила паспорт и телефон. На кухне, с размаху откинув крышку мусорного ведра, она швырнула туда всё: и письмо, и паспорт, и чёрный прямоугольник телефона. Они мягко упали на пустую упаковку от йогурта. Зоя тяжело дышала, глядя на этот «клад». Пусть его вывезут на свалку. Она не будет участвовать в этом безумии.
Она так и собиралась сделать. Но вместо этого села на стул и уставилась в стену.
«Он сначала влюбился в тебя».
«Построй ту жизнь, которую я у тебя украла».
Слова жалили её, соблазняли. Ложь. Всё ложь. Манипуляция.
Но если не всё?
Она думала о своей пустой квартире, о пыли на мольберте, о тишине, которая с каждым годом звучала всё громче. Вспоминала улыбку Толи и его глаза.
Через час она вытащила телефон и паспорт. Письмо оставила там – она и так запомнила каждое слово.
Она протёрла телефон салфеткой, нашла зарядку. Устройство ожило, запросив отпечаток или пин-код. Отпечаток Эки… Они были одно лицо, но не одни пальцы. Пин-код… Зоя замерла, затем набрала четыре цифры: дату их общего дня рождения.
Экран разблокировался.
Первое, что она увидела, – обои: Толя и Лёня, спящие в обнимку на диване. Сердце Зои болезненно сжалось. Она открыла галерею.
Фото. Много фото. Но почти всё – Толя и Лёня. Себя Эка снимала редко, только в зеркало, часто скрывая лицо рукой или поворачиваясь вполоборота. Были видео: Лёня делает первые шаги, Толя кормит его с ложки. Были голосовые сообщения от мамы: на итальянском, взволнованные, о лекарствах, анализах, слова поддержки, которые звучали устало и обречённо.
И был дневник. Приложение с паролем, тем же, что и у телефона. Зоя начала читать. Читала о страхе перед очередным курсом химии. О вине перед Толей. О любви к нему, настоящей, болезненной. О надежде, что «он полюбит Зою, когда я умру. Они будут счастливы. Это моё искупление».
Это было не просто фантазией больного человека. Это был подробный, продуманный план отчаяния. И самое ужасное – в нём была своя, исковерканная логика. Своя жертва. Своя попытка всё исправить одним махом.
Зоя отложила телефон. Он лежал на столе, как чёрная дыра, затягивающая в себя всё: её прошлое, настоящее и возможное будущее. Она смотрела на паспорт сестры. На своё, но не своё лицо на фото.
Искушение было тихим и страшным. Но цена была непомерной. Цена – стать призраком в доме, построенном на лжи. Стать вечной актрисой в пьесе, которую написала её умершая сестра.
Зоя отключила свой телефон, купила на следующий день новую сим-карту, нашла агента по недвижимости. Квартира отца, в которой она жила, была маленькой, но в приличном районе. Её продали за три недели.
Перед отъездом она зашла в тот самый детский сад. Стояла за углом, наблюдала, как на площадку выводят детей. Увидела Лёню. Он сидел в сторонке на скамеечке, не играя, просто глядя куда-то внутрь себя. Таким же потерянным она видела его в первый день. Она сжала кулаки в карманах куртки. Её роль в его жизни была закончена.
Поезд на Краснодар отходил ночью. Зоя стояла у окна в почти пустом вагоне и смотрела, как уплывают назад огни города, в котором она оставляла всё: могилу отца, призрак сестры, маленького мальчика с печальными глазами и мужчину, в которого она могла бы влюбиться в другой жизни.
В Краснодаре она сняла небольшую квартиру-студию на первом этаже, с высокими окнами в маленький заросший сад. В первый же день она достала мольберт, который привезла с собой, поставила его у окна и натянула чистый холст. Долго смотрела на белизну, чувствуя парализующий страх пустоты.
Потом взяла уголь и проведя одну линию. Потом другую. Она не думала, что будет рисовать. Руки вспоминали сами. И на холсте, из хаотичных штрихов, начал проступать силуэт. Не лицо, не пейзаж. А что-то абстрактное, но полное напряжения – клубок, узел, который медленно, болезненно, начинает распутываться.
Год в Краснодаре прошёл под знаком тишины. Зоя рисовала. Сначала абстракции – клубящиеся, тёмные, полные разорванных связей. Потом в них стали проступать лица. Детское, с большими глазами. Мужское, с усталыми морщинками у висков. Потом стала писать море. Бесконечное, изменчивое, принимающее в себя всё – и горе, и облегчение, и солёный вкус невыплаканных слёз. Она продала несколько работ через местную галерею, устроилась преподавать рисование детям в арт-студию. Жизнь обрела простой, чёткий ритм.
Она увидела их у самой воды. Лёня, загорелый, подросший, в ярко-синих шортах, что-то копал ракушкой в мокром песке. Толя стоял поодаль, руки в карманах, смотрел на горизонт. Он похудел. Зоя замерла, не в силах пошевелиться.
И тогда Лёня поднял голову. Взгляд его скользнул по ней, прошёл мимо, и тут же – резко вернулся. Его глаза округлились, в них не было ни страха, ни сомнения. Была лишь чистая, неистовая, год копившаяся радость узнавания.
Он бросил ракушку и помчался по песку, тонкие ножки взбивали брызги.
– МАМА!
Крик был таким громким, таким пронзительным от счастья, что у Зои перехватило дыхание. Он летел к ней, не видя ничего вокруг. Она не думала. Тело сработало раньше разума. Она опустилась на колени на тёплый песок, широко раскрыла руки, и он врезался в неё, обвил её шею цепкими, липкими от морской воды ручками, уткнулся лицом в плечо.
-Мама, мама, мама, – бормотал он, задыхаясь, и это было не имя, а заклинание, молитва, код от самой важной двери.
Зоя обняла его, прижала к себе, закрыла глаза. Она чувствовала, как что-то каменное и холодное внутри неё треснуло, рассыпалось и унеслось в море. На его месте осталась только простая, неопровержимая ясность: она не сможет. Не сможет снова разжать руки. Не сможет заставить эти глаза снова искать её в каждой женской фигуре.
Она подняла голову. Толя стоял в двух шагах. Он не бежал. Он подошёл медленно, и на его лице была буря – потрясение, надежда, гнев, бесконечная усталость.
Зоя боялась услышать имя сестры. Но он сказал:
-Зоя…
Его взгляд блуждал по её лицу, будто заново выстраивая черты, отделяя её от призрака. Слишком много воспоминаний. Слишком много лжи. Он присел на корточки перед ними, оказавшись с ней на одном уровне. Теперь они были близко, разделённые только телом ребёнка – их общей боли, их общего странного шанса.
-Лёня, – тихо сказал Толя сыну. – Это тётя Зоя. Помнишь, я рассказывал? Мамина сестра.
Мальчик посмотрел на отца, потом на Зою. Его умные, старые не по годам глаза сузились.
-Это мама, – упрямо сказал он и снова обхватил Зою за шею.
Толя встретился с Зоей взглядом. И впервые за этот год, за всю эту нелепую, трагическую историю, она увидела в его глазах не боль, не упрёк, а что-то похожее на слабую, робкую улыбку. Улыбку понимания абсурда и принятия дара, каким бы странным он ни был.
-Да, – тихо согласился Толя, глядя на сына. – Похоже, ты прав. В каком-то смысле это мама.
Он протянул руку – не к ней, а к Лене, погладил его по волосам. Но его мизинец коснулся её руки, лежавшей на спине мальчика. Лёгкое прикосновение, которое вызвало электрический разряд.
Зоя не отдёрнула руку. Она не знала, что будет завтра. Не знала, сможет ли она забыть слова «улучшенная версия». Не знала, что сказать своей матери, если та позвонит. Но она знала, что сейчас, в эту секунду, она держит на руках маленького мальчика, который назвал её мамой. И знала, что больше никогда его не бросит. Не потому, что так захотела сестра. А потому, что так решила она сама.