В тот вечер воздух в квартире был густым и вязким, словно перед грозой, но за окном стояла сухая, безветренная осень. Нина сидела в кресле, сжимая в руках чашку с уже остывшим чаем. Фарфор холодил пальцы, но она не чувствовала этого холода. Весь мир сузился до одной точки — до лица человека, с которым она прожила двадцать семь лет, и который теперь смотрел на нее так, словно видел впервые. И это был не взгляд узнавания, а взгляд брезгливого отстранения, будто она была пятном на его идеально выглаженной рубашке.
— Ты старая и больная, Нина. Мне нужна здоровая женщина, — слова Валерия падали тяжело, как камни в стоячую воду, поднимая со дна муть обиды и непонимания. — Я не собираюсь тащить на себе больную старуху. Это не та жизнь, которую я планировал на старости лет.
Нина моргнула, пытаясь отогнать наваждение. В ушах все еще звенел приговор врача, озвученный всего неделю назад. Диагноз был серьезным, требующим немедленной операции и долгого восстановления, но не смертельным. Она надеялась услышать слова поддержки, надеялась, что они сядут на кухне, как раньше, и Валера скажет: «Прорвемся, Нинка. Где наша не пропадала». Но вместо «мы» теперь звучало только жесткое, эгоистичное «я».
— Валера, мне всего сорок восемь, — тихо сказала она. Голос предательски дрогнул. — Это лечится. Врач сказал, что после операции...
— После операции ты будешь развалиной, — перебил он, резко вставая с дивана. Он прошелся по комнате, нервно поправляя манжеты. Валерий всегда следил за собой: подтянутый, с модной сединой на висках, пахнущий дорогим парфюмом. Он выглядел моложе своих пятидесяти, и гордился этим безмерно. Болезнь жены стала для него личным оскорблением, напоминанием о том, что время не щадит никого. — Уколы, таблетки, капельницы, сиделки... Я не хочу превращать свою квартиру в хоспис. Я хочу жить, понимаешь? Жить!
— Алена, да? — спросила Нина, глядя прямо в его бегающие глаза.
Он остановился, на секунду замешкавшись, но потом вздернул подбородок.
— Да, Алена. Она молодая, спортивная. Она полна жизни. С ней я чувствую, что у меня есть будущее, а с тобой... С тобой пахнет лекарствами и увяданием.
Удар был точным и жестоким. Нина вспомнила Алену — новую помощницу Валерия, девушку с ярким смехом и глазами хищницы. Ей было едва за тридцать. Фитнес, правильное питание, марафоны желаний. Конечно, она была «полна жизни». Легко быть полной жизни, когда твой организм работает как швейцарские часы, а самой большой проблемой является выбор между пилатесом и йогой.
— Собирай вещи, — сказал Валерий, доставая из шкафа свой чемодан. — Нет, постой. Я сам уеду. Квартира все равно моя, добрачная. Даю тебе неделю, чтобы ты съехала. Можешь забрать мебель из спальни, она мне не нравится.
Он говорил о разделе их жизни так буднично, словно обсуждал список покупок. Двадцать семь лет. Сын, который сейчас учился в другом городе. Совместные отпуска, ремонты, болезни, радости — все это он сейчас упаковывал в ментальный мусорный пакет и выставлял за дверь.
— Куда мне идти, Валера? У меня операция через три дня.
— К маме езжай. Или сними что-нибудь. Деньги на первое время я дам, я не зверь. Но нянчиться с тобой не буду.
В ту ночь он действительно ушел, хлопнув дверью так, что в серванте звякнул хрусталь — подарок на их серебряную свадьбу. Нина осталась одна в тишине, которая давила на барабанные перепонки. Она не плакала. Шок заморозил слезы где-то глубоко внутри. Она просто сидела и смотрела на свое отражение в темном окне. Оттуда на нее глядела уставшая женщина с темными кругами под глазами. «Старая. Больная. Старуха». Слова мужа въелись в подкорку, став новой реальностью.
Следующие три дня прошли как в тумане. Нина механически собирала вещи. Коробки громоздились в коридоре, словно баррикады. Она нашла маленькую съемную квартиру на окраине — сырую, с окнами на шумную трассу, но дешевую. Больше она позволить себе не могла: все сбережения ушли на подготовку к операции, а «щедрая» подачка Валерия едва покрыла залог и услуги риелтора.
Операция прошла успешно, но пробуждение было тяжелым. Нина открыла глаза в белой палате, чувствуя, как тело сковывает боль. Рядом никого не было. На тумбочке вибрировал телефон — звонил сын, Мишка. Она не взяла трубку, не хотела пугать его своим слабым голосом. Ему сейчас не до этого, у него сессия, первая любовь, своя жизнь. Зачем тянуть его в это болото?
Валерий не позвонил ни разу. Нина знала из соцсетей — общие знакомые услужливо присылали скриншоты, — что он сейчас на Кипре. На фото он, загорелый и улыбающийся, держал за талию Алену. Девушка сияла в ярком бикини, демонстрируя идеальный пресс. Подпись гласила: «Новая глава. Только вперед, к молодости и здоровью!».
Нина отложила телефон и закрыла глаза. Злость, холодная и яростная, начала подниматься в ней. Сначала это была маленькая искра, но с каждым днем, проведенным в больничной палате, она разгоралась все сильнее.
«Старуха», говоришь? «Больная»?
Она выписывалась через две недели. Врач, пожилой хирург с добрыми глазами, провожая ее, сказал:
— Нина Сергеевна, самое страшное позади. Организм у вас крепкий, вы справитесь. Главное сейчас — покой, режим и позитивные эмоции. Есть кому за вами поухаживать?
Нина поправила воротник старого пальто, которое теперь висело на ней мешком — за время болезни она потеряла десять килограммов.
— Я сама за собой поухаживаю, доктор. Спасибо вам.
— Самой будет трудно, — покачал он головой.
— Я справлюсь. У меня нет другого выбора.
Жизнь в съемной однушке стала для нее испытанием на прочность. Каждый шаг давался с трудом. Поход в магазин за хлебом превращался в экспедицию. Подъем на третий этаж без лифта — в покорение Эвереста. Но каждый раз, когда ей хотелось сесть на ступеньку и разрыдаться от жалости к себе, она вспоминала брезгливое лицо Валерия. Его слова о «здоровой женщине» стали для нее топливом.
Нина завела дневник. На первой странице она крупно написала: «План возрождения». Пункт первый: восстановиться физически. Пункт второй: найти работу. Пункт третий: стать счастливой назло всему.
Через месяц она впервые смогла пройти три километра по парку без одышки. Еще через месяц — нашла удаленную работу корректором, вспомнив свое филологическое образование, заброшенное ради карьеры мужа. Деньги были небольшие, но свои. Ей больше не нужно было просить.
Полгода пролетели незаметно. Боль ушла, оставив лишь тонкий шрам, напоминание о битве, которую она выиграла в одиночку. Нина изменилась. Исчезла та суетливая, вечно угождающая жена, растворившаяся в муже. Появилась женщина с прямой спиной и спокойным, немного жестким взглядом. Она коротко постриглась, начала носить удобную, но стильную одежду, перестала красить седину, превратив серебро в волосах в свою фишку.
Однажды вечером, возвращаясь с прогулки, она увидела свое отражение в витрине магазина. Оттуда на нее смотрела не «больная старуха», а элегантная женщина, знающая себе цену. Да, у нее были морщинки вокруг глаз, но теперь они казались лучиками смеха, а не бороздами скорби.
Она не знала, что именно в этот момент, в другом конце города, жизнь Валерия делала крутой вираж, готовясь врезаться в бетонную стену реальности.
В элитном фитнес-клубе, где Валерий пытался не отставать от молодой жены, выполняя становую тягу с весом, который был ему явно не по силам, что-то в его груди громко хрустнуло. Не кость, нет. Это было похоже на взрыв маленькой сверхновой прямо за грудиной. Штанга с грохотом упала на прорезиненный пол.
Валерий осел, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Мир вокруг накренился и поплыл. Последнее, что он увидел перед тем, как тьма накрыла его, было испуганное, но странно отстраненное лицо Алены. Она не бросилась к нему, не начала делать искусственное дыхание. Она брезгливо отступила на шаг назад, прикрыв рот ладонью с идеальным маникюром, словно боялась заразиться его слабостью.
Скорая приехала быстро, но для Валерия время растянулось в вечность. Инфаркт. Обширный, тяжелый, не выбирающий по возрасту и не спрашивающий разрешения у молодой жены.
Когда он очнулся в реанимации, опутанный проводами и трубками, первой мыслью было: «Алена». Он повернул голову, ожидая увидеть ее ангельское лицо, полное тревоги. Но стул рядом с койкой был пуст. Лишь монотонный писк кардиомонитора нарушал стерильную тишину, отсчитывая секунды его новой, пугающей реальности.
Время в реанимации текло не по часам, а по каплям в капельницах. Вакуумная тишина, нарушаемая лишь писком приборов и шарканьем медсестер, сводила с ума. Валерий лежал неподвижно, глядя в белый потолок. Грудь сдавило так, словно на нее положили ту самую штангу, которую он так самонадеянно пытался поднять. Но тяжелее чугуна давило осознание: он здесь уже три дня, и к нему никто не пришел.
Телефон, который медсестра сжалилась и положила на тумбочку, молчал. Сообщения в мессенджерах оставались непрочитанными. Алена, его «девочка-праздник», его билет в вечную молодость, исчезла с радаров в ту самую секунду, как его погрузили в карету скорой помощи.
На четвертый день его перевели в общую палату. Только тогда дверь открылась, и на пороге появилась она. Валерий дернулся, пытаясь приподняться на локтях, но резкая боль пригвоздила его обратно к подушке.
Алена выглядела безупречно: стильный бежевый тренч, укладка, легкий макияж. Но в ее глазах не было ни слез, ни тревоги. Только холодный расчет и едва скрываемая брезгливость — точная копия того взгляда, которым сам Валерий полгода назад наградил Нину. Она не села на край кровати, не взяла его за руку. Она осталась стоять у двери, словно боялась, что болезнь передается воздушно-капельным путем.
— Привет, Валер, — бросила она, поправляя сумочку.
— Алена... — прохрипел он. Голос был слабым, чужим. — Где ты была? Я думал...
— Я была занята, — перебила она. — Перевозила вещи.
Валерий моргнул, не понимая.
— Какие вещи? Куда?
— Свои вещи. Из твоей квартиры. — Она наконец подошла ближе, но лишь для того, чтобы положить на тумбочку связку ключей. Звяканье металла о стекло прозвучало как выстрел. — Слушай, давай без драм. Я говорила с врачом. Прогнозы так себе. Реабилитация, диета, никаких нагрузок, возможно, инвалидность. Ты теперь... как бы это помягче сказать... списанный материал.
— Что ты несешь? — Валерий почувствовал, как сердце снова начинает частить. — Это временно. Я восстановлюсь. Я же мужик, я сильный...
Алена криво усмехнулась.
— Валер, ты старый. А теперь еще и больной. Помнишь, что ты говорил про свою бывшую? Что тебе нужна здоровая женщина, полная жизни? Так вот, — она развела руками, демонстрируя свою безупречную фигуру, — я здоровая и полная жизни. И я не собираюсь тратить эту жизнь на то, чтобы менять судна и возить инвалидную коляску. Мне нужен мужчина, который может свозить меня на Мальдивы и заниматься сексом всю ночь, а не пенсионер с тонометром в обнимку.
Слова били наотмашь. Это были его слова. Его философия. Его цинизм, который теперь вернулся к нему, усиленный десятикратно.
— Ты не можешь меня бросить сейчас, — прошептал он, чувствуя, как к горлу подступает унизительный ком. — Мне нужна помощь.
— Найми сиделку, — равнодушно бросила Алена, направляясь к выходу. — Деньги у тебя пока есть. А у меня фитнес через час. Прощай, Валера. Выздоравливай. Ну, или как получится.
Дверь закрылась. Валерий остался один. В этот момент он впервые за много лет заплакал. Не от горя, а от бессильной ярости и страха. Он, всегда считавший себя хищником, вдруг оказался раненой антилопой, которую бросили умирать в саванне.
Выписка из больницы стала вторым кругом ада. Забирать его было некому. Сын Михаил сухо ответил по телефону, что у него сессия и подработка, и что «у папы достаточно денег на такси бизнес-класса». Друзья, те самые, с которыми он пил виски и обсуждал молодых любовниц, внезапно оказались заняты: кто в командировке, кто на даче.
Валерий ехал домой в такси, сжимая в руках пакет с лекарствами. Водитель косился на него в зеркало заднего вида — бледного, ссутулившегося мужчину, который выглядел на десять лет старше своего возраста.
Квартира встретила его пустотой и тишиной. Алена забрала не только свои вещи. Исчезла дорогая кофемашина, новый телевизор из спальни, даже его любимый плед. Но хуже всего было то, что из квартиры исчез дух дома. Это были просто стены, холодный бетон и дорогой ремонт.
Первая неделя дома превратилась в пытку. Валерий понял, что абсолютно не приспособлен к быту. Раньше всем занималась Нина. Еда появлялась в холодильнике сама собой, рубашки волшебным образом оказывались поглаженными, а пыль исчезала, не успев осесть. Теперь же каждый день был борьбой. Приготовить кашу — подвиг. Дойти до аптеки — марафон.
Однажды ночью у него снова прихватило сердце. Не так сильно, как в первый раз, но страх, липкий и холодный, парализовал волю. Он лежал в темноте, шаря рукой по тумбочке в поисках нитроглицерина, и понимал: если он сейчас умрет, его найдут только тогда, когда пойдет запах. Никому нет до него дела.
«Инфаркт не выбирает по возрасту», — сказал врач. «Одиночество тоже», — добавил про себя Валерий.
А где-то на другом конце города, в маленькой съемной квартирке, Нина готовилась ко сну. У нее был хороший день. Редактор похвалил ее работу над сложной рукописью и предложил постоянный контракт. А еще она сегодня купила себе абонемент в бассейн. Врач разрешил легкие нагрузки.
Нина сидела на кухне, мазала руки кремом и улыбалась своим мыслям. Она научилась жить одна. Сначала это было выживание, потом привычка, а теперь — осознанное удовольствие. Ей не нужно было подстраиваться под чье-то настроение, терпеть критику, быть удобной. Она стала цельной.
Телефон на столе звякнул. Сообщение от Миши: «Мам, ты как? Я сдал зачет! Кстати, звонил отец. Плакался. Говорит, эта его краля сбежала, как только его кондратий хватил. Просил твой номер. Я не дал. Сказал, сама решишь, если захочешь».
Нина замерла. Рука с тюбиком крема зависла в воздухе.
Валерий в реанимации? Алена сбежала?
Первым порывом, рефлексом, выработанным за двадцать семь лет брака, было — броситься на помощь. Сварить бульон, вызвать такси, поехать, спасти, утешить. Она даже привстала со стула.
Но потом она вспомнила его лицо в тот день, когда он выгонял ее. «Я не собираюсь тащить на себе больную старуху». Она вспомнила свои одинокие ночи после операции, когда от боли хотелось лезть на стену, а подать стакан воды было некому. Вспомнила, как училась завязывать шнурки, превозмогая слабость.
Нина медленно опустилась обратно на стул. Жалость, которая было вспыхнула, погасла, наткнувшись на стену самоуважения.
— Нет, — сказала она вслух пустой кухне. — Не в этот раз.
Она набрала сообщение сыну: «Поздравляю с зачетом, родной! Ты молодец. Насчет отца — ты все правильно сделал. Номер не давай».
Она отложила телефон и выключила свет.
Но судьба — дама ироничная. Она не любит незавершенных гештальтов.
Прошел еще месяц. Валерий немного окреп, но превратился в желчного, озлобленного старика. Он выходил из дома только в магазин и поликлинику. Именно там, в унылом коридоре районной кардиологии, куда он был вынужден прикрепиться, чтобы не тратить тающие сбережения на частные клиники, они и встретились.
Валерий сидел в очереди, опираясь на трость. Он обрюзг, небритая щетина на щеках была седой и неопрятной, спортивный костюм висел мешком. Он ненавидел всех вокруг: и этих шаркающих стариков, и медлительных врачей, и себя самого.
Двери лифта открылись, и оттуда вышла женщина. Легкая походка, прямая спина, светлый плащ, изящно повязанный шарф. Она смеялась, говоря с кем-то по телефону через наушники. В ней было столько света и спокойной уверенности, что люди в очереди невольно поворачивали головы.
Валерий тоже поднял глаза. И замер.
Это была Нина. Но не та Нина, которую он выгнал — серая, заплаканная, раздавленная диагнозом. Это была незнакомка. Красивая, ухоженная, полная той самой жизни, которую он так отчаянно искал в молодом теле Алены и которую потерял.
Она прошла мимо, не замечая его. Или сделала вид, что не заметила?
— Нина! — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать. Голос прозвучал жалко и требовательно одновременно.
Она остановилась. Медленно обернулась. В ее взгляде не было ни любви, ни ненависти. Только спокойное, вежливое узнавание, каким одаривают дальних, не очень приятных знакомых.
— Здравствуй, Валера, — сказала она.
Он попытался встать, опираясь на палку, чтобы вернуть себе хоть каплю былого доминирования, но ноги дрожали.
— Ты... ты хорошо выглядишь, — выдавил он. — А я вот... видишь. Мотор забарахлил.
— Вижу, — кивнула она. — Сочувствую.
— Нин, — он сделал шаг к ней. — Это все ошибка была. Чудовищная ошибка. Алена эта... пустышка. Я понял. Я все понял. Нам надо поговорить. Я один, совсем один. Мне помощь нужна, Нин. Я же все-таки твой муж... был.
Вокруг повисла тишина. Люди в очереди навострили уши, чувствуя драму. Валерий смотрел на нее с надеждой утопающего, который видит спасательный круг. Он был уверен: сейчас она растает. Сейчас сработает ее вечная привычка быть «хорошей женой». Она не сможет пройти мимо его страдания.
Нина посмотрела на его протянутую дрожащую руку. Потом перевела взгляд на его лицо. В ее глазах промелькнуло что-то похожее на печаль, но это была печаль по прошлому, которого больше нет.
— Ты просил здоровую женщину, Валера, — тихо, но отчетливо произнесла она. — Я стала здоровой. И я стала счастливой. А сиделка для больного старика... это не ко мне. Я, знаешь ли, тоже хочу жить.
Она развернулась и пошла по коридору, стуча каблучками. Валерий остался стоять посреди коридора, опираясь на палку, а эхо ее шагов звучало как приговор, который он вынес себе сам полгода назад.
Встреча в поликлинике стала для Валерия последней каплей. Он вернулся домой раздавленным. Образ Нины — сияющей, независимой, чужой — стоял перед глазами, как наваждение. Он пытался убедить себя, что она притворяется, что это маска, что на самом деле она все та же покорная «клуша», стоит только надавить.
Вечером он напился. Впервые за долгое время. Врач настрого запретил алкоголь, но Валерию было плевать. Он налил себе полный стакан виски, который чудом уцелел после набега Алены, и залпом выпил. Тепло разлилось по телу, притупляя страх и унижение. Он схватил телефон.
«Ты не можешь так со мной поступить», — печатал он дрожащими пальцами смс Нине. — «Мы прожили 27 лет. Я отец твоего сына. У меня инвалидность, черт возьми! Ты обязана помочь».
Ответ не приходил. Он позвонил. Сброс. Еще раз. Сброс. На третий раз — «Абонент временно недоступен». Она заблокировала его.
Ярость закипела в нем с новой силой. Он швырнул телефон в стену. Аппарат жалобно хрустнул и разлетелся на части.
Следующие недели превратились для Валерия в медленное погружение на дно. Деньги таяли. Ему пришлось продать машину — гордость его коллекции, черный внедорожник. Сделка прошла грязно, перекупщики сбили цену вдвое, видя его отчаянное положение, но у него не было сил торговаться.
Он нанял сиделку — грузную женщину с тяжелым взглядом, которая воровала продукты и пахла дешевым табаком. Она варила ему клейкую овсянку и мыла пол грязной тряпкой, оставляя разводы. Валерий ненавидел ее, но терпел. Без нее он просто зарос бы грязью.
Тем временем Нина жила свою новую жизнь. Встреча с Валерием стала для нее финальной проверкой. Если раньше где-то в глубине души еще шевелился червячок вины («А может, я жестока? Может, надо было простить?»), то его требовательный, эгоистичный тон в поликлинике убил последние сомнения. Он не изменился. Болезнь не сделала его мудрее, она лишь обнажила его гнилую суть.
Она работала, гуляла в парках, записалась на курсы живописи — мечту юности. Ее картины, яркие и немного наивные, нравились преподавателю. Однажды, стоя у мольберта и смешивая охру с золотом, она поймала себя на мысли, что совершенно счастлива. Не «женским счастьем» при ком-то, а просто человеческим счастьем быть собой.
Развязка наступила в ноябре. Первый снег лег на грязный асфальт тонким кружевом.
Валерию стало хуже. Сердце работало с перебоями, одышка мучила даже в покое. Сиделка, получив очередной расчет, заявила, что уходит к другому пациенту — «поспокойнее и пощедрее». Валерий остался один в квартире, которая из элитного жилья превратилась в склеп.
В дверь позвонили. Валерий вздрогнул. Кто? Нина? Одумалась?
Он, шаркая, поплелся открывать. Сердце колотилось где-то в горле. Он распахнул дверь, готовый принять ее извинения, готовый великодушно позволить ей снова ухаживать за ним.
На пороге стоял Миша. Сын.
Он вырос и как-то раздался в плечах за эти полгода. Смотрел на отца исподлобья, жестко, по-мужски.
— Привет, пап, — сказал он, не переступая порог.
— Мишка... — Валерий отступил, пропуская сына. — Заходи. Я уж думал, ты забыл отца. Мать настроила, да?
Миша прошел в коридор, огляделся. Горы немытой посуды на кухне, запах застоявшегося воздуха, пыль.
— Мать тут ни при чем, — отрезал он. — Она вообще про тебя не говорит. Это я сам решил заехать. Посмотреть... как ты тут.
— Плохо я тут, сынок, — Валерий опустился на табуретку, стараясь выглядеть как можно более жалким. — Бросили меня все. Мать твоя... жестокая женщина оказалась. Я ей жизнь отдал, а она...
— Хватит, пап, — тихо, но твердо перебил Миша. — Я помню, как ты ее выгонял. Я все помню. Ты тогда сказал, что хочешь жить для себя. Ну вот. Живешь.
Валерий поперхнулся воздухом.
— Ты что, судить меня пришел?
— Нет. Я пришел сказать, что я перевожусь на заочное. Буду работать.
— Зачем? — удивился Валерий. — Я же плачу за учебу... ну, платил. Сейчас трудно, конечно, но...
— Я знаю, что деньги кончились, пап. Я видел продажу машины. Я не хочу твоих денег. Я буду помогать маме. Она одна тянет квартиру, лечение, все. Ей тяжело, хоть она и не показывает.
— А мне? — взвизгнул Валерий. — Мне не тяжело?! Я инвалид!
— Тебе я нашел место, — Миша достал из кармана буклет. — Это пансионат. Не люкс, конечно, но приличный. Государственный, с доплатой. Уход, врачи, режим. Я договорился, место есть. Квартиру твою сдадим, деньги пойдут на оплату пансионата. Остаток буду переводить тебе на карту.
Валерий уставился на глянцевую бумажку. На обложке улыбающиеся старики играли в шахматы. «Золотая осень. Дом ветеранов и инвалидов».
— Ты сдаешь меня в богадельню? — прошептал он. — Родного отца? При живой квартире?
— Пап, ты не можешь жить один. Сиделки от тебя сбегают. Мама к тебе не вернется. Я не могу бросить все и сидеть с тобой, мне 20 лет, мне учиться надо. Это единственный выход.
— Я не поеду! — Валерий ударил кулаком по столу. — Вон отсюда! Щенок! Я сам справлюсь!
Миша вздохнул. В его взгляде не было злости, только усталость.
— Как знаешь. Я оставлю буклет. Если передумаешь — позвони. Но денег больше нет, пап. И не будет.
Сын ушел.
Валерий просидел на кухне до темноты. Он смотрел на буклет с улыбающимися стариками. В квартире холодало — он забыл закрыть форточку, а встать не было сил.
Одиночество навалилось на него бетонной плитой. Он понял, что проиграл. Не Нине, не Алене. Он проиграл жизни, которую считал бесконечным шведским столом, где можно брать только самое вкусное, не платя по счету. Счет принесли. И он оказался неподъемным.
Через три дня он позвонил сыну. Голос был сухим и безжизненным.
— Я согласен. Оформляй.
Сборы были короткими. Брать с собой особо было нечего — в пансионате выдавали все необходимое, а личные вещи там не приветствовались.
В день отъезда пошел сильный снегопад. Миша приехал на такси. Они молча вынесли небольшую сумку. Валерий в последний раз оглядел свою квартиру. Стены, которые помнили смех Нины, первые шаги Миши, его триумфы и его позор, молчали. Они уже были не его. Скоро здесь будут жить чужие люди.
В пансионате пахло хлоркой и вареной капустой. Заведующая, строгая женщина в очках, быстро оформила документы.
— Палата номер 12, второй этаж. Сосед тихий, после инсульта.
Миша проводил отца до палаты. Помог разложить вещи в тумбочку.
— Ну, я пойду, пап.
Валерий сидел на казенной кровати, сгорбившись.
— Миш... — позвал он.
— Да?
— Скажи матери... — он запнулся. Что сказать? «Прости»? Глупо. «Вернись»? Невозможно. «Я люблю тебя»? Ложь. — Скажи ей, что она была права. Насчет всего.
Миша кивнул.
— Скажу. Пока, пап. Я буду приезжать. Раз в месяц.
Дверь закрылась.
Валерий подошел к окну. Сквозь решетку ветвей голых деревьев он видел, как сын вышел из здания, сел в такси и уехал. Уехал в жизнь, где есть будущее.
А через неделю Нина получила письмо. Не электронное, а настоящее, бумажное. В конверте лежал рисунок. Неумелый, карандашный набросок: женщина стоит у окна, а за окном — солнце. И подпись дрожащей рукой: «Ты не старая. Ты была моей единственной настоящей жизнью. Жаль, что я понял это, когда сам стал мертвым. В.»
Нина долго смотрела на рисунок. Она стояла в своей маленькой, уютной квартире, где пахло мандаринами и кофе. Завтра у нее выставка. Завтра приедет Миша с девушкой знакомиться. Завтра будет новый день.
Она аккуратно сложила листок и убрала его в ящик стола, к старым документам. Туда, где хранилось свидетельство о расторжении брака.
Ни злости, ни торжества, ни боли. Только легкая грусть, как от старого, черно-белого кино, которое когда-то любил, но пересматривать уже не будешь.
Она подошла к зеркалу, поправила серебристую прядь и улыбнулась своему отражению.
— Ну что, здоровая женщина, — сказала она себе. — Пора жить.
За окном кружил снег, укрывая город чистым белым листом, на котором каждый волен написать свою новую историю. Но черновики переписать уже нельзя. Их можно только перевернуть.
