Воздух в банкетном зале был густым от запаха лилий и дорогого шампанского, но для меня он пах исключительно тревогой. Я стояла у огромного зеркала в золоченой раме, поправляя фату, и пыталась убедить свое отражение, что дрожь в руках — это просто волнение счастливой невесты. Но мы обе знали правду.
— Ты выглядишь ослепительно, Лена, — сказала мама, застегивая последнюю пуговицу на спине моего платья. — Просто королева. Марк упадет в обморок.
Марк. Мой идеальный, спокойный, надежный Марк. Мы шли к этому дню два года, преодолевая бюрократию, ремонты и, самое главное, тень его прошлого. Тень звали Виктория. Его бывшая жена, женщина-ураган, которая при разводе обещала стереть его в порошок, но в итоге ограничилась лишь ядовитыми сообщениями в соцсетях. До сегодняшнего дня.
За неделю до свадьбы мне пришло письмо. Обычный белый конверт без обратного адреса, найденный в почтовом ящике. Внутри лежал лист бумаги с единственной фразой, напечатанной на принтере: «Я обещала, что этот день станет для вас адом. Я держу обещания». Марк скомкал письмо и выбросил в мусорное ведро, назвав это «дешевой манипуляцией истерички». Он усилил охрану на въезде в загородный клуб, где проходила церемония, и запретил мне думать об этом. Но я думала.
Церемония должна была начаться через пятнадцать минут. Гости уже заняли свои места на лужайке перед белоснежной ротондой. Оркестр настраивал инструменты, издавая хаотичные, но приятные звуки. Я сделала глубокий вдох. Все под контролем. Охрана на месте. Виктории здесь нет и быть не может.
Я вышла на террасу. Солнце заливало все вокруг мягким золотым светом, идеально подходящим для фотографий, о которых я мечтала с детства. В конце прохода стоял Марк. В черном смокинге он выглядел непривычно серьезным, но, увидев меня, расплылся в улыбке. Это был тот самый взгляд, ради которого стоило терпеть все эти нелепые угрозы.
Мой отец подставил мне локоть.
— Готова, принцесса?
— Готова, пап.
Мы двинулись по проходу. Музыка сменилась на торжественный марш. Лица гостей расплывались в счастливой дымке, я видела только глаза Марка. Шаг, еще шаг. Все шло идеально. Слишком идеально.
Когда регистратор произнесла классическое: «Если кто-то знает причину, по которой эти двое не могут...», повисла традиционная, слегка неловкая пауза. Обычно в этот момент кто-то кашляет или смеется. Но в этот раз тишину разрезал стук каблуков. Звонкий, уверенный, наглый стук по каменным плитам дорожки, ведущей к ротонде с другой стороны.
Я почувствовала, как рука Марка в моей ладони превратилась в лед. Мы оба обернулись.
По дорожке шла женщина. Она была великолепна в своей наглости. На ней было платье. Свадебное платье. Пышное, кружевное, белое — возможно, даже дороже и эффектнее моего. Ее темные волосы были уложены в высокую прическу, украшенную живыми цветами. Но самым шокирующим было не это.
На руках она несла младенца. Ребенку было не больше полугода, он был завернут в белоснежное одеяло с вышивкой.
Виктория.
Охрана застыла в растерянности. Видимо, никто не проинструктировал их, что делать, если на свадьбу прорывается вторая «невеста» с ребенком. Гости ахнули, кто-то достал телефон. Это была катастрофа в прямом эфире.
Она подошла ближе, остановившись в трех метрах от нас. Ее глаза горели торжеством, но в них было что-то еще — какая-то лихорадочная, почти безумная решимость.
— Простите, что опоздала, — ее голос был сладким, как перезрелый фрукт. — Пробки. Но я не могла пропустить момент, когда отец моего ребенка женится на другой.
Зал (вернее, лужайка) взорвался шепотом. Марк побелел.
— Вика, что ты несешь? Уходи отсюда немедленно. Охрана!
Двое крепких парней в костюмах наконец очнулись и двинулись к ней, но Виктория подняла руку, словно императрица, останавливающая легион. Младенец на ее руках тихо захныкал.
— Не трогайте меня! Или вы хотите скандала с полицией и прессой? Я здесь не для драки, Марк. Я здесь, чтобы показать тебе твоего сына. Ты ведь даже не знал, что я была беременна, когда мы разводились, правда? Ты был слишком занят своей новой куклой.
Я чувствовала, как земля уходит из-под ног. Беременна? Сроки не сходились. Они развелись два года назад. Ребенку от силы шесть месяцев. Даже с самой сложной математикой это невозможно.
— Ты лжешь, — выдохнул Марк. — Мы не спали больше двух лет. Это физически невозможно.
— О, милый, — она рассмеялась, и этот звук заставил меня поежиться. — Медицина творит чудеса. Замороженный биоматериал. Помнишь клинику, куда мы ходили три года назад? Ты подписал бумаги, что в случае развода материал уничтожается. А я... скажем так, я была убедительна.
Это был удар ниже пояса. Удар, рассчитанный на публичное унижение, на сомнение, на хаос. Гости переглядывались. Моя мама схватилась за сердце. Отец сжал кулаки.
— Лена, — Марк повернулся ко мне, в его глазах был ужас. — Это бред. Этого не может быть. Я все уничтожил. Я лично звонил в клинику.
Я смотрела на него и верила. Я знала Марка. Он был педантом. Если он сказал «уничтожил», значит, он получил три справки с печатями. Но Виктория стояла здесь, в белом платье, с живым младенцем, и выглядела абсолютно уверенной в своей правоте.
— Посмотри на него, Марк, — она сделала шаг вперед, протягивая ребенка. — Посмотри в его глаза. Они твои.
Я не могла пошевелиться. Сценарий дешевой мыльной оперы разворачивался прямо на моей свадьбе. Но что-то в этой картине было неправильным. Не только абсурдность ситуации. Что-то в самом ребенке.
Я сделала шаг вперед, опережая Марка. Мне нужно было увидеть. Я должна была понять, с чем мы имеем дело — с безумием или с чудовищной правдой.
— Покажи, — мой голос дрожал, но прозвучал громче, чем я ожидала.
Виктория перевела взгляд на меня. Ее губы искривились в ухмылке.
— А, новая жена. Хочешь познакомиться с пасынком? Пожалуйста.
Она слегка наклонила сверток. Ребенок, маленький мальчик с пухлыми щеками и редкими светлыми волосами, смотрел на мир с удивлением. Он не плакал, только щурился от солнца.
Я смотрела на его лицо, пытаясь найти черты Марка. Нос? Слишком маленький. Глаза? Они были голубыми, как у всех младенцев. Но потом ребенок дернул ручкой, высвобождая ее из пеленок. Маленькая, пухлая ручка потянулась к моему букету.
И тогда я увидела это.
На внутренней стороне предплечья, прямо у запястья, было родимое пятно. Темно-коричневое, неправильной формы, напоминающее перевернутую каплю или комету.
Мир вокруг меня замер. Звуки оркестра, шепот гостей, истеричный голос Виктории — все исчезло. Осталось только это пятно. Я знала его. Я видела его тысячу раз. Не на Марке. И не на фотографиях в медицинских учебниках.
Я видела точно такое же пятно на старой, выцветшей черно-белой фотографии, которая стояла на комоде в доме моей бабушки. Фотографии моего брата, который умер тридцать лет назад, через два дня после рождения.
А еще я видела это пятно в зеркале. Каждое утро, пока мне не исполнилось пятнадцать и я не свела его лазером, потому что ненавидела вопросы о нем. Точно такое же пятно, на том же самом месте, было у меня. Это была генетическая метка нашей семьи по материнской линии. Редкая пигментация, передающаяся через поколение.
Марк не имел к этому никакого отношения.
Я подняла глаза на Викторию. Улыбка на ее лице застыла, превратившись в гримасу ожидания. Она смотрела не на Марка. Она смотрела прямо мне в зрачки, и в глубине ее взгляда я увидела не ревность брошенной жены. Я увидела холодный расчет.
Она пришла не за ним. Она пришла за мной.
— Откуда у тебя этот ребенок? — спросила я. Мой голос был тихим, но в наступившей тишине он прозвучал как выстрел.
Виктория моргнула. Она ожидала истерики, слез, отмены свадьбы. Она не ожидала спокойного вопроса.
— Что? — переспросила она, слегка отступив.
— Я спросила, чей это ребенок, Вика? Потому что он не Марка. И ты это знаешь.
— Ты бредишь от горя, милочка, — фыркнула она, пытаясь вернуть контроль над ситуацией. — Генетический тест подтвердит...
— Генетический тест подтвердит, что он мой родственник, — перебила я ее, делая шаг навстречу. — У него пятно семьи Вороновых. Такое было у меня. Такое было у моего покойного брата. Марк здесь ни при чем. Откуда у тебя ребенок моей крови?
Толпа ахнула снова, на этот раз громче. Марк переводил взгляд с меня на Викторию, совершенно потерянный. А лицо Виктории изменилось. Маска торжествующей стервы треснула, обнажив под ней настоящий страх. Она прижала ребенка к груди так сильно, что тот запищал.
— Ты сумасшедшая, — прошипела она, пятясь назад. — Вы оба больные. Я ухожу. Вы еще пожалеете.
Она резко развернулась, ее белое платье взметнулось, сбивая лепестки роз с дорожки.
— Стоять! — рявкнул мой отец, бывший полковник, выходя из оцепенения. — Охрана, задержать ее!
Но Виктория была быстрее. Она скинула туфли и босиком рванула к выходу, прижимая к себе младенца как щит. Охрана замешкалась — никто не решался хватать женщину с ребенком. Через секунду она уже была у парковки. Взвизгнули шины черного внедорожника, который, очевидно, ждал ее с заведенным мотором.
Мы остались стоять у алтаря. Разрушенная церемония, шокированные гости и тайна, которая была страшнее любого испорченного праздника.
Марк обнял меня за плечи, его трясло.
— Лена, прости меня... Я не знаю, что это было. Клянусь, я...
— Тише, — я положила палец ему на губы. Мой мозг работал с холодной ясностью. — Свадьбы не будет, Марк. Не сегодня.
Я повернулась к маме. Она сидела на стуле, бледная как мел.
— Мама, — сказала я. — Мне нужно знать правду. О Саше. О моем брате, который умер в роддоме тридцать лет назад.
— При чем тут Саша? — прошептала она, и я увидела, как в ее глазах мелькнула паника. — Он умер, Лена. Это трагедия, которую мы пережили.
— Ты уверена? — жестко спросила я. — Потому что пятно на руке того ребенка — это не совпадение. Это подпись. Кто-то играет с нами, и этот кто-то знает о нашей семье то, чего не знаю даже я.
Виктория обещала испортить праздник, и у нее получилось. Но она ошиблась в одном. Она думала, что разрушает брак. А на самом деле она открыла ящик Пандоры, который моя семья держала закрытым три десятилетия. И теперь я не успокоюсь, пока не узнаю, что на дне.
Свадьба умирала медленно и мучительно. Официанты, стараясь не шуметь, убирали со столов нетронутые тарталетки с икрой и бокалы, в которых выдыхалось шампанское Dom Pérignon. Музыканты давно упаковали инструменты и исчезли, оставив после себя тишину, в которой каждый шорох казался оглушительным.
Я сидела в той самой комнате невесты, где еще час назад чувствовала себя счастливейшей женщиной на свете. Сейчас я чувствовала себя детективом на месте преступления, где жертвой была моя собственная жизнь. Фата валялась на кресле, как сброшенная кожа.
Дверь приоткрылась, и вошел Марк. Он снял пиджак, галстук болтался на шее, как удавка. Впервые за все время нашего знакомства он выглядел постаревшим лет на десять.
— Гости разъезжаются, — тихо сказал он, присаживаясь передо мной на корточки. — Лена, я… Я пытался дозвониться до нее. Телефон выключен. Я отправил парней из службы безопасности проверить ее квартиру, но там пусто. Соседи говорят, она не появлялась там неделю.
Он взял мои руки в свои. Его ладони были холодными.
— Я не знаю, где она взяла ребенка, Лена. Клянусь. Но то, что ты сказала там, у алтаря… про пятно. Ты уверена? Может, это просто игра света? Может, она нарисовала его?
Я посмотрела на него усталым взглядом.
— Марк, такие пятна не рисуют. Это «пятно Вороновых». Моя бабушка называла его «поцелуй ангела», хотя больше похоже на кляксу от кофе. Оно было у меня, пока я не удалила его в клинике лазерной хирургии. Оно было у моего брата Саши. И оно было у того малыша.
Я встала и подошла к окну. Внизу, на парковке, мой отец о чем-то яростно спорил с мамой. Она плакала, прижимая платок к лицу, а он рубил воздух ладонью, как на плацу.
— Вика не просто хотела сорвать свадьбу, — продолжила я, глядя на родителей. — Она хотела уничтожить нас. И она нашла оружие, о существовании которого я даже не подозревала. Если тот ребенок — мой родственник, значит, мой брат не умер.
— Но это невозможно, — Марк встал рядом. — Тридцать лет, Лена. Если он жив, где он был все это время? И почему именно сейчас?
— Это нам и предстоит выяснить. Зови родителей. Сейчас же.
Разговор в кабинете администратора клуба был похож на допрос. Мама сидела на диване, все еще всхлипывая, отец стоял у стены, скрестив руки на груди. Его лицо было каменным, но желваки ходили ходуном.
— Это безумие, — отрезал отец, когда я закончила излагать свою теорию. — Саша умер 14 мая 1995 года. Остановка сердца. Врожденный порок. Врачи боролись за него двое суток, но не смогли спасти. Мы похоронили его на Северном кладбище. Ты была там, Лена, хоть и маленькая. Ты видела могилу.
— Я видела памятник, пап. Гранитную плиту с датами. Я не видела тела.
— Тебе было пять лет! Конечно, ты не видела тела!
— А ты видел? — я резко повернулась к нему. — Ты видел его мертвым, пап? Без пеленок? Ты проверял пятно?
Отец замер. В комнате повисла тяжелая тишина. Он перевел взгляд на маму, потом в окно, избегая моих глаз.
— Было… было много суеты, — его голос стал глуше. — Мама была в реанимации после тяжелых родов. Я был один. Врачи сказали, что лучше запомнить его живым. Он был в кювезе, весь в трубках… Потом мне выдали справку. И закрытый гроб. Сказали, так будет гуманнее для психики матери.
— Закрытый гроб для двухдневного младенца? — вмешался Марк. Даже он, далекий от медицины, почувствовал фальшь. — Николай Петрович, это звучит странно.
Мама вдруг перестала плакать. Она подняла голову, и ее глаза, красные и опухшие, смотрели на отца с ужасом.
— Коля… Ты сказал мне, что попрощался с ним. Ты сказал, что поцеловал его в лоб.
Отец молчал. Его военная выправка дала трещину. Плечи опустились.
— Я не мог, Надя. Я трус. Я боялся увидеть его мертвым. Я просто подписал бумаги и оплатил похороны. Я поверил врачам. Это был девяносто пятый год, бардак в стране, в больницах хаос… Я просто хотел, чтобы это закончилось.
Меня зазнобило. Значит, никто из них не видел тело. Никто не мог подтвердить, что в том гробу вообще кто-то был.
— Значит, есть шанс, — прошептала я. — Есть шанс, что его украли. Или подменили. Или продали. В девяностые такое случалось. А теперь…
— А теперь Виктория нашла его, — закончил за меня Марк. — Но как? Зачем ей это?
— Чтобы сделать мне больно, — ответила я. — Но она перестаралась. Она дала мне надежду.
Я схватила сумочку.
— Мы едем домой. Мне нужно увидеть документы. Все, что осталось от Саши. Бирки, справки, выписки. И мне нужен доступ к твоему ноутбуку, Марк. Ты говорил, Вика взламывала твои соцсети? Значит, она оставила цифровой след.
Квартира родителей встретила нас запахом старых книг и валерьянки. Пока мама, все еще находясь в состоянии шока, перебирала коробки с документами в спальне, мы с Марком обосновались в гостиной. Марк был IT-специалистом, лучшим в своем деле, и сейчас это было нашим единственным козырем.
— Я пытаюсь восстановить историю ее браузера через общий облачный аккаунт, который мы забыли разделить, — бормотал он, пальцы летали по клавиатуре. — Она сменила пароли, но контрольные вопросы остались старыми. Девичья фамилия матери… кличка первого питомца… Есть!
На экране замелькали списки сайтов. Марк нахмурился.
— Странно. Тут нет сайтов знакомств или свадебных салонов. За последние полгода она сидела на форумах генеалогии. «Поиск людей», «Архивы ЗАГС», «Жди меня». И еще… сайт частного детективного агентства «Аргус».
— Она искала кого-то, — сказала я, заглядывая через его плечо. — Искала компромат на меня?
— Смотри глубже. Она скачала отчет три месяца назад. Файл называется «Объект В».
Марк кликнул по файлу. Это был PDF-документ. Сканированные копии, фотографии, отчеты наружного наблюдения. Но не за мной. И не за Марком.
На первой странице была фотография моего отца, сделанная скрытой камерой. На второй — фото старого роддома №4, где я и Саша появились на свет. А дальше шли списки персонала, работавшего там в 1995 году.
Большинство имен были перечеркнуты красным крестом. Напротив некоторых стояло слово «Умер» или «Уехал». Но одно имя было обведено жирным маркером.
Акушерка: Тамара Зимина. Адрес: пос. Сосновка, ул. Ленина, 14.
— Она искала не компромат, — медленно проговорила я, осознавая масштаб происходящего. — Она проводила расследование. Она знала, что я удалила родимое пятно, видимо, нашла старые детские фото у твоих родителей или еще где-то. И она начала копать.
— Лена, смотри сюда, — голос Марка дрогнул.
Он прокрутил файл вниз. Последняя страница. Это была фотография, сделанная, судя по дате, всего две недели назад. На ней был запечатлен мужчина. Ему было около тридцати. Высокий, светловолосый, с уставшим лицом. Он стоял на крыльце какого-то деревенского дома и курил. Он был одет бедно, в старую джинсовку.
Но рукава были закатаны.
На правом предплечье, четко видимое даже на зернистом снимке, темнело пятно в форме перевернутой капли.
Я перестала дышать. Лицо мужчины было смутно знакомым. Не потому, что я его видела, а потому, что у него был папин подбородок и мамины глаза.
— Это он, — выдохнула я. — Это Саша. Он жив.
— А ребенок? — спросил Марк. — Младенец на свадьбе?
Я присмотрелась к фото. На заднем плане, в окне дома, виднелся силуэт женщины, держащей на руках сверток.
— Это его сын, — поняла я. — Мой племянник. Виктория нашла моего брата. Она забрала его ребенка.
— Зачем? — Марк откинулся на спинку кресла. — Зачем красть ребенка у взрослого мужика и тащить на свадьбу?
В этот момент телефон Марка пискнул. Пришло сообщение. С неизвестного номера.
Мы оба уставились на экран.
Там было короткое видео. Камера тряслась, снимая салон машины. В кадре появилась Виктория. Она вела машину одной рукой, второй поправляла зеркало заднего вида. На заднем сиденье в детском кресле спал малыш — тот самый, со свадьбы.
— Привет, молодожены, — сказала она в камеру, улыбаясь своей безумной улыбкой. — Понравился сюрприз? Я знала, что Лена узнает свою породу. Кровь — не водица, верно? Вы сейчас, наверное, уже нашли Зимину или догадались про братика. Умницы.
Она сделала паузу, и ее лицо стало жестким.
— Но вы не знаете главного. Почему я это сделала. Думаешь, я ревную Марка? Плевать я хотела на Марка. Дело в тебе, Лена. Спроси своего папу-полковника, за что он посадил моего отца пятнадцать лет назад. И спроси, почему мой отец повесился в камере через месяц.
Я почувствовала, как кровь отлила от лица. Мой отец работал в прокуратуре до отставки. Он посадил сотни людей.
— Я готовила это два года, — продолжала Виктория. — Я нашла твоего брата. Он, кстати, тот еще алкоголик, спасибо приемной семейке. А ребенка я не крала. Я его купила. Саша продал мне сына за бутылку водки и пятьдесят тысяч рублей. Генетика — страшная вещь, правда, Леночка?
Видео оборвалось.
В комнату вошел отец. В руках он держал старую, пожелтевшую папку.
— Я нашел кое-что, — начал он, но осекся, увидев наши лица. — Что случилось?
Я медленно подняла на него взгляд. Теперь это была не просто семейная драма. Это была война, корни которой уходили в прошлое гораздо глубже, чем я могла представить.
— Папа, — сказала я ледяным тоном. — Вспомни фамилию: Соколов. Виктор Соколов.
Папка выпала из рук отца. Листы бумаги разлетелись по полу, как белые птицы. Его лицо посерело.
— Откуда… откуда ты знаешь это имя?
— Потому что его дочь только что украла твоего внука, которого ты считал мертвым, — ответила я. — И она хочет крови.
Отец сидел в кресле, сгорбившись, словно на его плечи опустилось небо. Папка с документами лежала у его ног, как надгробная плита.
— Виктор Соколов был начмедом того самого роддома №4, — голос отца звучал глухо, как из бочки. — В девяностые он организовал схему. Они оформляли детей как умерших и продавали их за границу или бездетным богачам здесь. Я вел это дело пятнадцать лет назад. Мы доказали двенадцать эпизодов. Но я не знал… Господи, я не знал, что он начал эту схему намного раньше.
— Ты посадил его, — сказала я, чувствуя, как холод пробирает до костей. — И он знал, чей ребенок попался ему в сети тридцать лет назад?
— Он не мог не знать, — отец поднял на меня взгляд, полный муки. — Я тогда был молодым следователем, я уже копал под их администрацию. Видимо, когда родился Саша… слабый, недоношенный… Соколов увидел шанс. Он украл моего сына, чтобы иметь рычаг давления, если я подберусь слишком близко. Но я не подобрался тогда. Я поверил в смерть Саши. И Соколов просто… избавился от улики. Отдал ребенка кому-то, кто не задавал вопросов.
— А когда ты прижал его спустя годы, он молчал, — закончил Марк.
— Он смеялся мне в лицо на допросах, — отец сжал кулаки так, что побелели костяшки. — Говорил: «Ты у меня всё забрал, полковник, но и я у тебя кое-что взял». Я думал, он о нервах или карьере. А потом он повесился в СИЗО. Его дочь, Виктория… Ей тогда было восемнадцать. Она осталась одна. Имущество конфисковали.
— И она посвятила жизнь мести, — я встала, чувствуя прилив адреналина. — Она нашла Сашу. Нашла его сына. И теперь она хочет завершить партию. Где она может быть?
— В видео она сказала про «генетику» и «отца», — Марк перематывал ролик на телефоне. — Если она хочет причинить максимальную боль Николаю Петровичу, она выберет место, связанное с Соколовым.
Отец встрепенулся.
— Дача. Недостроенный особняк Соколова в Сосновке. Это рядом с тем адресом, где живет Саша. Соколов строил его на кровавые деньги, это был его «дворец». Там они держали детей перед передачей покупателям. Это место проклято.
— Едем, — скомандовала я. — Марк, ты за руль. Папа… ты берешь свое оружие.
Дорога до Сосновки заняла час, который показался вечностью. Дождь барабанил по крыше внедорожника, смывая остатки праздничного настроения. Я ехала на разборку с бывшей женой своего жениха, чтобы спасти племянника, которого продал мой воскресший брат. Если бы мне рассказали такой сценарий вчера, я бы вызвала санитаров.
Сосновка оказалась вымирающим поселком. Покосившиеся заборы, лай собак и запах сырости. Сначала мы заехали по адресу из досье — к Саше.
Дом представлял собой жалкое зрелище: облупленная краска, забитые фанерой окна. Дверь была не заперта. Мы вошли внутрь, и в нос ударил тяжелый запах перегара и гнилых яблок.
За столом, уставившись в пустую стену, сидел мужчина. Тот самый, с фотографии. Мой брат.
Он был пьян, но не до беспамятства. Увидев нас, он даже не удивился. Лишь криво ухмыльнулся, обнажив плохие зубы.
— А, гости… — прохрипел он. — Вика говорила, что вы приедете. Красивые. Богатые.
Я подошла к нему вплотную. Сердце колотилось где-то в горле. Вблизи сходство было пугающим. Те же брови, тот же разрез глаз, что у отца.
— Саша? — тихо спросила я.
Он поднял на меня мутные глаза.
— Саша, Паша, Ваня… Какая разница? Меня звали по-разному.
— Где ребенок? — рявкнул отец, входя в комнату. Вид полковника в смокинге с пистолетом в кобуре заставил Сашу вжаться в стул.
— У нее, — он кивнул в сторону окна. — Она сказала, ей нужен малыш на пару часов. Сказала, вернет. Дала денег…
— Она сказала, что купила его! — крикнула я. — Ты продал сына, урод?
Саша вдруг заплакал. Беззвучно, страшно.
— А чем мне его кормить? Жена сбежала полгода назад. Работы нет. Молока нет. Она приехала, красивая такая, добрая… Сказала, у мальчика будет лучшая жизнь. Как у принца. А мне на водку хватит, чтобы забыть…
Я с отвращением отвернулась. Мой брат был жив, но человека в нем уже почти не осталось. Соколов убил его тридцать лет назад, просто медленно.
— На старую дачу, — сказал Марк, хватая меня за руку. — Она там. Мы теряем время.
Особняк Соколова стоял на холме, возвышаясь над поселком как мрачный памятник 90-м. Красный кирпич, башенки, пустые глазницы окон. Огромный, недостроенный монстр, окруженный бурьяном.
Ворота были распахнуты. Черный внедорожник Виктории стоял прямо у входа.
Мы вышли из машины. Тишина была звенящей.
— Я пойду первым, — сказал отец, доставая пистолет.
— Нет, — я покачала головой. — Она ждет меня. И Марка. Ты — её главная цель, но приманка — мы.
Мы вошли в огромный холл. Бетонный пол был усыпан мусором и битым стеклом. Посреди зала, на единственном чистом пятачке, стоял детский манеж. В нем, укутанный в одеяло, спал ребенок.
А рядом, сидя на шатком садовом стуле, нас ждала Виктория. Она все еще была в свадебном платье, подол которого теперь был серым от грязи. В одной руке она держала бутылку вина, в другой — зажигалку.
Вокруг манежа были расставлены канистры. Запах бензина перебивал запах сырости.
— Добро пожаловать на вечеринку! — её голос эхом разлетелся по бетону. — Полковник, вы постарели. Тюрьма никого не красит, верно? Мой отец там совсем сдал.
— Вика, отпусти ребенка, — Марк сделал шаг вперед, подняв руки. — Это безумие. Ты не убийца.
— Откуда тебе знать, милый? — она щелкнула зажигалкой. Огонек заплясал в полумраке. — Ты жил со мной три года и не знал, кто я на самом деле. Я — дочь своего отца.
Она перевела взгляд на моего отца.
— Знаешь, что самое смешное? Твой сын, Саша… Он вырос ничтожеством. Грязь. Биомусор. Мой отец сделал из него то, чем вы на самом деле являетесь — слабыми людьми, которые ломаются. А вот внук… — она кивнула на манеж. — Внук хороший. Чистый лист. Было бы жаль, если бы история повторилась.
— Что ты хочешь? — спросил отец. Его пистолет был опущен. Он понимал: один выстрел, и она выронит зажигалку. Пары бензина сделают остальное.
— Я хочу справедливости, — улыбка сползла с её лица. — Ты забрал у меня отца. Я забираю у тебя будущее. Твой род прервется здесь. Гнилой сук нужно срубить.
Она занесла руку с зажигалкой над ближайшей канистрой.
— Стой! — крикнула я. — Ты ошибаешься!
Виктория замерла.
— В чем же?
— Ты думаешь, что мстишь за отца, который любил тебя? — я сделала шаг вперед, игнорируя попытку Марка удержать меня. — Я читала досье, Вика. Пока мы ехали сюда, я читала полную версию дела. Твой отец не повесился из-за совести или тюрьмы. Он повесился, потому что его «партнеры» по бизнесу пригрозили убить тебя, если он не замолчит.
Виктория моргнула. Огонек зажигалки дрогнул.
— Ты врешь.
— Нет, — вмешался отец. — Это правда. Соколов был чудовищем, но он любил тебя. Он оставил предсмертную записку. Я не включил ее в дело, чтобы не травмировать девочку-подростка. Он пожертвовал собой, чтобы эти люди не тронули тебя. А ты сейчас хочешь сжечь себя и невинного ребенка ради памяти о том, кто умер ради твоей жизни?
— Записка? — голос Виктории дрогнул. — Где она?
— В архиве. Я могу показать. Но если ты сейчас бросишь эту зажигалку, все, что он сделал, будет зря. Ты станешь просто детоубийцей. Такой же, как те, от кого он тебя спасал.
Секунды тянулись, как часы. Виктория смотрела на отца, потом на ребенка, потом на огонь. В её глазах боролись безумие и боль маленькой девочки, потерявшей папу.
Младенец в манеже завозился и громко заплакал.
Этот звук словно разрушил чары. Виктория вздрогнула. Она посмотрела на малыша с каким-то странным выражением — не ненависти, а усталости.
— Заберите его, — прошептала она, гася зажигалку. — Он слишком громкий.
Она разжала пальцы. Зажигалка упала на бетон, но огня не было.
Марк рванул к манежу, выхватывая ребенка. Охрана отца, подоспевшая следом, скрутила Викторию. Она не сопротивлялась. Она просто села на пол, закрыв лицо руками, и зарыдала, размазывая тушь по белому кружеву.
Эпилог: Шесть месяцев спустя
Мы с Марком сидели на террасе нашего дома. Свадьбы мы так и не сыграли — просто расписались в МФЦ в джинсах. Пышные праздники нам больше не нравились.
В коляске рядом спал маленький Никита. Мы оформили опекунство. Процесс лишения Саши родительских прав прошел быстро — он сам подписал отказ, попросив только бутылку коньяка и билет на поезд в другой город. Он не хотел быть отцом, и, возможно, это было самое честное решение в его жизни. Мы оплатили ему реабилитационный центр, но поедет ли он туда — решать ему.
Викторию признали невменяемой. Она находится в закрытой клинике. Иногда я думаю о ней. О том, как ненависть может съесть человека изнутри, оставив только оболочку.
Я посмотрела на ручку Никиты. Коричневое пятно в форме кометы на его запястье побледнело, но все еще было заметно.
— Поцелуй ангела, — тихо сказал Марк, перехватив мой взгляд.
— Или метка выживших, — ответила я.
Мы выжили. Прошлое пыталось нас убить, но вместо этого подарило нам будущее. Я взяла малыша на руки и прижала к себе. Он пах молоком и надеждой. И впервые за полгода я знала точно: теперь все будет хорошо.
