The Elder Scrolls IV: Oblivion начинается с классической имперской неразберихи.
Ты сидишь в тюрьме. За что — неважно. Важно другое: однажды ночью в твою камеру вваливается уставший человек в короне и говорит, что ты ему снился.
В нормальном мире после этого вызывают дурку.
В Сиродиле — объявляют тебя частью пророчества.
Император Уриэль Септим VII бежит от убийц, говорит о судьбе, передаёт тебе амулет и почти сразу умирает. Не из драматизма — из реализма. Потому что в Oblivion власть не держится долго, а тот, кто оказался рядом в момент смерти, автоматически становится ответственным за будущее континента.
После этого мир начинает разваливаться строго по инструкции.
Открываются Врата Обливиона — порталы в демоническое измерение, где лава, шипы и архитектура человека, который очень не любит жизнь. Даэдрический принц Мерунес Дагон решает, что пора переписать реальность, и делает это максимально прямолинейно: через огонь, вторжение и массовое неудобство для населения.
Сиродил выглядит живым, ухоженным и почти спокойным, но это обман. Под аккуратными дорогами и приветливыми лицами прячется паника. Люди продолжают торговать, спорить и жаловаться, потому что если признать масштаб катастрофы, придётся что-то менять. А менять и меняться здесь не любят.
Тебя быстро информируют, что спасать мир будешь ты. Не потому что ты особенный, а потому что ты оказался под рукой. Настоящий наследник престола — Мартин Септим — скрывается в храме, не хочет власти и вообще чувствует себя гораздо комфортнее среди книжных полок, чем на троне.
Твоя задача проста и абсурдна одновременно: найти его, защитить, убедить,
и параллельно закрывать порталы в ад, которые открываются буквально повсюду.
Oblivion очень последователен: если апокалипсис начался — он должен быть доступен в любой точке карты.
Побочные квесты здесь — отдельный жанр социальной фантастики.
Гильдия бойцов занята корпоративной войной с конкурентами.
Гильдия магов медленно разваливается под грузом собственной бюрократии.
Гильдия воров доказывает, что преступность может быть романтичной, если её хорошо организовать.
Тёмное Братство вообще решает, что лучший способ познакомиться — это заказное убийство.
Oblivion с удивительным спокойствием показывает: даже когда мир стоит на краю, люди продолжают заниматься своими мелкими катастрофами.
На этом фоне основная история развивается почти незаметно. Ты закрываешь врата, таскаешь амулет, спасаешь города, а Мартин постепенно принимает свою роль. Не потому что хочет, а потому что других вариантов нет.
Финал выглядит торжественно: древний ритуал, жертва, превращение, битва с богом разрушения прямо посреди столицы.
Империя спасена.
Порталы закрыты.
Мир продолжает вращаться.
И вот здесь Oblivion делает свой самый характерный ход.
После всего пережитого ты остаёшься не героем эпохи, а ещё одной городской легендой. Люди благодарят, но быстро возвращаются к своим делам. Империя выжила — и этого достаточно. Вопрос «кто именно её спас» оказывается второстепенным.
Ты сделал всё правильно.
Просто это никого не изменило.
The Elder Scrolls IV: Oblivion — это не история про зло и добро.
Это история про инерцию.
Про мир, который можно спасти, но нельзя встряхнуть.
Про апокалипсис, встроенный в расписание.
Про героизм, который ценят ровно до следующей проблемы.
И немного про юмор — мягкий, сиродильский, почти чиновничий.
Потому что когда тебе поручают закрывать порталы в ад,
а потом просят помочь найти потерянную ложку —
остаётся либо смеяться, либо открывать ещё один портал самому.
Oblivion предлагает не выбирать.
Он просто идёт дальше.