Конец января выдался на редкость холодным и серым, будто сама зима, устав от мягкой белизны, решила на время стать свинцовой и колючей. Звонок после последнего урока в школе №34 прозвучал особенно резко.
Обычно эта трель означала для Владика свободу — можно было мчаться в раздевалку, грохоча ботинками по лестницам, толкаясь на ходу с приятелями и строя планы на вечер. Но сегодня она отозвалась в его душе тоскливым эхом. Все потому, что на пороге кабинета физики его неумолимо перехватила Анна Петровна, учительница с лицом уставшей совы в больших очках.
— Владислав, зайди на минутку, — сказала она, и в её голосе прозвучало разочарование. — Обсудим задачу про плотность.
Владик внутренне сжался. Он знал, о чем речь. Вчерашняя контрольная стала для него сплошным расстройством. Он, твердый хорошист, запутался в простейших расчетах, перепутал формулы.
Владик просто не выспался, засидевшись допоздна за ноутбуком, разбирая скрипты для модификации своей любимой игры. Программирование было его страстью, тайным миром.
Пока одноклассники с грохотом высыпали в коридор, наполняя его гомоном и смехом, Владик стоял у учительского стола, покрасневший, уставившись в испещренную красными отметками тетрадь. Анна Петровна говорила медленно, пыталась донести доходчиво, в чем ошибка.
А мальчик в это время в уме лихорадочно считал минуты. Его автобус, 107-й, прямой рейс в отдаленный спальный район «Зелёные Холмы», отходил от остановки у ДК «Машиностроитель» ровно в 17:15. Сейчас было 16:50. Чтобы добежать нужно минут десять, если бежать быстро. Сказать об этом учительнице Владик постеснялся. «Успею, — думал он, ёрзая».
Но Анна Петровна, желая донести свою мысль до конца, заговорила о важности фундаментальных знаний, о том, что программирование — это прекрасно, но и законы физики управляют миром. Когда она наконец отпустила ученика со словами «Будь внимательнее», на часах в было уже 17:05.
Сердце Владика ухнуло. Он влетел в пустую раздевалку, схватил свой пуховик и на бегу всунул ноги в зимние ботинки. Портфель, который он сгоряча сгреб со скамейки, показался подозрительно легким. Мысль, как молния, пронзила мозг: «Барсетка!» Небольшая, сумочка из кожзама, где он хранил телефон, ключи и, самое главное, кошелек с деньгами на проезд и на завтрашний обед, осталась лежать на парте в опустевшем кабинете. Он рванулся было назад, но увидел запертую на ключ дверь. Решение пришло мгновенное и отчаянное: бежать на автобус! Авось кондуктор поверит, что он отдаст завтра. Мама потом разберется.
Он вылетел из школы, словно пуля. Холодный ветер с ледяной крошкой ударил в лицо, но Владик его не чувствовал. Он мчался через школьный двор, спотыкаясь о сугробы, перепрыгивая через бордюры. Район старого центра, где располагалась школа, был ему знаком, но сейчас дома мелькали как в тумане. Он добежал до широкой, залитой желтым светом фонарей площади, где стоял Дворец Культуры, как раз в тот момент, когда к остановке, пыхтя дизелем, подкатывал синий, облезлый автобус с номером 107.
Владик, задыхаясь, впрыгнул в распахнутые двери, прошел в середину салона и плюхнулся на свободное сиденье у окна, закрыв глаза от облегчения. Пронесло. Теперь можно отдышаться. Автобус тронулся, мягко покачиваясь.
Владик прислонился лбом к холодному стеклу, наблюдая, как проплывают мимо освещенные витрины, темные проулки, силуэты людей, торопящихся по своим делам. Мысли путались: барсетка на парте, завтрашний разговор с учительницей, недоделанный скрипт, который так манил домой…
Мама. Она будет ждать его на остановке у «Зелёных Холмов». Как всегда, стоять под одиноким фонарем, вглядываясь в лицо каждого выходящего. Он представил себе её лицо — вечно немного озабоченное, с тонкими морщинками у глаз, которые стали глубже после их переезда.
Переезд был вынужденным и болезненным. Отцу, инженеру на заводе, предложили хорошую должность, но в другом конце города. Владик, учившийся в школе с первого класса, наотрез отказался переводиться. Здесь были его друзья, его привычный мир. После долгих семейных споров, где мама, Ольга Николаевна, была категорически против ежедневных двухчасовых поездок одиннадцатилетнего ребенка, победили мужские аргументы Владика и его отца, Дмитрия Сергеевича.
«Пусть учится самостоятельности, — сказал отец, хлопая сына по плечу. — Пусть мужиком растет». И Владик почувствовал тогда гордость и ответственность. Правда, учиться пришлось во вторую смену, и возвращался он затемно, что каждый день заставляло нервничать маму.
Кондукторша, грузная женщина в штанах цвета хаки, сидела в своем стеклянном «аквариуме» у двери. Она не спешила начинать обход, уткнувшись в экран смартфона, с которого доносились звуки какого-то ток-шоу. Она ненавидела свою работу. Её имя было Галина, но водители между собой звали её Галкой, за склочный характер и пронзительный голос. Она ждала, пока салон заполнится побольше, чтобы не топтаться туда-сюда по пять раз.
Только на четвертой остановке, когда в салон набилась кучка промерзших рабочих, Галина с видимым неудовольствием оторвалась от телефона и, вздохнув, поднялась. Она двигалась медленно, словно корабль на волнах, пошатываясь на поворотах, механически протягивая руку. Подошла к Владику. Он в этот момент уже лихорадочно рылся в своем потрепанном рюкзаке, хотя знал, что искать нечего.
— Ну, долго ты там будет копаться? — раздался над ним хриплый, сиплый голос.
Владик поднял глаза. Над ним нависало большое, одутловатое лицо с маленькими, заплывшими глазками, в которых читалось скучающее раздражение.
— Я… я, кажется, деньги забыл в школе, — выдавил он из себя, чувствуя, как горят щеки.
Галина театрально взмахнула руками, отчего её тучное тело колыхнулось.
— О-о-ой, слышите, добрые люди? — повысила она голос, обращаясь ко всему салону. — Забыл! А в автобус сесть не забыл! Удобно, да? Сейчас каждый второй забывает. А глаза-то какие невинные состряпал. Не верю я вам, артистам. Или плати, или на следующей вон из автобуса. Мороз тебе в помощь, проветришься.
— Тетенька, пожалуйста, — голос Владика предательски задрожал. — Не выгоняйте. Меня мама встречает, она вам заплатит. Я правда забыл, барсетку на парте оставил!
— Правда, — передразнила его Галина, и её обвислые щеки затряслись. — Голосок-то какой жалостливый! Хнык-хнык. Мы вас учим, кормим, а только врать горазды. Нет, не прокатит.
Сзади, со своего места, поднялся мужик в ватнике, лицо его было обветренным, руки в засохшей краске.
— Да чего ты к ребенку пристала, а? — проворчал он глухо. — Мало ли что… Может, и правда деньги забыл. Куда ты его, в такую-то погоду? Щас на улице под минус двадцать, он ж замерзнет, пока домой доберется.
Галина развернулась к нему, как танк, глаза её вспыхнули азартом.
— А-а-а! Защитник нашелся! — завопила она. — Какой благородный! Ну раз такой добрый, плати за него. Заплатишь? А? Денег, видать, куры не клюют, раз за зайца платить готов! Ну давай, выкладывай!
Мужик смущенно пробормотал что-то невнятное, потупился и уставился в пол. В салоне воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь гулом мотора. Никто не проронил ни слова. Ни молодая девушка в наушниках, ни пожилая женщина с сеткой-авоськой, ни работяги едущие с завода.
На следующей остановке, у большого торгового центра «Уют», Галина, схватив Владика за рукав пуховика, буквально вытолкала его в распахнутую дверь.
— Вон! И чтоб духу твоего тут больше не было! — бросила она ему вдогонку.
Автобус, пыхтя, уплыл в сумеречную мглу, оставив Владика одного на пустынной, залитой желтым светом фонарей остановке. Холод обступил его со всех сторон, пробираясь под одежду, щипая щеки и нос. Но холод внутри был сильнее. Он огляделся. Это была незнакомая ему промзона. С одной стороны — длинный, тускло горящий фасад «Уюта», с другой темный забор какого-то завода, утыканный колючкой. Дорога домой пешком отсюда была немыслима — часа два, если не больше, через промзону, пустыри и незнакомые кварталы.
А мама… Мысль о матери пронзила его острой болью. Она сейчас стоит там, на своей остановке. Автобус подъедет, выйдут пассажиры, а ее Владика среди них не будет. Она начнет волноваться, звонить на телефон, который лежит в барсетке на школьной парте. Потом папе… Владик представил её заплаканные глаза, и комок подступил к горлу. Он изо всех сил сжал веки, чтобы не расплакаться. «Я не маленький, — сурово сказал он сам себе. — Шестой класс. Надо думать».
Он побрел к торговому центру. Там было хоть немного светлее и, казалось, не так жутко. У главного входа, на холодном кафеле, сидел старик. Сидел на ступеньке, прислонившись к стене, закутанный в грязную телогрейку. На голове старая ушанка с оттопыренными ушами. Возле него на тряпке лежала картонная коробка из-под обуви, в которой белели пятаки и десятки, а сверху — пара смятых пятидесятирублевок. Лицо старика было скрыто в тени, опущено вниз, он казался недвижимым, как часть пейзажа.
Идея пришла к Владику внезапно, как отчаянная спасительная мысль. Попросить у кого-нибудь денег! Взять номер телефона, а завтра мама все вернет. Это же не подаяние, а временная помощь. Он стал похаживать у стеклянных дверей, вглядываясь в лица выходящих людей, ища того, кто выглядел бы добрым, понимающим. И вот из дверей вышла женщина. Не молодая, но и не пожилая, в дорогой, лоснящейся норковой шубе. Лицо у нее было спокойное, даже немного сонное. Владик набрал воздуха в легкие и шагнул вперед.
— Извините… — начал он, и голос его звучал чужим, тонким. — Помогите, пожалуйста. Я… я в школе забыл деньги, мне надо на автобус до дома. Я могу взять ваш номер телефона, мама вам всё вернет завтра. Честное слово.
Женщина остановилась, нахмурила идеально нарисованные брови. Её лицо, такое спокойное мгновение назад, резко изменилось, будто на него набросили маску брезгливости и злости.
— Чего? — отрезала она холодно. — Что ты сказал?
— Денег на автобус… — прошептал Владик, уже понимая, что совершил ошибку.
— Ах, вот как! — её голос стал пронзительным и громким. Прохожие замедлили шаг. — В магазинах деньги просишь? Вроде прилично одетый мальчик! Родителям не стыдно? Тебя в школе этому учат — попрошайничать? Бессовестный! Иди отсюда!
Она резко дернула сумку выше, как будто он хотел её украсть, и быстрыми, четкими шагами направилась к парковке, где стояла иномарка цвета мокрого асфальта.
Удар был сокрушительным. Владик стоял, словно парализованный, чувствуя, как жгучий стыд заливает его с головы до ног. Слезы, которые он так старательно сдерживал, наконец вырвались и потекли по щекам, тут же леденея на ветру. Он отвернулся, чтобы никто не видел, и просто стоял, бесцельно глядя на мигающую неоновую вывеску «УЮТ». Он больше не решался ни к кому подойти. Мир внезапно сузился до этого островка света у магазина, до пронизывающего холода и чувства беспомощности. Ноги начали неметь. Он принялся притоптывать, хлопать руками по бокам, дуть в окоченевшие ладони. Жалкая, бесполезная суета.
— Эй, пацан.
Голос был хриплый, низкий, будто простуженный. Владик вздрогнул и обернулся. Это говорил тот самый старик. Он приподнял голову, и Владик впервые увидел его лицо — изможденное, в глубоких морщинах, с седой м щетиной. Но глаза… глаза были не тусклые, как можно было ожидать. Они были светлые, очень усталые, но в них теплился добрый огонек.
— Иди сюда, — негромко повторил старик.
Владик, повинуясь, сделал несколько неуверенных шагов.
— Видал, как тебя та барыня отбрила, — старик кивнул в сторону парковки. — Нарядная, сумочка-то блестит, а человечности в ней, как в пустом кармане. — Он помолчал, кряхтя, поправил ушанку. — Бери в коробке. Бери, сколько на проезд надо. Да бери, не стой столбом.
Владик остолбенел. Он смотрел то на старика, то на жалкие монеты в коробке. Это было немыслимо. Брать у него? У этого нищего, замерзающего человека?
— Я… я не могу, — пробормотал он. — Вы сами…
— Я-то сам что? — старик даже усмехнулся, обнажив редкие желтые зубы. — Я сегодня сыт. Мне больше не надо. Тебе сейчас нужнее. Бери, я говорю. Не задерживай, а то мешаешь бизнесу, — самоуничижительно пошутил он.
Дрожащими от холода пальцами Владик наклонился и аккуратно вынул из коробки несколько монет — ровно сорок рублей. Потом, уже поднимаясь, встретился взглядом со стариком. Тот смотрел на него пристально, и в его серых глазах было понимание.
— Спасибо вам… огромное спасибо, — сказал Владик, и слова показались ему жалкими и недостаточными.
— Да ладно, — махнул тот рукой. — В следующий раз смотри, не забывай деньги в школе.
Владик кивнул, сжал монеты в кулаке и побежал обратно к остановке. Следующий 107-й подошел через двадцать минут, которые показались вечностью. В салоне сидела уже другая кондуктор, молодая. Она взяла деньги, не глядя на мальчика, и отдала билет. Дорога домой превратилась в мучительное время. Он смотрел в темное окно, но видел не отражение огней, а лицо женщины в норковой шубе и светлые, усталые глаза старика.
Когда автобус наконец высадил его на знакомой, заснеженной остановке у «Зелёных Холмов», он увидел сцену, от которой сжалось сердце. Под фонарем, в клубах пара от дыхания, металась его мама. Рядом стояли две соседки и в расстегнутой куртке бегал отец. Лицо мамы было искажено ужасом, заплаканным и бледным.
— Владик! Боже мой, Владик! — женщина бросилась к сыну, схватила за плечи, тряся его, то ли целуя, то ли проверяя, цел ли. — Где ты был?! Что случилось?! Мы уже в полицию собирались…
Потом пошел град вопросов, слез и объятий. Отец, Дмитрий Сергеевич, молча стоял рядом, и на его обычно спокойном лице Владик увидел ту же тревогу, что и у матери, хоть папа и старался ее скрыть.
Дома, за ужином, Владик рассказал еще раз, уже спокойнее. Про контрольную, про барсетку, про кондукторшу, женщину у магазина и про старика. Мама плакала, отец хмурил брови, кулаки его на столе сжимались и разжимались.
— Завтра, — твердо сказал Дмитрий Сергеевич, когда история была закончена. — Завтра мы поедем в «Уют». Надо найти этого деда. А потом в автопарк. Будем разбираться с этой… кондукторшей.
На следующее утро они поехали на отцовской «Ладе». Владик показал на месту у входа, но старика там не было. Ольга Николаевна стала расспрашивать охрану, кассиров. Оказалось, его знали. Звали дед Мартынычем, но фамилии никто не помнил. Часто сидел у тепловых люков сзади магазина, возле грузовых доков. Там, за углом, в глухом, продуваемом всеми ветрами закоулке, они его и нашли. Он сидел на ящике из-под бананов, кутаясь в старую телогрейку, и жевал кусок хлеба.
Увидев подходящих к нему людей — мужчину, женщину и мальчика, он насторожился, съежился. Но когда Владик шагнул вперед и сказал: «Здравствуйте, это я, вчерашний…», старик пригляделся и кивнул.
— Нашел дом-то? — хрипло произнес он.
Ольга Николаевна не выдержала. Со слезами на глазах она начала благодарить старика, сунула ему в руки большой пакет — там были термос с горячим чаем, бутерброды, яблоки, шоколад, теплые носки и варежки. Дмитрий Сергеевич, помолчав, вытащил из кошелька несколько крупных купюр.
— Возьмите, пожалуйста, — сказал он просто. — За вашу доброту.
Мартыныч смотрел на деньги, на пакет, потом на их лица. В его глазах мелькнуло что-то сложное: и гордость, и смущение, и та самая усталость.
— За пакет… спасибо, — пробормотал он, беря его. — Это к месту. А деньги… не надо, не за что. Мальчишка просто запаниковал, а люди… как ледышки. Я-то знаю, что такое холод. — Он посмотрел прямо на Владика. — Ты, главное, не думай, что все кругом такие. Есть и другие. Просто их… реже встретишь.
Они уехали, все-таки оставив старику деньги. В машине долго молчали.
Потом был автопарк. Долгий разговор с начальником, который сначала отмахивался, потом, выслушав историю и увидев решимость в глазах Дмитрия Сергеевича, пошел навстречу. Галину вызвали в кабинет. Увидев Владика и его родителей, она сначала нагло затараторила что-то про «зайцев» и «халатность», но когда начальник пригрозил увольнением и жалобой в транспортную прокуратуру, скисла. Её заставили принести извинения. Она сделала это, бубня себе под нос, не глядя в глаза. Её оставили на работе, но вынесли строгий выговор. Владику в тот момент было не до её извинений. Он смотрел в окно кабинета на ряды синих автобусов и думал о другом.
Мир за окном такого автобуса теперь казался Владику иным. Не просто улицами и домами, а сложной, живой тканью, где холодная жестокость Галины и ядовитое равнодушие женщины в норковой шубе могли существовать бок о бок с тихой, не требующей наград добротой какого-то потерянного Мартыныча.