Ты и так красивая
— Слушай, я тут кое-что решил, — Серёжа сказал это так, будто он купил батарейки и гордится предусмотрительностью.
Я стояла у раковины и оттирала противень. На нём осталась корка от курицы, я вчера запекала, чтобы на два дня хватило. Противень не хотел отмываться, губка скользила, а я всё равно тёрла. Это был один из тех вечеров, когда ты цепляешься за бытовое, лишь бы не цепляться к людям.
— Что решил? — спросила я, не оборачиваясь.
— Маме путёвку купил, — сказал он и сделал паузу. Пауза была короткая, но с ожиданием реакции. — В санаторий. На воды. Ей надо.
Губка замерла в руке. Вода продолжала литься. Я выключила кран и вытерла ладони о полотенце. Полотенце было влажным, потому что я всё время забываю его менять.
— Ты купил путёвку… кому? — уточнила я, потому что иногда слова звучат так, будто ты их неправильно услышала.
— Маме, — повторил Серёжа уже чуть раздражённо. — Ну а кому. Она старая, ей нужно здоровье.
Я повернулась. Он стоял у стола, в носках, с телефоном в руке. На экране светился какой-то чат. Серёжа улыбался тем самым лицом «я молодец». Я знала это лицо. Он так делал, когда приносил домой арбуз в октябре или покупал детям дорогие рюкзаки без согласования, а потом говорил: «Ну это же детям».
— С какого счета? — спросила я.
— Ну… с нашего, — он сказал это легко, как будто «наш» означает «мой, но не спорь». — Там скидка была. И вообще, я же не в кредит. Всё нормально.
Внутри у меня включилось что-то вроде счетчика. Не громко, без паники, просто цифры пошли в голову сами: коммуналка, кружки Даши, стоматолог, продукты, мой отложенный «вдруг сломается стиралка». И рядом — «санаторий на воды».
— Сколько? — спросила я.
— Да не так уж… — он пожал плечами. — В пределах.
— Серёж, — я произнесла его имя медленно, как будто проверяла, не чужое ли оно. — Сколько конкретно?
Он посмотрел в телефон, будто цифры прятались там.
— Сто двадцать, — сказал он наконец. — Но это с лечением, с питанием, там всё. Мама заслужила.
Сто двадцать. У меня в голове сразу всплыл мой список «что купить на весну» и аккуратная приписка «если останется». С таким числом «если останется» обычно превращается в «ха-ха».
— А мы? — спросила я.
— В смысле? — он нахмурился.
— Мы куда-нибудь едем? — я говорила спокойно, но поймала себя на том, что пальцами мну край полотенца, как бумагу.
Серёжа улыбнулся, как будто я попросила что-то глупое.
— Зачем? — сказал он. — Мама старая, ей нужно здоровье. А ты и так красивая.
Он произнёс это как комплимент. Как финальную точку. Как будто «красивая» заменяет «уставшая», «вечно на бегу», «тоже человек». И главное — как будто красота означает, что мне ничего не надо.
Я посмотрела на него, потом на противень, который так и стоял в раковине, и поймала себя на простом желании: поставить противень ему на голову. Не ударить. Просто поставить. Чтобы он почувствовал тяжесть бытового, которое он не замечает.
— То есть… — сказала я. — То есть ты решил за двоих?
— Не драматизируй, — Серёжа сразу перешёл в свой любимый режим. — Это же мама. У неё давление, суставы. Ей врач говорил.
— Какой врач? — спросила я.
— Ну… — он замялся. — Она сказала.
У меня в голове мелькнуло: «Она сказала». В нашей семье это почти документ. Вера Ивановна может сказать «сердце шалит», и вокруг этого строится план на месяц. Может сказать «мне тяжело одной», и мы едем к ней в субботу вместо того, чтобы наконец выспаться.
— Ладно, — сказала я и снова включила воду. Губка вернулась к противню. Я тёрла сильнее, чем нужно, так что руки начали краснеть.
Серёжа постоял, как будто ждал, что я сейчас смягчусь и скажу «ты молодец». Не дождался, ушёл в комнату. Дверь он не захлопнул. Он вообще не хлопает дверьми. Он хлопает решениями.
Вечером он позвонил Вере Ивановне на громкой связи, не спросив меня, удобно ли.
— Мам, ну всё, путёвка готова, — сказал он. — Через неделю вылетаешь. Тебе там и питание, и процедуры.
— Ой, сыночек, — голос у свекрови был бодрый, как у человека, который сейчас идёт в магазин за акцией. — Да что ты, так дорого, наверное.
— Не важно, — Серёжа расправил плечи. — Тебе надо. Ты старая.
— Ну не такая уж и старая, — хихикнула Вера Ивановна.
Я стояла рядом и складывала детские футболки. У Даши они все одинаковые, но почему-то всегда в разных местах. Я складывала, разворачивала, снова складывала. На третьей футболке я поняла, что делаю это ради шума в руках.
— Вера Ивановна, — сказала я в трубку, стараясь, чтобы голос был нейтральный. — А что там за лечение? Вам врач назначил?
Пауза была на секунду дольше, чем нужно.
— Да какое лечение, — сказала она. — Там же воздух. Морюшко. Я ж не больная, Господи. Просто… нужно иногда менять картинку.
Серёжа повернулся ко мне, будто я сейчас сказала что-то неприличное.
— Мам, ты же говорила… — начал он.
— Да я так, — Вера Ивановна сразу сменила тон. — Говорила, что давление иногда. Да у кого его нет? А что, мне теперь сидеть в четырёх стенах? Я ж не собака.
Я поджала губы и продолжила складывать. Футболки становились всё ровнее, а внутри всё становилось всё более кривым.
— Ну вот, — сказал Серёжа в трубку, — наконец-то ты отдохнёшь. Ты заслужила.
— Ага, — сказала Вера Ивановна и опять хихикнула. — Слушай, Серёж, а номер там… двухместный можно?
Серёжа улыбнулся.
— Можно, конечно. Для чего?
— Да так, — быстро сказала она. — Может, подруга поедет. Ну или… я не знаю. Вдруг кто-то…
Серёжа отмахнулся:
— Да кто угодно, мам. Главное, чтобы тебе было хорошо.
Я положила футболку в стопку и почувствовала, как у меня под ногтями застрял какой-то мелкий катышек. Я начала ковырять его, пока не стало больно. Мне нужно было что-то маленькое и конкретное, потому что иначе я бы сказала вслух то, что сказала бы не теми словами.
На следующий день я поехала к Вере Ивановне за банкой закатанных помидоров. Это было официальное объяснение. Неофициально мне нужно было увидеть её лицо. Понять, насколько она «старая» и «ей нужно здоровье».
Она открыла дверь в халате, с мокрыми волосами, завёрнутыми в полотенце. Пахло шампунем и чем-то сладким. На столе стояла открытая коробка конфет.
— Ой, проходи, — сказала она бодро. — Ты чего такая… серьёзная?
— Да так, — сказала я. — Дела.
Она прошла на кухню, включила чайник, как хозяйка мира. Движения быстрые. Никакой старости. Никакой немощи. Она была в форме, как всегда. Просто любила, чтобы вокруг неё крутились.
— Серёжа говорил, что вылет скоро, — сказала я.
— Ой, да, — Вера Ивановна улыбнулась. — Представляешь, санаторий. Я как в кино. Я уже купальник достала. Новый. Чёрный. Очень мне идёт.
— Вам врач назначил? — спросила я снова.
Она махнула рукой.
— Да какой врач. Я что, развалина? Просто хочется. Я всю жизнь работала, между прочим. А теперь… — она понизила голос и наклонилась ко мне. — Там такие мужчины, говорят… со всей страны. Не то что у нас во дворе. У нас же одни пенсионеры и пьющие.
Я подняла брови.
— Какие мужчины? — спросила я, хотя уже догадывалась.
Вера Ивановна усмехнулась, как девочка.
— Ну… — она сделала вид, что стесняется. — Есть один. Мы познакомились… давно. Он тоже едет. Вот я и думаю, может, двухместный лучше. А то в одноместном скучно. Ты ж понимаешь.
Я смотрела на неё и чувствовала, как у меня в груди поднимается не злость даже, а что-то вроде холодного стыда за всё это. За слово «здоровье». За «старая». За Серёжу, который бегает как мальчик за маминым одобрением. За себя, которая стоит тут с помидорами в голове.
— Вера Ивановна, — сказала я медленно, — то есть вы едете… отдыхать. С мужчиной.
Она пожала плечами.
— А что? Мне нельзя? Я что, умереть должна, чтобы вас устроило? Я тоже женщина.
— Конечно, — сказала я. — Вы женщина.
И в этот момент мне стало очень ясно: она женщина, а я у Серёжи — «и так красивая». У неё — путёвка, у меня — противень и футболки.
Я ушла от неё с банкой помидоров и с одним чётким ощущением: это не про путёвку. Это про то, кто в этой семье получает внимание, заботу и «ты заслужила». И кто получает «не драматизируй».
Дома Серёжа сидел на диване и листал телефон.
— Ну что, была у мамы? — спросил он.
— Была, — сказала я и поставила банку на стол. — Она здорова.
— Ну… — он сразу напрягся. — Ты что, врач?
— Она едет не лечиться, — сказала я. — Она едет отдыхать. И, Серёж… она едет туда с мужчиной. С любовником, если называть вещи своими именами.
Серёжа замер. Потом рассмеялся неуверенно.
— Да ну. Ты чего несёшь?
— Я ничего не несу, — сказала я. — Она сама сказала. Хихикала. Про двухместный номер. Про купальник. Она не больная. Ей не «нужно здоровье». Ей нужно развлечение.
Серёжа побледнел не как в кино, а так, как бледнеют люди, когда понимают, что их красиво развели.
— Да она… — начал он. — Она просто шутит.
— Нет, — сказала я. — Она не шутит.
Он вскочил, начал ходить по комнате. Ходил быстро, туда-сюда, как будто шагами можно отменить факт.
— Ну и что? — сказал он наконец, остановившись. — Даже если так… она же мама. Я всё равно хотел ей сделать подарок.
— Подарок, — повторила я. — А мне?
Он махнул рукой.
— Да что тебе? Ты и так красивая. Я ж не сказал, что ты… плохая. Я комплимент сделал.
Я посмотрела на него и вдруг поймала себя на том, что не хочу спорить. Не хочу доказывать, что мне тоже «надо здоровье», потому что здоровье — это не санаторий, а когда ты спишь больше шести часов и не держишь в голове таблицу расходов. Не хочу объяснять, что красота не заменяет отдых.
— Хорошо, — сказала я.
Серёжа остановился. Он ждал, что я продолжу. Что я закричу. Что я устрою сцену. Ему было бы проще, если бы я была эмоциональной. Тогда он мог бы сказать: «Опять ты».
А я не продолжила.
На следующий день он ушёл на работу, довольный тем, что «буря прошла». А я открыла банковское приложение. Наш общий счёт. Оплата путёвки висела там аккуратной строкой. Бронь. Даты. Вылет через час в день Х.
Я позвонила в агентство. Голос у меня был спокойный. У меня вообще хорошо получается спокойный голос, когда внутри уже всё решено.
— Здравствуйте, — сказала я. — По брони такой-то. Хочу аннулировать.
— У вас штрафные санкции, — сразу сказала девушка, как по бумажке.
— Я понимаю, — сказала я. — Аннулируйте.
— Подтвердите данные, — попросила она.
Я подтвердила.
— Возврат будет на карту, — сказала девушка. — В течение…
— Хорошо, — сказала я и отключилась.
Руки у меня не дрожали. Я просто пошла на кухню и начала вытирать плиту. Плита и так была чистая. Я тёрла её круговыми движениями, пока не стало скучно. Потом открыла ноутбук и нашла другой вариант. Не санаторий. Просто поездка. Нормальная. Тепло. Морской воздух, если уж мы про здоровье. Даты совпадали почти идеально. Цена тоже. Только вместо «Вера Ивановна» — два билета на меня и мою маму.
Моя мама жила в другом районе, ездила на работу с пересадкой и всегда говорила: «Да ладно, я обойдусь». Она никогда не говорила «я заслужила». Но если кто и заслужил, то она.
Я оформила всё на наш общий счёт. Пальцы работали быстро. Без лишних мыслей. Как будто я просто перевожу деньги за коммуналку.
Потом позвонила маме.
— Мам, — сказала я. — Ты паспорт где держишь?
— А что? — мама насторожилась. — Я ничего не потеряла.
— Не потеряла, — сказала я. — Собирайся. Мы летим. Вылет через час в день вылета.
— Куда летим? — мама замолчала. Потом добавила: — Таня, ты чего…
— Просто собирайся, — сказала я. — Я всё объясню потом. Возьми удобную обувь и лекарства, если что. И купальник тоже.
Мама молчала так, как молчат люди, которым внезапно предложили что-то хорошее, но они боятся, что сейчас будет «ой, я пошутила».
— Это шутка? — спросила она.
— Нет, — сказала я. — Это не шутка.
В день вылета Серёжа встал бодрый. Он вообще бодрый, когда чувствует себя героем.
— Ну что, маму довезу? — спросил он, застёгивая куртку. — Я уже такси заказал. Пусть отдохнёт. Пусть здоровье поправит.
Я наливала чай. Чай был обычный, пакетик. Я положила два сахара, хотя обычно кладу один. Мне хотелось сладкого, как подростку.
— Не надо довозить, — сказала я.
— В смысле? — он замер с ключами.
— Брони нет, — сказала я. — Я аннулировала.
Серёжа не сразу понял. Он даже улыбнулся, как будто я сказала что-то смешное.
— Что значит «аннулировала»? — спросил он и снял улыбку, как снимают шапку у порога.
— То и значит, — сказала я. — Оплата была с общего счёта. Я имею право. Я вернула деньги.
— Ты что, с ума сошла? — голос у него стал выше. — Мама ждёт! Я уже…
— Мама здорова, — сказала я. — И собиралась ехать туда с мужчиной. Ты в курсе? Или опять «она пошутила»?
Серёжа открыл рот, закрыл. Потом начал ходить по кухне, как тогда.
— Да какая разница! — выпалил он. — Это мама! Это подарок! Ты… ты понимаешь, что ты сделала? Это позор! Это…
— Это деньги, Серёж, — сказала я. — Общие. И раз ты решаешь сам, я тоже решила сама.
Он остановился и уставился на меня.
— И куда ты их дела? — спросил он. — Вернула на счёт и всё?
— Нет, — сказала я. — Я оформила поездку. Для себя и для моей мамы.
Он моргнул.
— Чего? — спросил он, как будто я сказала, что уезжаю на Марс.
— Мы летим, — сказала я. — Через час.
Серёжа стоял молча. Потом выдохнул.
— Ты мстишь, — сказал он.
— Нет, — сказала я. — Я балансирую. Ты купил маме и мне — ничего. Ты объяснил это словами «ты и так красивая». Вот теперь у меня будет то, что мне нужно. Отдых. Сон. Тепло. И мама моя тоже отдохнёт.
Он подошёл ближе, понизил голос.
— Таня, ну ты же понимаешь, мама обидится.
— Серёж, — сказала я, — ты заметил, что ты всегда боишься, что обидится мама? А что обижусь я — это как будто нормально. Как будто я обязана.
Он молчал. Я видела, как у него на щеке дернулась мышца. Он хотел сказать что-то умное, но умное всегда приходит позже, когда всё уже случилось.
В дверь позвонили. Я вздрогнула. Потом вспомнила: мама. Она приехала раньше, потому что нервничала.
Я открыла. Мама стояла в пуховике, с маленькой сумкой и с таким лицом, будто её сейчас будут ругать в школе.
— Танечка… — начала она.
— Всё хорошо, — сказала я и обняла её. Мама пахла кремом для рук и улицей.
Серёжа стоял в кухне, смотрел на нас, как на сцену, где он вдруг стал лишним.
— Серёжа, — сказала мама осторожно. — Здравствуй. А что… вы куда?
Серёжа посмотрел на меня, потом на маму.
— Они… — сказал он и запнулся. — Они летят.
— Мы летим, — поправила я. — Мама, раздевайся. Я вызову такси. В аэропорт.
— А дети? — Серёжа вдруг вспомнил про детей, как про аргумент, который всегда работает.
— Дети у твоей сестры, — сказала я. — Я договорилась. На два дня. Потом ты заберёшь. Ты взрослый.
Он побледнел уже по-настоящему. Не театрально. Как человек, которого поставили перед фактом, и он впервые понял, как это.
— Ты всё заранее… — сказал он.
— Да, — сказала я. — Как ты. Только я сделала это не для аплодисментов, а чтобы жить.
Серёжа сел на табуретку. Табуретка скрипнула. Он провёл ладонью по волосам, они встали дыбом.
— Я хотел как лучше, — сказал он.
— Я знаю, — сказала я. — Ты хотел быть хорошим сыном. А быть хорошим мужем — это как будто опционально. По настроению.
Он поднял на меня глаза.
— И что мне теперь делать? — спросил он тихо.
Я посмотрела на маму. Мама уже сняла пуховик, аккуратно повесила на крючок. Пошла на кухню, как гость, который боится занять лишнее место. Она всегда так. Её этому научили ещё в девяностые: не мешай, не проси, не будь лишней.
— Серёж, — сказала я. — Ты будешь жить с последствиями своих решений. Это не наказание. Это реальность.
— Ты меня наказываешь, — сказал он упрямо.
Я взяла документы, проверила паспорта. Мой, мамин. Билеты в телефоне. Зарядка.
— Я тебя не наказываю, — сказала я. — Я себя спасаю.
Через час мы стояли у подъезда. Мама держала сумку двумя руками, как будто боялась, что её заберут обратно. Я закрывала дверь на ключ и проверяла карманы.
Серёжа вышел следом. Стоял на ступеньках, в руках ключи, лицо злое и растерянное.
— Таня, — сказал он. — Ты правда улетаешь?
— Да, — сказала я.
— А мама? — он снова про свою. — Что я ей скажу?
Я посмотрела на него. На его привычку прятаться за мамой, даже когда речь про деньги, про ответственность, про семью.
— Скажи правду, — сказала я. — Что вы хотели подарить ей здоровье, а получилось подарить ей неудобный разговор. Это тоже полезно.
Мама рядом тихо спросила:
— Таня, а ты уверена? — и в её голосе было не сомнение, а страх: вдруг я сейчас передумаю, как все всегда передумывают ради спокойствия других.
— Уверена, — сказала я.
Такси приехало. Мы сели. Мама пристегнулась и оглянулась назад, как будто оставляла не двор, а целую жизнь.
Серёжа остался стоять у подъезда. Маленький, в куртке, с ключами. Не герой. Просто мужчина, который впервые увидел, что «общий счёт» — это действительно общий.
В аэропорту мама всё время шептала:
— Я даже не верю.
— Не надо верить, — сказала я. — Надо просто лететь.
Мы прошли контроль. Я держала маму под локоть, потому что она нервничала и всё время искала паспорт, хотя он был в руках. Она рылась в сумке, доставала платочек, убирала, снова доставала. Руки не знали, куда себя деть.
За час до вылета Серёжа написал: «Мама в слезах. Что ты наделала». Я посмотрела на сообщение и не ответила сразу. Я открыла камеру и сфотографировала маму, как она пьёт кофе из бумажного стакана и улыбается осторожно, будто ей стыдно за улыбку.
Потом всё-таки ответила: «Пусть Вера Ивановна едет куда хочет. За свой счёт. Я лечу отдыхать. Я тоже заслужила».
Я убрала телефон. Посмотрела на табло, на людей с чемоданами, на чужие разговоры. Всё было обычное. Никакой драмы. Никакой громкой музыки. Просто жизнь, где люди иногда делают выбор в свою пользу и не извиняются за это каждую минуту.
В самолёте мама сидела у окна и всё время смотрела вниз, как ребёнок. Она спросила:
— А Серёжа… он не уйдёт?
Я подумала. Я не знала. И честно сказала:
— Если уйдёт, значит, он был с тобой не из любви, а из удобства.
Мама кивнула. Помолчала. Потом сказала:
— Ты смелая.
Я усмехнулась.
— Я просто устала быть красивой вместо счастливой.
Самолёт пошёл на взлёт. Мама сжала подлокотник, потом разжала. Я тоже. И вдруг почувствовала, как у меня впервые за долгое время расслабились плечи. Не потому что стало идеально. Просто потому что я перестала ждать, что мне разрешат отдых.
Я сама себе разрешила. И это оказалось самым сложным и самым простым одновременно.