Если бы мне год назад сказали, что мой экзистенциальный кризис будет иметь привкус дешёвого капучино и запах перегара от соседа по коворкингу, я бы оскорбилась. Я ожидала чего-то более пафосного. Скажем, ночь, звёзды, мучительные вопросы о смысле бытия, пока стоишь на балконе дорогой моей маминой квартиры в центре Москвы. А не это: одиннадцать вечера, я в «ячейке» «Креатив Хаба», передо мной — пустая чашка, потрёпанный блокнот с заголовком «НЛП-практикум: Перепиши свою реальность», и полная, абсолютно кинематографическая тишина, нарушаемая только храпом того самого соседа за перегородкой. Всё рухнуло. Внешнее, разумеется. Карьера, отношения, уверенность в завтрашнем дне — всё это благополучно рассыпалось, как карточный домик из мокрого песка. А внутри была лишь одна большая, гулкая пустота, похожая на ангар для дирижаблей. И знаете, что было самой большой иронией? То, что я, успешный (бывший успешный) креативный директор, специалист по созданию «осмысленных бренд-нарративов», сама оказалась без нарратива. Сюжет кончился. Автор — то есть я — умерла. Героиня застряла в лифте между этажами.
Всё началось, как водится, прекрасно. Я была тем самым «Каннским львом» — не буквально, конечно, но статуэтка с того самого фестиваля красовалась на полке в моём кабинете с видом на Москву-сити. Я придумывала рекламные кампании, которые заставляли людей плакать над роликом про соковыжималку. Я знала, как упаковать в слоган экзистенциальную тоску поколения миллениалов и продать её как «философию бренда». Моя жизнь была таким же безупречно смонтированным роликом: идеальный бойфренд-архитектор (с правильной щетиной и любовью к Баухаусу), идеальные друзья (из индустрии и чуть-чуть из искусства), идеальные поездки (не отпуск, а «исследование локального контекста»). Я была мастером по созданию внешних опор. И, как всякий хороший маркетолог, сама в них поверила.
Первой дала трещину карьера. Не то чтобы меня уволили — меня «оптимизировали». Целый отдел, вместе с его смыслами, креативом и «львом», отправили в утиль, заменив нейросетью, которая генерировала слоганы в стиле «Вкус, который вернёт тебя в детство, если в детстве ты ел только био-гранолу». В одну пятницу я была гуру нарратива, в понедельник — просто Лиза с коробкой вещей и нелепой статуэткой в руках, которую было стыдно нести в метро.
Архитектор с правильной щетиной, увидев мою панику (а я, позволю себе заметить, паниковала очень эстетично, почти как героиня Артхауса), вдруг заговорил о «разных векторах развития» и «необходимости личного пространства». В переводе с языка эмпатичных социопатов это означало «твоя беда — не моя проблема, и вообще ты теперь как-то менее блестяща». Он ушёл, оставив после себя дизайнерский стул и чувство, будто меня вывернули наизнанку.
Друзья… О, друзья сначала засыпали меня сердечками в мессенджерах и предложениями выпить. Но через три недели моих разговоров о «пропасти бессмысленности» их faces стали напоминать застывшую пиксельную картинку при плохом интернете. Они ещё улыбались, но в их глазах читалось: «Лиза, соберись, тряпка. Или придумай себе новый крутой проект про эту пропасть».
И вот я осталась одна. Снаружи — ни одной привычной опоры. Внутри — полный вакуум. Попытки «взять себя в руки» и «начать что-то новое» разбивались о простой вопрос: «А зачем?» Зачем строить новую карьеру, если старая, такая яркая, оказалась мыльным пузырём? Зачем знакомиться с кем-то, если люди так легко уходят? Зачем вообще вставать с кровати? Я пробовала классические рецепты: йога («почувствуй связь с землёй» — я чувствовала лишь боль в пояснице), медитации («наблюдай за мыслями со стороны» — мои мысли были похожи на стаю разъярённых ворон, и наблюдать за ними было страшно), чтение экзистенциалистов («человек обречён на свободу») — после Камю хотелось не жить, а лечь в темноту и не дышать.
И тогда, в самом дне этого колодца, я наткнулась на объявление: «Мастер-группа по НЛП. Экспресс-проживание травм и установка на успех. Ведущий — Сергей Маркович». Это было так далеко от моей привычной интеллектуальной тусовки, что смахивало на пощёчину самой себе. Нейролингвистическое программирование! Техники из 90-х, любимые тренерами сетевого маркетинга и менеджерами среднего звена. Я, выпускница философского факультета, презиравшая всё, что пахнет «самопомощью» и простыми ответами! Но отчаяние — великий двигатель иронии судьбы. Я записалась. Из любопытства отчаяния. Как на страшный аттракцион.
Сергей Маркович оказался не усатым гипнотизёром, а подтянутым мужчиной в очках в тонкой металлической оправе, напоминавшем то ли IT-архитектора, то ли успешного дантиста. Группа собралась пёстрая: девушка-фрилансер, боящаяся звонков; мужчина, переживающий развод; женщина, мечтающая открыть пекарню, но «что-то внутри не даёт». И я — экс-гуру нарративов с дырой в душе.
«Коллеги, — начал Сергей Маркович (всех он называл коллегами), — всё, что вы называете своей личностью, — это набор успешных и неуспешных стратегий. Нет никакого «я» как монолита. Есть «я», которое боится, и «я», которое мечтает. Ваша задача — договориться с частями. И сменить плохое кино в голове на хорошее».
Мне хотелось вставить ремарку про редукционизм и пошутить про «внутреннего полярного медведя», но я промолчала. Мне было не до шуток.
Первое упражнение называлось «Изменение личной истории». Нужно было вспомнить ситуацию провала (о, у меня был целый каталог!) и… «посмотреть на неё с точки зрения мудрого, доброго и ресурсного себя из будущего». Я закрыла глаза. Вспомнила тот понедельник с коробкой. Унижение. Пустоту. Голос Сергея Марковича нашептывал: «А теперь представь, что ты смотришь на ту себя, как на экран кино. Тебе жалко её? Она ведь просто испугалась. Что бы ты сказала ей из будущего?»
Внутренне скривившись, я попробовала. И вдруг, сквозь слой цинизма, прорвалось что-то неожиданное. Не «мудрая я из будущего», а просто… более спокойная. Та, которая уже не боится этого дня. И эта воображаемая «я» не стала говорить банальности вроде «всё будет хорошо». Она просто взглянула на ту, плачущую в лифте Лизу, и сказала: «Да, это дерьмо. Это больно и унизительно. И ты имеешь право это чувствовать. Но это — не вся ты. Это просто плохой день. Один из многих».
Слезы потекли у меня по щекам прямо в коворкинге. Но это были не слезы отчаяния, а странного, щемящего облегчения. Я впервые не пыталась себя «пересилить», «замотивировать» или «найти позитив». Я просто дала себе право на боль. НЛП, этот якобы инструмент для роботов, каким-то боковым путём привёл меня к простой человеческой эмпатии… к самой себе.
Потом были другие техники. «Якорение» ресурсных состояний. Я, которая смеялась над людьми, нажимающими на себе «кнопку счастья», научилась «якорить» крошечные моменты покоя: вкус того самого дрянного капучино, луч солнца на клавиатуре, ощущение, когда пишешь и получается. Я создавала себе внутренние опоры из мелочей, которых не могла лишиться. Они были во мне. Их нельзя было оптимизировать, отобрать или уйти от них к другой.
«Рефрейминг» — переформирование смысла. Мой любимый инструмент как копирайтера вдруг обернулся против моих же демонов. «Я осталась одна» превращалось в «У меня появилось пространство для себя, которого не было годами». «Моя карьера рухнула» — в «Меня вытолкнули из клетки, где я была звёздным, но очень уставшим львом». Это не была ложь. Это было сознательное решение смотреть на факты под другим углом. Как если бы я была режиссёром своего фильма и могла выбрать, каким объективом снимать: кривым, искажающим, или широкоугольным, показывающим контекст.
Самым мощным стал «метод взмаха». Нужно было представить картинку-триггер своей проблемы (моя — пустой экран ноутбука с мигающим курсором и чувство ступора), а затем резко «вмазать» туда образ желаемого будущего (я, пишущая что-то увлечённо, с горящими глазами). Делать это снова и снова, пока мозг не начинал автоматически связывать одно с другим. Я делала это из последних сил, сквозь «верю-не-верю». Но через неделю я заметила, что глядя на пустой документ, я уже не впадаю в паралич, а внутри что-то щёлкает: «А что, если попробовать написать просто для себя? Не для бренда, не для клиента. Для Лизы».
И я начала писать. Сначала бессвязные потоки сознания. Потом ироничные заметки о своём НЛП-путешествии. Потом небольшие рассказы о женщине, которая нашла в кармане своего дорогого пальто отшитый внутренний карман, а в нём — записку от себя-пятнадцатилетней с мечтами, которые не имели отношения к «Каннским львам». Я писала не для результата, а для процесса. Для того самого «якорённого» состояния потока.
Постепенно, шаг за шагом, я собирала себя заново. Не такую, как раньше — блестящую и хрупкую снаружи, пустую внутри. А какую-то другую. Более прочную, странную, ироничную к себе самой. Я находила опоры в самых неожиданных местах: в ритуале утреннего кофе, заваренного точно так, как люблю я, а не как модно; в долгих прогулках без цели; в умении остановить паническую мысль вопросом: «Это правда, или просто старая, как мир, мысленная жвачка?»
НЛП не дал мне ответов на экзистенциальные вопросы. Оно дало мне инструменты, чтобы перестать задавать их в состоянии истерики. Оно помогло расчистить завалы панических мыслей, чтобы в той самой тишине, которую я так боялась, начали прорастать мои собственные, а не навязанные извне, ростки смысла. Я поняла, что опоры в себе — это не монолитные колонны уверенности. Это скорее набор гибких, но крепких бамбуковых шестов, которые можно переставлять, менять их расположение, и они всё равно будут держать шатёр твоего «я» даже в самый сильный шторм.
Что стало с Лизой? Я не стала коучем по НЛП, боже упаси. Я открыла небольшой студию текста. Пишу для тех, кому важно, чтобы слова были живыми. Иногда веду ироничный блог «Бывший лев в поисках мышки», где смеюсь над индустрией самопомощи и над собой. Иногда мне до сих пор грустно и страшно. Но теперь я знаю, что это не конец истории. Это просто смена кадра. А у меня в руках, как выяснилось, есть пульт. И кнопка «пауза», и даже «перемотка вперёд».
А статуэтка «льва»? Она стоит у меня на полке дома. Рядом с глиняной чашкой, слепленной мной на гончарных курсах (новый, очень неуклюжий навык), с засушенным цветком, который мне подарил новый знакомый — не архитектор, а ветеринар, спасший на улице котёнка, и с блокнотом, в котором уже нет чужих техник, а есть мои собственные, выстраданные, смешные и не очень, правила выживания в этом абсурдном и прекрасном мире.
Внешние опоры рушатся. И слава богу. Потому что только тогда, в пыли и щебне того, что ты считал нерушимым, ты находишь самое главное: ту самую себя. Не ту, что в резюме или в инстаграме. А ту, что умеет плакать над плохим кофе, смеяться над глупыми техниками, которые почему-то работают, и находить опору в том, что никому, кроме тебя, не отнять: в твоём дыхании. В твоём внимании. В твоей, такой несовершенной и такой живой, человеческой истории, которую ты, оказывается, можешь переписать. Не начисто. А поверх старого текста, оставляя следы прошлого, но выводя новые, свои, буквы.