Звонок в дверь ударил в тишину, когда Светлана доедала гречку — одна, как последние восемь лет.
— Мам, это я!
Она отложила ложку. Олег никогда не заезжал просто так. Тем более в девять вечера, в декабре, когда от метро до её дома — пятнадцать минут по гололёду.
Открыла дверь. Сын стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. Лицо помятое, под глазами тени. И взгляд — тот самый, из детства, когда он просил заступиться за него перед отцом.
— Проходи. Чай будешь?
— Нет, мам. Мне нужно поговорить. О Лене.
Что-то сжалось в груди. Каждый разговор о дочери начинался одинаково — и заканчивался одинаково.
— Сколько? — спросила Светлана, не дожидаясь объяснений.
Олег осёкся.
— Два миллиона.
Светлана медленно опустилась на табурет. Её пенсия — двенадцать тысяч. Плюс восемь за уборку в офисном центре. Плюс три за лестницы в соседнем доме. Двадцать три тысячи в месяц. Два миллиона — это семь лет её жизни.
— Мам, я понимаю, как это звучит. — Олег сел напротив, взял её за руки. Ладони тёплые, как в детстве. — Но Лену могут выселить. Она не выдержит. Ты же знаешь, какая она хрупкая.
Хрупкая. Светлана помнила эту хрупкость. Помнила, как пятнадцать лет назад хрупкая Лена вернулась от первого мужа с синяком под глазом и кредитом на триста тысяч. Как через три года — от второго, с долгом за машину. Как от третьего — с разбитой губой и пустым счётом.
— Что ты предлагаешь?
— Продай квартиру, мам.
Она знала. Конечно, знала.
— Переедешь к нам, у нас есть комната. А Лена получит деньги и решит проблемы.
— Наконец-то решит?
— Да. В этот раз — точно.
Светлана высвободила руки.
— Я подумаю.
После ухода сына она не легла спать. Сидела в кресле у окна, кутаясь в плед — тот самый, вязаный, который купила двадцать лет назад на барахолке за сто рублей. Тогда это были большие деньги.
За окном мерцали огни соседних домов. Где-то там жили люди со своими проблемами. Но они не бежали к пожилым родителям с протянутой рукой.
Светлана достала из комода фотографию. На снимке — она сама, сорокатрёхлетняя, с ключами в руках. День покупки квартиры. После развода с мужем, после двенадцати лет "дай на бутылку", после синяков и унижений — она наконец-то стояла на своей земле.
Риелтор тогда сказал: "Берёте однушку? А как же дети?" Она ответила: "Дети взрослые. Справятся".
Не справились.
Вспомнилось другое. Лена, двадцать два года, рыдает на этой самой кухне. "Мам, Серёжа сказал, что я должна выглядеть прилично. Ему стыдно за меня перед партнёрами. Помоги с деньгами на салон, а то он уйдёт..."
Светлана тогда взяла кредит. Пятьдесят тысяч под двадцать процентов годовых. Выплачивала три года.
Серёжа ушёл через полгода. К другой. Которая выглядела прилично без кредитов.
А потом был Андрей. И Виктор. И Дима. И теперь — Игорь, который взял кредиты на её имя и исчез.
Светлана смотрела в окно и считала. Сколько раз она говорила "да"? Сколько отдала? Сколько заняла, продала, сэкономила — ради дочери, которая так и не научилась стоять на ногах?
И что изменилось?
Ничего.
Утром она позвонила Лене.
— Давай встретимся.
Договорились в кафе рядом с домом дочери. Светлана приехала первой, заказала чай — сто двадцать рублей, дорого, но ладно. Через сорок минут появилась Лена.
Она была красивой. В тридцать шесть — всё ещё красивой, как в детстве, когда соседки говорили: "Артисткой будет". На ней было пальто верблюжьего цвета — Светлана видела такие в витрине ЦУМа, ценник начинался с восьмидесяти тысяч. Сумка Michael Kors — как её пенсия за три месяца. Ногти — с каким-то рисунком, явно не дешёвый маникюр.
— Прости, что опоздала. — Лена села, небрежно бросила сумку на соседний стул. — Капучино и чизкейк, пожалуйста.
Четыреста пятьдесят рублей. Светлана это знала — видела меню.
— Расскажи про долги.
Лена мгновенно изменилась в лице. Глаза заблестели, губы задрожали.
— Мам, это кошмар... Игорь — помнишь, я рассказывала? Мы полгода встречались. Он обещал жениться, говорил, что у него бизнес, что обеспечит...
— И?
— Взял кредиты на моё имя. Сказал — так удобнее, у него временные проблемы с документами. — Лена достала платочек, промокнула глаза. Осторожно, чтобы не размазать тушь. — А потом исчез. Просто исчез! И теперь банки требуют деньги, а у меня их нет!
— В полицию заявляла?
— А смысл? Его не найдут.
— Откуда знаешь? Пробовала?
Лена замолчала.
— Сколько кредитов? — спросила Светлана.
— Четыре. И ещё долги по квартплате, и за машину...
— Какую машину?
— Ну... Игорь подарил. Оформил на меня. А теперь выяснилось, что она в лизинге.
Светлана смотрела на свою дочь. На её маникюр, на сумку, на пальто. На чизкейк за двести пятьдесят рублей.
— А работать ты пробовала?
— Мам, ну что я умею? У меня же нет образования, опыта... Кому я нужна? Да и здоровье — у меня же сердце...
Сердце. Аритмия, которая появлялась каждый раз, когда речь заходила о работе. И исчезала, когда нужно было ехать на курорт или в салон красоты.
— Лена, — тихо сказала Светлана, — мне шестьдесят три года. Я встаю в пять утра, чтобы мыть офисы до начала рабочего дня. Потом иду драить лестницы. У меня артрит в коленях и давление сто шестьдесят. На еду остаётся три тысячи в месяц — я ем гречку и макароны. Уже год не покупала себе ничего, кроме лекарств.
— Но у тебя есть квартира...
— Да. Единственное, что у меня есть.
Повисла тишина. Лена крутила ложечку, не поднимая глаз.
— Значит, не поможешь?
В её голосе не было злости. Только удивление. Словно сама мысль о том, что мать может сказать "нет", казалась невозможной.
— Я подумаю.
Но она уже знала ответ.
Ночью Светлана лежала без сна и смотрела в потолок.
Она представляла, как продаёт квартиру. Как переезжает к Олегу, в ту "свободную комнату" — шесть квадратных метров, бывшая кладовка. Как невестка Наташа поджимает губы каждый раз, когда свекровь выходит на кухню. Как внуки бегают мимо, не замечая бабушку в углу. Как через год, через два она превращается в мебель — в ту старую тумбочку, которую жалко выбросить, но которая всем мешает.
Она знала, как это бывает. Видела.
Мария Ивановна из соседнего подъезда продала квартиру пять лет назад. Помогла сыну с бизнесом. Теперь живёт у него в комнате два на три, и невестка каждый день намекает, что "бабушка засиделась".
А Лена? Получит деньги. Заплатит долги. И через год — снова. Новый мужчина, новые обещания, новые кредиты. Потому что так было всегда. И так будет.
Светлана встала. Подошла к зеркалу.
Усталое лицо, седые волосы, морщины. Руки в трещинах от моющих средств. Спина, которая ноет каждое утро. Шестьдесят три года — и ни одного дня для себя.
— Нет, — сказала она вслух.
И впервые за долгое время почувствовала что-то похожее на покой.
Олег позвонил в обед.
— Мам, ты подумала?
— Да.
— И что решила?
— Квартиру не продам.
Тишина. Долгая.
— Мам... ты серьёзно?
— Абсолютно.
— Но Лена пропадёт!
— Олег, — Светлана говорила спокойно, хотя внутри всё дрожало, — я помогаю ей пятнадцать лет. Отдаю последнее. И что изменилось? Она научилась решать проблемы? Или научилась, что мама решит?
— Но семья должна...
— Поддерживать. Да. Но я — не банк. И не благотворительный фонд. Я пожилая женщина, которая хочет дожить свои годы в собственном доме.
— А если её выселят?
— Тогда она, может быть, наконец поймёт, что за свои поступки нужно отвечать самой.
Олег молчал.
— Решение окончательное, — сказала Светлана и положила трубку.
Руки тряслись. В груди было пусто и гулко. Она сделала это. Впервые в жизни — сказала "нет".
Лена не позвонила.
Ни через день, ни через неделю.
Светлана ждала — звонка, крика, обвинений. Готовилась к буре. Но была только тишина.
Через две недели она не выдержала. Набрала номер дочери. Гудки. Сброс.
Набрала ещё раз. Снова сброс.
Написала сообщение: "Лена, как ты?" Прочитано. Без ответа.
Олег заехал через месяц. Сел на кухне, принял чашку чая.
— Как она? — спросила Светлана.
— Устроилась на работу. — Он не смотрел в глаза. — Администратором в салон красоты. Сняла комнату в коммуналке.
— Правда?
— Правда. И ещё... — Олег помолчал. — Она сказала, чтобы я тебе передал.
— Что?
— "Спасибо, что научила справляться одной".
Светлана ждала продолжения. Но Олег молчал.
— Это всё?
— Всё.
Он допил чай и ушёл. А Светлана осталась сидеть за столом, глядя на пустую чашку.
"Спасибо, что научила справляться одной". Это звучало правильно. Это звучало так, как она хотела. Но почему-то в груди было холодно.
Прошло полгода.
Светлана по-прежнему вставала в пять утра, мыла офисы, драила лестницы. По-прежнему ела гречку и макароны. По-прежнему жила одна.
Лена так и не позвонила.
Олег заезжал иногда — раз в месяц, на полчаса. Рассказывал скупо: сестра работает, платит долги, живёт в той же комнате. Встречается с кем-то. Подробностей не знает.
— Она злится на меня? — спросила однажды Светлана.
Олег пожал плечами.
— Не знаю, мам. Она вообще мало говорит. Изменилась.
— В лучшую сторону?
— В другую.
Накануне своего дня рождения Светлана стояла у окна — того самого, где полгода назад приняла решение. Смотрела на декабрьские огни, на снег, на прохожих внизу.
Она ни о чём не жалела. Или почти ни о чём.
Квартира была её. Жизнь — её. Тишина — тоже её.
Но иногда, по вечерам, эта тишина казалась слишком громкой.
Телефон зазвонил неожиданно. Незнакомый номер.
— Алло?
— Мам.
Голос Лены. Глухой, чужой.
— Лена? Ты как?
Пауза. Долгая.
— Нормально. Работаю. Плачу долги.
— Я рада.
Снова молчание. Светлана слышала, как дочь дышит в трубку.
— Мам, я звоню сказать... — Лена запнулась. — У меня завтра суд. По кредитам. Адвокат говорит, что часть спишут. Что докажем мошенничество.
— Это хорошо.
— Да.
Тишина.
— Лена, может, заедешь как-нибудь? На чай?
Пауза была такой долгой, что Светлана подумала — связь оборвалась.
— Может быть, — сказала наконец Лена. — Когда-нибудь.
И положила трубку.
Светлана ещё долго стояла с телефоном в руке. За окном падал снег. В квартире было тихо — то самое вечернее затишье, которое она так хотела.
Она получила всё, о чём просила. Свой дом. Свою жизнь. Свой покой.
Но "когда-нибудь" — это не "да".
И она не знала, превратится ли оно когда-нибудь в "да". Или так и останется висеть между ними — как те два миллиона, которые она отказалась платить.
Чайник на плите давно остыл. Светлана включила его снова. Достала чашку — одну, как всегда.
И подумала, что свобода иногда имеет вкус остывшего чая.