— Мам, ну пожалуйста… всего на пару недель. Мы с Артёмом уже не знаем, куда деваться.
Голос дочери звучал из динамика, дрожащий, чуть приглушённый шумом улицы. Вера Павловна прижала телефон к уху, не отрывая взгляда от рулонов обоев, аккуратно прислонённых к стене в коридоре. Они стояли здесь уже два месяца — с тех пор, как она вышла на пенсию.
Тридцать пять лет на ногах, в белом халате, с тихим шагом по больничным плиткам, с терпением, которое с годами стало твёрже стали. Тридцать пять лет ранних подъёмов, горячих обедов, съеденных стоя, раздражённых пациентов, чьи слова иногда резали глубже, чем скальпель. И всё это — ради будущего. Ради момента, когда можно будет наконец остановиться, вдохнуть полной грудью и заняться тем, что откладывала годами.
Её дом. Тот самый, что они с Сергеем строили по кирпичику, по ночи за чертежами, по воскресеньям — с цементом и мечтами. Он стоял в тихом переулке за городской чертой, окружённый яблонями, которые Сергей посадил ещё в первые годы брака. «Чтоб внукам было что кушать», — говорил он, улыбаясь сквозь пот. Вера Павловна берегла этот дом как святыню. Здесь пахло деревом, сушёной мятой и воспоминаниями. Здесь жила память.
И вот теперь — обои, которые должны были стать началом долгожданного обновления, превратились в фон для телефонного разговора, полного отчаяния. Она вздохнула.
— Ну хорошо, Оксана. Приезжайте.
— Спасибо, мамочка! Ты как всегда выручаешь!
Вера Павловна медленно положила трубку. В груди что-то сжалось — не страх, не обида, а усталая тяжесть. Она знала: «пара недель» — это не срок. Это начало чего-то большего. Но как отказать дочери, когда та говорит так, будто у неё под ногами земля рушится?
В субботу утром к калитке подкатила старенькая «Газель», покрытая пылью и следами долгой дороги. Из кабины вылез Артём — высокий, широкоплечий, но с каким-то увядшим взглядом. Он хлопнул дверью, бросил ключ в карман и принялся вытаскивать сумки, будто дом был временной стоянкой, а не приютом. За ним из салона вышла Оксана, держа за руки детей — Кирилла, худощавого мальчика с взъерошенными волосами, и Соню, маленькую, в ярком платьице с цветочками. А следом — пружинистый прыжок: большая рыжая собака выскочила из машины, дёрнула поводок и чуть не сбила Соню с ног.
— Мам, это Рекс, — сказала Оксана, поднимаясь по ступенькам крыльца. — Не переживай, он добрый. Просто радуеться.
Вера Павловна замерла на пороге. В глазах мелькнуло узнавание — не собаки, а собственного страха.
— Собака? — медленно произнесла она. — Оксана, ты же знаешь… у меня Барсик.
— Да ладно, мам, они привыкнут! — махнула рукой дочь, загоняя собаку внутрь. — Рекса оставить было не с кем. У подруги аллергия, у нас — выселение. Что делать?
Барсик сидел на подоконнике в зале, свернувшись в пушистый серый комок с белой грудкой. Его большие зелёные глаза следили за происходящим — осторожно, настороженно, как охотник, чующий опасность. Пять лет назад Сергей принёс его домой: маленький, дрожащий комочек, с едва слышным мяуканьем. «Пусть будет с тобой, когда меня не станет», — сказал тогда муж, не зная, что это будет последний его подарок. Барсик стал тихим свидетелем её одиночества, её скорби, её тихих вечеров с чаем и старыми фотографиями.
Рекс ворвался в зал, учуял кота и рванул к окну с лаем, полным дикой радости. Барсик шипнул, взметнулся на шкаф с такой прытью, будто был ещё молодым. Собака заскулила, подпрыгивала, царапала когтями обивку дивана.
— Артём, уведи собаку! — крикнула Вера Павловна, чувствуя, как у неё внутри всё сжимается.
Зять лишь отмахнулся:
— Да ничего, сами разберутся. Рекс — не злой.
Оксана обняла мать на крыльце, прижавшись щекой к её плечу.
— Ты не представляешь, как нам тяжело было… Хозяйка продала квартиру и выгнала нас за неделю. Артём без работы уже месяц. Денег ни на новую квартиру, ни на еду впрок. Мы вообще… мы на улице оказались бы, если бы ты не согласилась.
Вера Павловна кивнула, прижала дочь к себе. Внуки уже бежали к ней, смеясь и визжа. Она обняла их, поцеловала в макушки. Соня пахла детским шампунем и солнцем. Кирилл уткнулся в её шею, бормоча:
— Бабуль, а у тебя есть мороженое?
— Сейчас посмотрим, — улыбнулась она, хотя сердце уже тяжелело. — Пойдёмте в дом.
К вечеру дом преобразился — не в лучшую сторону. В прихожей башней возвышались сумки. В зале на полу — раскиданные игрушки, обувь, миска для Рекса с остатками корма. На кухне — пустые пакеты, чашки без блюдцев, лужица пролитого кефира на полу. Вера Павловна отдала свою спальню — тихую, уютную, с вишнёвым покрывалом и фотографиями на комоде — Оксане с Артёмом. Дети устроились на диване в зале. Рекс улёгся у их ног, тяжело дыша. Барсик появился только к ночи: осторожно спустился со шкафа, прокрался на кухню, быстро съел из миски и снова исчез.
Вера Павловна легла на веранде — на старой кушетке с выцветшей тканью. Летом здесь было приятно, но сейчас, в сентябре, ночи стали прохладными. Она накрылась пледом, которым Сергей укрывал её в прошлом году, и смотрела в потолок. Из зала доносился лай Рекса — то ли во сне, то ли от кошмаров. Шорох за стеной — Барсик. Он не ел весь день. Не пил. Прятался. И Вера Павловна понимала: две недели — это не срок. Это испытание.
Утро началось с вопля. В семь часов Кирилл ворвался в коридор с криком: «Сонька мой планшет сломала!» Сестра в ответ заплакала и убежала в ванну. Вера Павловна встала, размяла уставшие ноги и пошла разнимать внуков. Оксана высунулась из спальни, зевая:
— Мам, ты посмотри за ними, а? Мы ещё поспим.
Она покормила детей овсяной кашей на молоке, умыла, включила мультики. Села за стол с чашкой чая — той самой белой с синими незабудками, которую Сергей подарил ей на двадцатилетие свадьбы. «Пусть каждый день начинается с чего-то красивого», — сказал он тогда. Чашка была потрескавшейся у ручки, но Вера Павловна берегла её как реликвию. Держала в руках, грела пальцы, смотрела в окно.
Барсик сидел под столом, прижавшись к её ногам. Не шевелился. Не мяукал. Только глаза — большие, испуганные.
Кирилл пронёсся мимо, задел локтем край стола. Чашка упала на пол — звонкий, резкий звук, будто хрустнуло что-то внутри самой Веры Павловны. Она замерла, глядя на осколки: три крупных, острых, и мелкая крошка по полу. Сердце стучало, как будто её самого разбили.
— Кирюш, аккуратнее надо! — крикнула Оксана из спальни, но так и не вышла.
Мальчик глянул на бабушку, пожал плечами и вернулся к мультфильму.
Вера Павловна присела на корточки, стала собирать осколки. Руки дрожали. Никто не извинился. Никто не заметил, что это было не просто посуда. Это была память. Это был голос мужа, улыбка, которую он подарил ей двадцать лет назад. А теперь — мусор. Просто мусор.
Через три дня после приезда Оксана зашла на кухню, где Вера Павловна чистила картошку для супа.
— Мам, слушай, у меня к тебе разговор.
Та отложила нож, вытерла руки о фартук.
— Ты же собиралась делать ремонт, да? — Оксана села напротив, заговорщицки наклонилась. — Может, отложишь? Нам бы сейчас на первый взнос помочь, а? Мы квартиру присмотрели — близко к садику, недорогая… но денег не хватает.
Вера Павловна медленно покачала головой.
— Оксана, я год копила. Каждый рубль откладывала. Мне самой нужно. Дом нужно привести в порядок.
— Мам, ну ты же одна живёшь! — голос дочери стал резче. — Тебе какая разница — старые обои или новые? А нам с Артёмом семью поднимать надо! Мы же не просим на роскошь… просто чтобы крышу над головой иметь!
— Нет, Оксан. Извини.
Дочь резко встала, стукнула ладонью по столу.
— Вечно ты только о себе думаешь!
И ушла, хлопнув дверью. Вера Павловна осталась одна с недочищенной картошкой и тяжёлой тишиной.
Вечером Артём оставил в ванной гору грязной одежды — рабочие штаны, пропитанные цементом и известью, майки с пятнами пота, носки. Он прошёл мимо кухни и бросил, даже не останавливаясь:
— Вера Павловна, вы же дома, постираете?
Она стояла в дверях ванной, смотрела на эту кучу и молчала. Потом закрыла дверь и вышла на веранду. Уселась в кресло-качалку — то самое, в котором Сергей любил читать вечерами. Ветер шелестел листьями яблонь. Она смотрела на участок, на калитку, на дорожку, которую они с мужем вымостили вместе. Всё это — их труд, их любовь. А теперь — чужие вещи, чужой беспорядок, чужая собака.
«Это не мой дом больше», — подумала она и почувствовала, как внутри что-то начинает трескаться.
На следующий день Оксана попросила посидеть с детьми.
— Мам, всего на пару часов. Мне к подруге нужно, дела обсудить.
Вера Павловна кивнула. Оксана уехала в десять утра. Вернулась в восемь вечера — с пакетами, румяная, весёлая.
А между тем… День выдался изнурительным. Кирилл сломал игрушку и плакал полчаса. Соня хотела гулять, но на улице стояла жара, и Вера Павловна не рискнула — у ребёнка был бронхит этим летом. Рекс выл у двери, требуя прогулки. Она вывела его, потом варила суп, потом мыла горы посуды, потом укладывала детей спать — безуспешно. Кирилл прыгал на диване, Соня капризничала. К вечеру у Веры Павловны болели ноги, раскалывалась голова, и в горле стоял ком.
Оксана вошла, бросила пакеты на стол.
— Спасибо, мам! Как дети?
— Нормально, — устало ответила она.
— Отлично! — Оксана даже не посмотрела на мать. — Я завтра с Артёмом на пикник поеду. Ты же побудешь с ними?
Вера Павловна хотела сказать «нет», но дочь уже ушла на кухню.
На следующий день они уехали с утра. Вера Павловна осталась с детьми, собакой и пустотой в груди. Рекс лаял, требовал внимания. Кирилл — мультики. Соня — качели. Она вывела их во двор. Села на крыльцо, смотрела, как внуки бегают по участку, как Рекс гоняется за бабочкой. Она любила их. Но любовь не может быть бесконечной, если её не ценят.
Вечером накормила, уложила, села на веранде с чашкой чёрного чая. Ждала. Они вернулись в одиннадцать. Громко смеялись, Артём шатался, держался за косяк. Оксана хихикала, словно девочка.
— Мам, как дети?
— Спят давно.
— Вот и хорошо!
Она прошла мимо, даже не спросив, устала ли бабушка, как ей удалось всё организовать. Вера Павловна стояла в коридоре, слушала их пьяный смех из-за двери. Что-то внутри сжималось всё туже — как пружина, которую уже нельзя сжать дальше.
Утром Вера Павловна попросила вынести мусор.
— Артём, ведро переполнено. Два дня стоит.
Тот оторвался от телефона.
— Вера Павловна, вы тут дома сидите. Вам что, трудно? Я хоть на стройках ишачил!
— Артём, у тебя работы нет уже две недели.
Он резко обернулся.
— И что? Я устал, понимаете? Мне тоже отдых нужен!
Оксана вышла из спальни.
— Мам, не придирайся. Артём и так нервный.
Вера Павловна ничего не сказала. Взяла ведро сама. Вынесла на улицу. Всё внутри кричало: «Я не слуга! Я — мать!»
Вечером Оксана снова зашла на кухню.
— Мам, я тут подумала… Может, ты нам немного дашь на аренду? Мы квартиру нашли, но не хватает на первый месяц…
— Оксана, у меня нет лишних денег. Я на ремонт копила.
— Да какой ремонт?! — голос дочери стал острым, как стекло. — Тебе одной такой дом не нужен! Продай его, переедь в квартиру поменьше, помоги детям!
Вера Павловна обернулась. В глазах — боль, но и сталь.
— Этот дом мы с отцом строили. Всю жизнь.
— Папы уже пять лет нет! Хватит цепляться за прошлое!
Слова повисли в воздухе, как дым после пожара. Вера Павловна выпустила губку — она упала в раковину с глухим плеском.
— Выйди, Оксана.
— Что?
— Выйди с кухни. Сейчас же.
Оксана постояла, потом развернулась и ушла. В коридоре — громко:
— Ничего она не даст! Жадная стала совсем!
Вера Павловна услышала, как Кирилл спрашивает:
— Мама, а бабушка правда жадная?
— Правда, сынок. Не хочет нам помогать.
На следующий день всё рухнуло.
Соня играла в зале. Вера Павловна готовила обед. Слышала смех, потом — тишину. Зашла в зал. Окно было распахнуто. Соня стояла у подоконника.
— Жарко было, бабуль. А Барсик выпрыгнул.
Вера Павловна выбежала во двор. Звала. Смотрела под каждую машину, в каждый куст. Всю ночь искала с фонариком. Оксана с Артёмом вернулись поздно.
— Да ладно, кот сам вернётся. Чего переживать?
— Ночью прибежит. Проголодается — сам придёт.
Они зашли внутрь. Вера Павловна осталась на крыльце. До полуночи светила в темноту. Барсик не вернулся.
Утром — новые удары. Оксана пила кофе, листая телефон. Артём жарил яичницу из последних яиц — тех, что она берегла на пирог к именинам Сергея. В холодильнике — пустая банка из-под вишнёвого варенья. На полу — размазанный корм, перевёрнутая миска Барсика. Грязная посуда. Беспорядок. Её дом превратился в помойку.
— Мам, а что на завтрак? — рассеянно спросила Оксана.
Артём зевнул:
— Да, Вера Павловна, что-нибудь приготовьте. Голодные мы.
И что-то внутри Веры Павловны оборвалось. Тихо. Окончательно.
— Убирайтесь оба, — сказала она.
И всё, что было подавлено, вышло наружу. Она говорила чётко, спокойно, но каждое слово было как удар молота. Оксана бледнела. Артём нахмурился. Но Вера Павловна уже не могла молчать. Она говорила о том, что не семья — это когда тебя используют как бесплатную няню и уборщицу. Что не семья — это когда говорят ребёнку, что бабушка жадная. Что не семья — это когда твой кот пропадает, а тебе говорят: «сам вернётся».
— Вы приехали сюда не на две недели. Вы приехали жить за мой счёт. Но я не продам дом. И никуда не денусь. Собирайте вещи.
Артём шагнул ближе, но Вера Павловна не дрогнула. Она стояла прямо, как в те годы, когда в больнице приходилось улаживать конфликты с буйными родственниками.
Через полчаса «Газель» уехала. Дети плакали. Рекс смотрел в окно. Оксана не обернулась.
Тишина, которая наступила после их отъезда, была оглушающей. Но не пустой. Это была её тишина. Тишина уважения.
Вера Павловна убирала дом три дня. Мыла, протирала, сортировала. На кухне вновь пахло чистотой и мятой. Она варила себе простую еду, пила чай из новой чашки. И ждала.
А через два дня соседка Тамара Ивановна позвонила:
— Верочка, а твой Барсик серый, с белой грудкой?
— Он самый…
— Сидит у меня под крыльцом. Весь грязный, но живой. Подойди.
Вера Павловна прибежала. Барсик жалобно мяукнул. Она подняла его, прижала к груди. Он был худой, но живой. Дома.
В конце августа она сварила яблочное варенье. Для себя. Только для себя.
В начале сентября позвонила Оксана:
— Мам, прости. Я устроилась. Мы справляемся. Спасибо тебе.
— Живи хорошо. Детям привет.
Вера Павловна положила трубку. Утром заварила кофе, села на веранде. Барсик устроился на коленях, мурлыкал. За окном качались яблони. Тишина была полной — не пустой, а её.
Её дом. Её жизнь. И этого было достаточно.