Интеллигентная женщина всегда думает, что она умнее обстоятельств. Она верит в психоанализ, «личные границы» и благородство. Но иногда жизнь бьет её не по голове, а пониже спины, причем ногой в стоптанном кеде «бедной родственницы».
***
— Лара, положи этот сыр. У нас трагедия, а ты выбираешь между выдержкой в 12 и 24 месяца, — голос моего мужа, Андрея, звучал так, будто он объявлял о начале ядерной войны, но шепотом.
Я замерла с куском пармезана в руке. Мы стояли посреди супермаркета «Азбука Вкуса», и это было последнее место, где я ожидала получить удар под дых.
— Какая трагедия, Андрюша? Ты поцарапал диск на своей винтажной вертушке?
— У меня есть дочь.
— Что? — пармезан полетел в корзину с глухим стуком. — В смысле «есть»? Ты беременный?
— Перестань паясничать! — он нервно оглянулся. — Мне написала женщина. Моя первая любовь. Света. Из Воронежа. Помнишь, я рассказывал? Лето, стройотряд, гитара...
— Помню. Ты пел «Изгиб гитары желтой» и она растаяла. И что? Спустя двадцать лет она решила вернуть тебе медиатор?
Андрей схватил меня за локоть и потащил к выходу, забыв про сыр.
— Она умирает, Лар. Рак. И она написала, что у нас есть дочь. Майя. Ей девятнадцать. Света молчала все эти годы, гордая была. А теперь... Девочка остается одна. Совсем одна в этом мире.
Я смотрела на мужа и видела, как в его глазах разгорается этот опасный огонь «Спасателя», который я так любила и ненавидела. Он уже не видел меня. Он видел себя — благородного рыцаря на белом коне, спасающего плод своей юношеской страсти.
— И что ты предлагаешь? — холодно спросила я, чувствуя, как внутри зарождается паника.
— Она приедет завтра. Жить к нам. Пока не поступит в универ. Лара, у неё никого нет! Ты же психолог, ты должна понимать...
«Я должна понимать» — любимая фраза всех манипуляторов. Я психолог, да. Но я еще и женщина, которой сорок, у которой нет своих детей (потому что «мы еще не готовы, Лар, карьера!»), и которой завтра привезут девятнадцатилетнюю дочь мужа.
— ДНК? — спросила я сухо.
— Ты цинична! — выплюнул он. — У девочки горе, а ты про пробирки! Посмотри фото!
Он сунул мне под нос телефон. С экрана на меня смотрела девушка. Огромные, влажные глаза, как у олененка Бэмби, которого только что пнули. Пухлые губы. И, черт возьми, она была похожа на Андрея. Точнее, на ту его улучшенную версию, которую он сам себе придумал.
***
Майя вошла в нашу квартиру так, будто извинялась за то, что вообще дышит. На ней было худи на три размера больше, из-под которого торчали тонкие, как спички, ноги в драных джинсах. В руках — потертый рюкзачок с плюшевым мишкой.
— Здрасьте, — прошептала она и уткнулась взглядом в свой кед. — Простите, что свалилась... Мама сказала...
Голос у неё дрожал. Слеза — одна, идеальная, как в кино — скатилась по щеке.
Андрей поплыл. Он бросился к ней, обнял (неловко, по-отцовски похлопывая по спине) и забормотал:
— Ну все, все, ты дома. Это тетя Лара. Она добрая. Мы тебя в обиду не дадим.
Я стояла и чувствовала себя злой мачехой из «Золушки». Мне хотелось сказать: «Милая, а где твои вещи? Это весь багаж?». Но я сказала:
— Проходи, Майя. Тапочки вот. Ванная направо.
Вечером у нас был «семейный ужин». Я заказала суши, потому что готовить не было сил. Майя сидела на краешке стула и не притронулась к еде.
— Ты не любишь рыбу? — спросил Андрей с тревогой.
— Я... я никогда такое не ела, — она подняла на него свои бездонные глаза. — У нас в Воронеже... мы просто картошку жарили. Мама болела, денег не было...
Андрей поперхнулся роллом «Филадельфия». Он посмотрел на меня с немым укором: «Видишь? Мы тут жируем, а ребенок голодал».
Я молча встала, достала из холодильника яйца и пожарила ей яичницу.
— Спасибо, тетя Лара, — прошептала она. — Вы такая... красивая. Как актриса.
И улыбнулась. Робко, но так, что я вдруг почувствовала укол стыда. Может, я зря накручиваю? Может, это действительно просто несчастный ребенок?
— Называй меня Лара, — смягчилась я. — На «ты». Я не настолько старая.
Она кивнула. А потом, когда Андрей вышел покурить, вдруг спросила:
— А вы с папой... с Андреем... давно вместе?
— Пятнадцать лет.
— Ого... И он вам никогда не изменял?
Вопрос прозвучал так невинно, но у меня по спине пробежал холодок.
— Нет, — отрезала я. — У нас доверительные отношения.
— Здорово, — вздохнула она. — А мама говорила, что все мужики — козлы. Но Андрей, наверное, не такой.
***
Прошел месяц. Моя жизнь превратилась в ад, вымощенный благими намерениями.
Майя была идеальной. Она не хамила, не курила, не водила парней. Она... служила.
Она вставала в шесть утра, чтобы приготовить Андрею завтрак.
— Ларочка, ты спи, ты же много работаешь, — щебетала она, гремя сковородками. — А папе нужно плотно кушать, он мужчина.
«Папа» с удовольствием наворачивал блины, сырники и оладьи, от которых его талия начала стремительно расплываться, а самодовольство — расти.
Она убиралась. Моя домработница была уволена, потому что «Зачем тратить деньги, я сама! Мне не сложно!».
Она слушала. О, это было её главное оружие. Вечерами, когда я сидела за ноутбуком, разбирая клиентские кейсы, я слышала из гостиной их голоса. Андрей рассказывал ей про свою работу (он архитектор), про свои непризнанные гениальные проекты, про дураков-заказчиков. Я слышала эти истории тысячу раз и они мне надоели. А Майя слушала, открыв рот.
— Пап, ты такой талантливый! — восхищалась она. — Это просто невероятно! Почему они этого не видят?
И Андрей расцветал. Он молодел на глазах. Он купил себе новую рубашку. Он начал напевать в душе.
А на меня он стал смотреть как-то... оценивающе.
— Лар, а чего ты вечно в этих брюках? — спросил он однажды. — Вон Майя говорит, что женщине идут платья. Посмотри, как она ходит — скромно, но женственно.
Майя ходила в моих старых платьях, которые я ей отдала. Только она их перешила. Укоротила. И теперь «скромное» платье открывало её колени так, что у Андрея запотевали очки.
— Андрей, она твоя дочь, — напомнила я. — Не сравнивай меня с подростком.
— Ты ревнуешь? — он усмехнулся. — К ребенку? Лар, это уже клиника. Тебе самой к психологу надо.
***
Я начала чувствовать себя лишней. Майя медленно, но верно вытесняла меня из пространства.
В ванной появились её баночки — дешевые, яркие, они потеснили мои люксовые крема.
На кухне царили её порядки. Мои диетические продукты исчезли, холодильник был забит майонезом, колбасой и пельменями. «Папа любит сытное!»
В гостиной на диване постоянно лежал её плед и тот самый плюшевый мишка.
Но самое страшное было не в вещах. Самое страшное было в атмосфере. Они создали свой мир, закрытый клуб «Кровные родственники», куда мне вход был воспрещен по причине отсутствия общей ДНК.
Они шутили шутками, которые я не понимала. Они вспоминали (точнее, Андрей вспоминал, а Майя поддакивала) какое-то прошлое, которого у них не было.
— А помнишь, в Воронеже есть такая улица... — начинал он.
— Да, да! С липами! Мама там гуляла! — подхватывала она.
Я решила действовать. Я взяла её расческу.
Я чувствовала себя героиней шпионского боевика класса «Б». Пока они гуляли в парке («Ребенку нужен воздух!»), я нашла в интернете лабораторию. Собрала волосы Майи с расчески, взяла зубную щетку Андрея.
Я должна была знать. Не потому, что я жадная. А потому, что интуиция выла сиреной. Что-то было не так. В её взгляде, когда она думала, что никто не видит. Там не было Бэмби. Там была расчетливая, холодная щука.
Однажды я вернулась домой пораньше. Тихо открыла дверь. В прихожей стояли ботинки Андрея и кроссовки Майи. Из спальни (нашей спальни!) доносился смех.
Я замерла. Сердце ухнуло куда-то в пятки.
— Ну ты даешь, папуля! — голос Майи был совсем не детский. Грубоватый, насмешливый. — А она что? Схавала?
— Схавала, — голос Андрея. Довольный. — Она у меня умная, но в быту — лох. Думает, ты ангел.
— Ангел с рожками, — хихикнула она. — Слышь, Андрюх, а когда ты ей про квартиру скажешь? Ну, что надо переписать долю? Типа, налог, все дела?
— Подожди. Пусть привыкнет. Сейчас она чувствует вину, что не может нас «понять». На чувстве вины можно играть бесконечно.
Я прислонилась к стене. Андрюх? Папуля? Квартира?
Они вышли из спальни. Андрей — в трусах. Майя — в моей шелковой пижаме.
Они увидели меня. Немая сцена.
***
— Лара? Ты же должна быть на семинаре, — Андрей даже не попытался прикрыться.
Майя мгновенно переключила тумблер. Плечи опустились, губы задрожали, глаза наполнились влагой.
— Тетя Лара... мы просто... я примеряла вашу пижаму... она такая красивая... а папа... он просто вышел...
— Хватит! — рявкнула я так, что плюшевый медведь на диване, казалось, вздрогнул. — Хватит этого цирка! «Папуля», «Андрюх», «Квартира». Я все слышала.
Андрей изменился в лице. Маска доброго отца слетела, обнажив лицо циничного, уставшего мужика.
— Ну слышала и слышала. Чего орать? Да, мы обсуждали будущее. Майе нужно жилье. Я хотел предложить тебе переписать часть квартиры на неё. Дарственную.
— Дарственную? На девочку, которую ты знаешь месяц?
— Она моя кровь!
— А ты уверен?
Я достала из сумки конверт. Результаты пришли сегодня утром на почту. Я распечатала их на работе.
— Читай, «папуля». Вероятность родства: 0%. Ноль! Она тебе такая же дочь, как я — балерина Большого театра.
В комнате повисла тишина. Слышно было, как тикают часы, отсчитывая последние секунды моего брака.
Андрей схватил бумагу, пробежал глазами — и на долю секунды на его лице мелькнуло не удивление, а раздражение. Будто я не «раскрыла тайну», а сорвала ему плохо приклеенный парик.
— Ну конечно, — выдохнул он, слишком спокойно. — Вот и приехали.
— Что значит «ну конечно»? — я даже голос не сразу нашла. — Ты… ты знал?
Он поднял на меня глаза, и там не было ни шока, ни стыда — только усталость человека, которого заставили объяснять очевидное.
— Лара, не делай вид, что ты маленькая, — сказал он глухо. — Да, я знал. С самого начала. Никакой «Светы» с раком не было. Никакой «дочки» — тоже.
Майя, будто забыв, что должна играть ангела, распрямилась, достала вейп, затянулась и лениво выпустила пар в потолок.
— Ой, Андрюх, ну чего ты сразу? Я ж красиво заходила, — протянула она. — «Папа нашёл дочь», «девочке некуда идти»… Трогательно же. Почти сериал.
— Закрой рот, — резко оборвал он, даже не повернувшись к ней. — Не сейчас.
Я смотрела на них двоих и вдруг поняла самое мерзкое: они не спорили. Они репетировали. А я… я была зрителем без билета, которого силком посадили в первый ряд.
— То есть… — я сглотнула. — Ты привёл в наш дом чужую девку и назвал её своей дочерью… чтобы что?
Андрей дёрнул плечом, как человек, которому надоело оправдываться.
— Чтобы ты перестала считать себя хозяйкой. Чтобы ты стала… мягче. Посговорчивее. Чтобы ты почувствовала, что ты «не главная». Ты же всё время умная, правильная, равная. А мне надоело быть под твоим микроскопом.
Майя фыркнула, будто это всё её вообще не касалось.
— И да, — добавил Андрей, глядя прямо на меня, — не надо строить из себя детектива. Этот тест ничего не доказал. Он просто подтвердил то, что я и так знал.
***
Я смотрела на это и вдруг почувствовала не гнев, а дикое, истерическое веселье.
— То есть, ты спал с ней? — спросила я Андрея.
Он молчал. Он был красный, как тот борщ, который Майя варила ему вчера.
— Не, мы не спали, — лениво протянула Майя. — Он же не дурак: пока я у вас проходила «дочкой», это было бы слишком палевно. Но лапать — лапал, да. Обнимал, гладил, шептал всякую мерзость… и всё приговаривал: «Потерпи, потом всё будет по‑другому».
— Вон, — тихо сказала я.
— Что? — переспросила Майя.
— Вон отсюда. Оба.
— Лар, ну подожди... — начал Андрей. — Это же мошенничество! Она меня обманула! Я жертва!
— Ты не жертва, Андрей. Ты похотливый идиот, который хотел поиграть в «Лолиту» под прикрытием отцовства. Ты готов был отобрать у меня квартиру ради этой... актрисы погорелого театра.
— Но мне некуда идти! — взвизгнула Майя. — Вы не имеете права! Я несовершеннолетняя... а нет, уже совершеннолетняя. Но вы в ответе за тех, кого приручили!
— Я тебя не приручала. Я тебя кормила. А теперь — кормушка закрылась. У вас 10 минут. Время пошло.
Я пошла на кухню, налила себе вина и села ждать.
Они бегали, суетились. Андрей пытался что-то объяснить, кричал, что я жестокая, что «мы могли бы все обсудить». Майя материлась, запихивая в рюкзак мои платья.
— Платья оставь, — сказала я, не поворачивая головы. — Они тебе все равно велики в бедрах. У тебя фигура мальчика.
Это был удар ниже пояса, но я наслаждалась.
Когда дверь за ними захлопнулась, я подошла к зеркалу.
На меня смотрела усталая женщина с темными кругами под глазами. Но в глазах уже не было паники. Там было облегчение.
— Ну что, Лара, — сказала я отражению. — Пармезан мы так и не купили. Зато мусор вынесли. Глобально.
***
Прошло три месяца.
Андрей пытался вернуться. Звонил, плакал, стоял под дверью с букетами. Говорил, что Майя его обокрала (унесла ноутбук и часы) и сбежала с каким-то байкером. Что он понял: я — любовь всей его жизни, а то было наваждение.
Я не открыла. Я сменила замки. И подала на развод.
Знаете, что самое смешное? Я встретила Майю.
В том же супермаркете. Она была с другим мужчиной — солидным, седым, лет шестидесяти. Она была одета в дорогое пальто, но взгляд был тот же — испуганного олененка.
Она увидела меня. На секунду в её глазах мелькнул страх, а потом... она мне подмигнула. И отвернулась к своему спутнику:
— Папочка, а можно мне вот это мороженое? Я никогда такого не ела...
Я рассмеялась. Вслух. На весь магазин. Люди оборачивались, но мне было плевать.
Я купила самый дорогой кусок пармезана, бутылку хорошего вина и пошла домой. Одна.
Дома было тихо. Никто не жарил вонючие котлеты. Никто не смотрел тупые сериалы. Никто не врал, глядя в глаза.
Я села на диван, откусила сыр и поняла: одиночество — это не когда тебя бросили. Это когда тебя наконец-то оставили в покое идиоты.
И черт возьми, как же это вкусно.
Как вы думаете, что на самом деле было главной целью Андрея: просто легализовать молодую любовницу под боком у жены или всё-таки изощренное психологическое насилие — желание сбить спесь с успешной супруги, заставив её добровольно и с чувством вины обслуживать соперницу?