У современных архитекторов слово «симметрия» вызывает творческую изжогу — оно их корёжит, ломает, деконструирует
Они готовы с упоением уродовать и разрушать. Отсюда перевёрнутые дома, архитектурные капли, демонстративно кривые фасады, будто испытывающие тошноту, сколиозные небоскрёбы, здания-уродцы, от которых хочется отвести взгляд, потому что больно смотреть на калеку. Это — норма, тенденция, стиль.
Для истории искусств это — ни хорошо ни плохо. Просто новый этап, который надо пережить, чтобы начать следующий. Деконструкция хороша при освоении новых пространств — при строительстве новых поселений, при уважении к природному ландшафту, где симметрия может казаться дикой и даже нарушающей хаос различных форм жизни, хотя существ симметричных и оттого прекрасных — полным-полно. Никому же в голову не придёт породить новый вид бабочек с крыльями диаметрально противоположных форм. Но в архитектуре старых городов почему-то это стало в порядке вещей — узаконено каким-то прогрессивным профессиональным архитектурным сообществом. Обычно под словом «прогресс» в искусствах прячут то, что не талантливо, не искусно, не красиво.
Вторят античности
Античный мир был миром симметрии. В гекзаметрах, в сословиях, в построениях армий, в быту. И в архитектуре. Стремление к золотому сечению не было стремлением к кажущейся простоте: поди-ка вымеряй идеальное соотношение сторон и углов в эпоху без компьютеров и пресловутого искусственного интеллекта. Тут расчёты нужны, умения, навыки. Талант. Не только представлять, но рисовать и потом реализовывать по чертежам. Античный мир не был идеален, но он служит образцом и мерилом. Этому образцу можно следовать. Ему вполне можно и противоречить, но любое архитектурное высказывание со времён Древней Греции и Древнего Рима это, так или иначе, спор с античностью. И ни с чем больше. Как все режиссёры и сценаристы мира соотносят себя с Аристотелем — подсознательно или нет. Они либо следуют постулатам его «Поэтики», либо спорят. Но только с ней.
Самые красивые города мира вторят античности. Самые смелые из них иногда бросают ей деконструктивный архитектурный вызов. Самые умные из них переваривают создания талантливых спорщиков, делая их частью симметричной картины мира, где однократное нарушение гармонии создаёт место притяжения и иногда даже поклонения. Самые неразумные экспериментируют до потери архитектурного пульса и превращаются в современную Москву, где при всех удобствах и цифровых услугах глазу тошно — от архитектурной несуразицы.
Город античности
Санкт-Петербург — город хоть и молодой, но по сути античный. Симметричный — с редкими язвами деконструкции. Это город идеальных пространственных перспектив, но не вертикальных — как думают «прогрессивные архитекторы» — а горизонтальных. За идеальные ансамбли античной стати в Петербурге по праву отвечает Карло Росси, а точнее — Карл Иванович. Его переделанное на русский манер отчество (его отца и вправду звали Джованни) — как демонстрация широты пространств и средств заказчика. Выходец из Италии, живший в Венеции и Неаполе, переезжавший с семьёй то в Париж, то в Лондон, Росси стал идеальным архитектором имперской столицы. Создатель русского ампира, он вырос на постулатах великого Андреа Палладио из XVI века, который боготворил античность и культивировал симметрию пространств и объёмов.
Палладио мудро считал, что копировать античность — архитектурный грех: гении своего времени сотворили шедевры в своё время. Палладианство показывало, что могли бы создать античные зодчие, если бы жили в эпоху итальянского Возрождения. Росси строил то, что могли бы создать великие архитекторы Древних Греции и Рима, если бы они попали в Санкт-Петербург.
Росси не был палладианцем, но то, что он боготворил античных коллег по ремеслу, очевидно. Его архитектурные ансамбли — не спор с античностью, это верное следование её принципам. Но с чисто русским размахом. Главный штаб, подковой обнимающий Дворцовую площадь, комплекс зданий Сената и Синода, вытянувшийся во фрунт на Сенатской площади, Михайловский дворец, на который гордо опирается площадь Искусств, ансамбль нынешней площади Островского с Александринским театром, Публичной библиотекой и павильонами Аничкова дворца — как гимн империи вокруг памятника великой императрице. И напоследок архитектурный абсолют — улица, которая сегодня носит имя его самого, — Зодчего Росси. Симметрия как религия. Симметрия как гимн. Симметрия как безукоризненное решение пространства.
Обитель античности
История — вообще насмешница. На улице Зодчего Росси много лет воспитывает балерин и танцовщиков Академия Русского балета имени А. Я. Вагановой. Но если бы не балет, это здание выглядело бы иначе, потому что Карло Росси не приехал бы в Петербург подростком. Гений, определивший облик имперской столицы, оказался здесь только благодаря отчиму Шарлю Ле Пику — выдающемуся танцовщику, приглашенному в Петербург и ставшему здесь главным балетмейстером императорских (тогда придворных) театров. Так балет привёл Росси в Петербург. А классический балет — обитель красоты. По сути античной, хотя античность балета не знала. Но именно симметрия и ансамблевость — две ключевые черты искусства классического танца. Как и архитектора Карла Ивановича Росси.
250-летие со дня рождения которого мы отмечаем сегодня.
Текст: Иннокентий Иванов