Руки ее дрожали. Анна сорвала печать, развернула бумагу.
Внутри лежал ключ. Самый обычный дверной ключ с пластиковой биркой. «Ул. Садовая, 12, кв. 8». И письмо. Почерк Платона — твердый, четкий, до боли знакомый.
«Анечка, если ты читаешь это, значит, меня уже нет, а тебе пришлось туго. Прости, что не смог защитить тебя ото всего. Эта квартира — твоя, все документы у нотариуса Соболева. Помнишь, я рассказывал тебе про картину «Девятый вал»? Художник изобразил людей, выживающих в страшный шторм, цепляющихся за обломки корабля. Ты из таких. Судьба будет бить тебя о скалы, но ты не должна сдаваться никогда. Я верю в тебя. И еще: не вини себя ни в чем. Я ни разу не пожалел, что ты стала частью моей жизни. Ты — дочь, которой у меня не было. Всегда твой Платон Васильевич.
P.S. Живи достойно — это лучшая месть».
Анна прижала письмо к груди и снова заплакала, но на этот раз слезы были другими. Слезами благодарности. И облегчения. Он знал. Он все предвидел и позаботился о ней, протянув руку помощи даже из могилы.
— Спасибо, папа, — шептала она сквозь слезы. — Спасибо. Я не подведу тебя. Обещаю.
Суд назначили на август. Мировой суд в старом, облупившемся здании. Кондиционер не работал, в зале стояла невыносимая духота. Лев пришел с матерью и адвокатом — молодым щеголем в дорогом костюме, с кейсом, набитым бумагами. Анна пришла одна. Отказалась от адвоката, хотя Нина Аркадьевна сильно настаивала. «Мне нечего делить, — объяснила она. — И нечего доказывать».
Адвокат Льва наговорил много о том, что Анна не выполняла супружеский долг, мало времени уделяла семье, пропадала на работе до ночи. Светлана сидела, поджав тонкие губы. Лев смотрел в окно.
Судья, женщина лет пятидесяти с усталым, но добрым лицом, выслушала все, перелистала документы. Взглянула на Анну с нескрываемым сочувствием.
— Претензии по разделу имущества имеются?
— Нет, — четко ответила Анна. — Я забираю только свои личные вещи.
Печать тяжело стукнула по бумаге. Брак был расторгнут.
Анна вышла из зала суда и увидела их у колонны. Лев и Катя. Она была беременна, в светлом летнем платье, с животиком месяцев на пять. Красивая, ухоженная, с капризным изгибом губ. Светлана суетилась рядом, что-то говорила, натянуто улыбаясь. Той улыбкой, которую Анна не видела за все четыре года.
Катя посмотрела на Анну и брезгливо отвернулась, словно увидела нечто неприятное.
Анна прошла мимо. «Пусть тебе повезет больше, чем мне, — подумала она. — Хотя вряд ли. Ты вышла за маменькиного сынка. А я его хоть любила».
На улице пахло пылью и приближающейся грозой. Анна подняла лицо к небу и глубоко вдохнула. Свободна. Она была свободна.
Квартира на Садовой оказалась на пятом этаже обычной панельной девятиэтажки. Анна поднялась пешком — лифт не работал, — вставила ключ в замочную скважину. Дверь открылась с тихим скрипом. Две комнаты, кухня, окна выходили в парк. Чисто, пусто, пахнет свежей краской. Мебель была простой, но добротной: диван, стол, шкаф. В углу большой комнаты, на полочке, стояла небольшая икона Богородицы в потемневшем от времени окладе. Анна узнала ее мгновенно. Это была мамина икона, та самая, что стояла в их доме до ареста отца. Платон разыскал и сохранил ее.
Она прижала ладонь к прохладному стеклу киота, и внутри что-то оборвалось и зарубцевалось одновременно.
— Мама, папа… Я помню. Я всегда буду помнить.
А на стене, прямо над диваном, висела репродукция. «Девятый вал» Айвазовского.
Анна замерла. Море, вздыбленное яростным штормом, волны высотой с многоэтажный дом, и жалкий обломок мачты, за который цепляются несколько обессилевших людей. Утро после бури, небо уже розовеет, но волны все еще бушуют. Люди держатся. Не сдаются.
Она подошла ближе, провела пальцами по гладкой поверхности рамы. Под стеклом в углу белел сложенный листок бумаги. Второе письмо.
«P.P.S. Обставишь все по своему вкусу. И не смей продавать картину — она для храбрости».
Анна улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы. Погладила раму, словно это была щека живого, родного человека.
— Спасибо, папа. Я выплыву. Обещаю, я обязательно выплыву.
Она села на диван, обхватив колени руками. За окном шумели деревья парка, ветер гнул их ветки, и где-то вдали уже глухо громыхнуло. Гроза приближалась. Но здесь, в этой квартире, было тихо и безопасно.
«Я справлюсь, — подумала Анна. — Я должна справиться. Иначе все было напрасно».
Год пролетел практически незаметно. Анна работала, выигрывала сложные дела, обставила квартиру по своему вкусу — книжные шкафы, мягкое кресло у окна, горшки с нежными фиалками на подоконнике. Жизнь потихоньку налаживалась. Она еще не стала по-настоящему счастливой, но эта жизнь была ее собственной.
В мае 2004-го Нина Аркадьевна снова положила на ее стол конверт.
— Теперь ты точно едешь отдыхать. Возражения не принимаются. Путевка в Сочи. Те же коллеги, те же добрые глаза, та же искренняя забота.
Анна летела в самолете. Бумажный посадочный талон, час в очереди на регистрацию. Она смотрела в иллюминатор на белые, пушистые облака, похожие на сахарную вату. Что-то внутри подсказывало ей: там, в Сочи, должно произойти что-то важное. Она не знала, что именно. Но впервые за последние три года чувствовала не просто спокойствие. Она чувствовала щемящее предвкушение.
Жизнь продолжалась. И, возможно, она приготовила для нее еще несколько сюрпризов.
Автобус медленно полз по извилистому серпантину, и Анна прижималась лбом к прохладному стеклу, не в силах оторвать взгляд от потрясающих пейзажей за окном. Горы, поросшие темными соснами и стройными кипарисами, обрывались отвесными скалами к самому морю. Воздух был густым и вкусным, пахнул хвоей и морской солью — им, казалось, можно было наесться. Впервые за долгий год она почувствовала, как ее плечи по-настоящему расслабляются, а дыхание становится глубоким и ровным.
Экскурсия по сочинским окрестностям, водопады, смотровые площадки, придорожные лавки с орехами в чурчхеле и домашним вином. Обычный туристический маршрут, но для нее он стал глотком живительной свободы после долгого заточения.
Гид, бойкая женщина в цветастой блузке, что-то рассказывала в микрофон про историю этих мест, но Анна не слушала. Она просто смотрела в окно и думала: может, стоило уехать сюда раньше? Начать все с чистого листа у моря, где никто не знает твоего имени и твоего прошлого?
Остановка у придорожного кафе. Все пассажиры повалили из автобуса — кто в туалет, кто за кофе, кто покурить. Анна отошла к самому краю смотровой площадки, достала из сумки телефон. Старая Nokia пискнула — пропущенный вызов с незнакомого номера. Она нахмурилась, нажала кнопку перезвонить.
Гудки. Потом знакомый голос.
— Алло?
Анна замерла.
Лев.
— Ань, это ты? Слушай, отдай бабушкино кольцо. Оно должно остаться в семье.
Она молчала, пытаясь переварить услышанное. Бабушкино кольцо с бриллиантом, которое Светлана так яростно пыталась отсудить вместе с квартирой. Анна его не взяла. Оставила в шкатулке на комоде. Пусть забирают, если им так уж хочется.
— Оно в шкатулке дома, — спокойно сказала она. — Я его не брала. Передай Светлане.
— Ты где сейчас?
— В Сочи. В отеле «Магнолия».
Пауза. Потом взрыв.
— Что? Это же рядом с моей дачей! Ты что, преследуешь меня?!
Анна рассмеялась — искренне, от души, так что у нее перехватило дыхание.
— Очень нужно, Лев. Мир вертится не вокруг тебя. Прощай.
Она нажала кнопку отбоя и стояла, глядя на телефон, чувствуя, как что-то внутри окончательно отпускает. Не было ни боли, ни обиды. Только невероятная, почти невесомая легкость. Он стал частью прошлого, которая больше не имела над ней никакой власти.
Анна подняла голову, собираясь вернуться к автобусу, и поняла, что связь пропала. Одна одинокая палочка на экране мигнула и исчезла. Она отошла за угол кафе, подняла телефон повыше — может, там поймает. Сделала еще несколько шагов.
Рев мотора. Анна обернулась: автобус уезжал.
— Стойте! — закричала она, бросаясь бежать. — Стойте! — отчаянно махала руками, но автобус скрылся за поворотом.
Гид не заметил. Никто не заметил.
Телефон выскользнул из рук, грохнулся об асфальт. Экран треснул мерзлой звездой и погас. Анна подняла его, попыталась включить. Мертв.
Тишина. Горы вокруг, пустая дорога, и солнце, клонящееся к закату.
— Ну почему так всегда? — прошептала она в пустоту.
Она села на обочину, обхватив колени руками. Внутри поднималась знакомая, липкая паника. Вокруг — ни души, телефон не работает, деньги есть, но до города километров двадцать, а темнеет очень быстро.
Потом она вспомнила. Картину. «Девятый вал». Люди на обломке мачты. Вокруг бушует шторм, но они держатся. Не сдаются.
Голос Платона, тихий, словно эхо: «Буря пройдет. Главное — держаться».
Анна глубоко вздохнула, вытерла лицо, поднялась. Отряхнула джинсы.
— Ладно, — сказала она вслух, для собственной храбрости. — Пойду на огни города. Дойду.
Она пошла по обочине. Кроссовки шуршали по асфальту, сумка неудобно била по бедру. Темнело стремительно, горы быстро поглощали последний свет, и уже через полчаса она шла в густых сумерках. Внизу, в долине, мерцали редкие огоньки какого-то поселка. Далеко. Очень далеко.
И вдруг — ослепительные фары. Яркие, слепящие, вынырнули из-за поворота. Анна шарахнулась к самому краю дороги, но та была слишком узкой, а обочина осыпалась под ногами. Она присела, подняла руку со своим разбитым телефоном — авось, увидит, остановится.
Визг тормозов. Резкий запах паленой резины. Но было уже поздно.
Удар пришелся сбоку, не в лоб, но с такой силой, что мир перевернулся с ног на голову. Боль взорвалась в плече и ребрах, асфальт больно ударил в спину. Анна кувыркалась, completely дезориентированная, не понимая, где верх, а где низ. И последнее, что она успела подумать — «Папа, я старалась…»
Темнота накрыла ее мягко, словно теплое одеяло.
Белый потолок. Стойкий запах лекарств и хлорки. Тишина, в которой было слышно лишь чье-то ровное дыхание совсем рядом. Анна открыла глаза. Голова раскалывалась, во рту пересохло, все тело ныло и болело. Больничная палата, узкая, с облупившейся краской на стенах и старым радиатором под окном. А рядом, в кресле, спал незнакомый мужчина. С темными волосами, загорелым лицом, со шрамом над бровью. Сидел в неудобной позе, запрокинув голову, дышал тяжело, словно человек, не спавший несколько суток подряд. На его коленях лежала широкая, мозолистая рука.
Анна попыталась вспомнить. Кто он? Почему он здесь? И главное — кто она сама? Ничего. Пустота там, где должны были быть воспоминания. Имя, прошлое, лица — все стерлось, как мелом с грифельной доски.
— Кто я? — прошептала она, и ее голос прозвучал хриплым и чужим.
Мужчина вздрогнул, открыл глаза. Карие, усталые, с красными прожилками.
— Ты очнулась! — выдохнул он с явным облегчением. — Слава Богу!
Он выпрямился в кресле, наклонился к ней.
— Ты в больнице. Я… я тебя сбил на дороге. Два дня назад. Как тебя зовут?
Анна смотрела на него, и слезы сами потекли у нее по вискам.
— Не помню, — прошептала она. — Я ничего не помню.
Врач, пожилой мужчина с густыми седыми бровями, пришел через час. Посветил ей в глаза фонариком, проверил рефлексы, покачал головой.
— Амнезия на фоне сильного сотрясения. Бывает. Память может вернуться через несколько дней, а может — через месяцы. А может и не вернуться вовсе.
Анна лежала, уставившись в потолок. Мужчина, который ее сбил, стоял у окна.
— Я дал объявление в газеты, — сказал он, не оборачиваясь. — В «Экстра-инфо», в «Вечерний Сочи». И на местное телевидение. Сейчас должны как раз показать.
Голос у него был хриплый, измотанный. Анна чувствовала — он винит себя во всем происшедшем. Несет этот груз вины, который, казалось, уже никогда не сбросить.
— Как вас зовут? — тихо спросила она.
Он повернулся.
— Марк. Марк Берестов.
По «НТВ» в «Вечерних новостях» бежала срочная строка: «Опознайте девушку. Попала в аварию под Сочи. Тел. …»
Лев сидел на диване с бутылкой пива, лениво переключая каналы. Катя сидела рядом, беременная, гладила свой живот и рассеянно смотрела телевизор.
— Боже, бедная девушка, — воскликнула она, когда на экране показали фото. — Марк, где твой телефон? Надо позвонить, может, ее кто-то ищет.
Лев вгляделся в экран. Замер.
— Да это же моя бывшая. Анка.
Катя резко обернулась.
— Что? Твоя жена? Лев, звони немедленно! Она же одна, в больнице…
Лев откинулся на спинку дивана и рассмеялся.
— Ну и актриса! Памяти лишилась. Специально, наверное, чтоб внимание мое привлечь. Пусть в больничке полежит, отдохнет. Научится за мной по югам не ездить.
Катя смотрела на него с нарастающим отвращением.
— Ты просто жестокий, Лев.
Он отмахнулся.
— Да брось ты. Она крепкая, выкарабкается. Всегда выкарабкивалась.
Сделал еще глоток пива. Катя молча встала с дивана и вышла из комнаты. Лев даже не заметил.
Марк обзвонил все отели в Сочи и окрестностях. Ни в одном из них не искали пропавшую постоялицу. Девушка без имени и прошлого лежала в больнице, и ее никто не ждал.
Врачи твердили одно: для восстановления памяти нужны специальные лекарства. Импортные, редкие, в Сочи таких нет.
— В Москве есть, — сказал молодой врач-невролог, листая справочник. — Но цена… Около тысячи долларов за упаковку.
Марк кивнул.
— Достану.
Он улетел в Москву ночным рейсом. Вернулся через сутки — изможденный, небритый, с темными мешками под глазами, но с заветной коробкой лекарств в руках.
Анна проснулась среди ночи. Голова раскалывалась, капельница тянула руку. Повернула голову: Марк в кресле, спит, запрокинув голову. Дышит тяжело, лицо серое от усталости.
— Почему вы мне так помогаете? — прошептала она в темноту. — Вы же меня совсем не знаете.
Он открыл глаза. Посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом, каким смотрят на что-то очень хрупкое и дорогое.
— Потому что иначе не могу, — тихо сказал он. — И потому что ты мне не чужая.
Что-то тонкое, незримое, зазвенело между ними, словно натянутая струна, которую можно порвать одним неосторожным словом. Анна не понимала, что это. Не помнила, было ли у нее такое раньше. Но она чувствовала: этот человек — ее якорь в разбушевавшемся шторме. И пока он рядом, она не утонет.
Неделя прошла в каком-то туманном забытьи. Уколы, капельницы, таблетки. Марк приходил каждый день, приносил фрукты, книги, молча сидел, если она спала, разговаривал, если она просила. На восьмой день он принес ее сумку.
— Нашли на дороге. Проверь, может, что-то вспомнишь.
Анна дрожащими руками открыла ее. Кошелек, косметичка, паспорт.
Паспорт. Она раскрыла его. Фотография. Ее лицо. Моложе, без синяков под глазами. И имя. Смирнова Анна Ивановна. Смирнова. Анна.
Воспоминания хлынули на нее сплошной, сокрушительной лавиной. Детдом. Отец в тюрьме. Лев. Платон. Развод. Письмо. «Девятый вал». Все разом, словно взрыв. Она закрыла лицо руками и зарыдала — от облегчения, от боли, от того, что она снова помнит. Помнит всё. И это было одновременно и страшно, и освобождающе.
Марк осторожно обнял ее за плечи, так бережно, словно боялся разбить.
— Тебе больно?
Анна покачала головой.
— Больно было тогда. А сейчас… Почему-то нет.
Она подняла на него глаза и поняла: рядом с ним действительно не было больно. Было спокойно. Безопасно. Впервые за много-много лет — по-настоящему безопасно.
Выписали ее через три дня. Анна собрала свои нехитрые вещи, вызвала такси до автовокзала. Собиралась уехать обратно в свой город. Там ее ждала работа, квартира, жизнь.
Марк проводил ее до выхода из больницы. Стоял, засунув руки в карманы, и молчал. Потом тяжело выдохнул.
— Останься еще на пару недель.
Анна обернулась.
— Что?
— У меня большой дом. Будет отдельная комната, все строго. Просто… побудь здесь. Восстанавливайся. Море, воздух. Тебе нужно как следует отдохнуть.
Она смотрела на него — на его загорелое лицо, на шрам над бровью, на глаза, в которых стояло столько невысказанного.
— Я не хочу быть обузой.
— Ты не обуза. — Он сделал шаг ближе. — Ты — человек, который мне нравится. Очень.
Анна почувствовала, как у нее загорелись щеки.
— И ты мне нравишься, — выдохнула она.
Они оба засмеялись одновременно — неловко, по-детски, от этой внезапной и такой искренней откровенности.
— Хорошо, — сказала Анна. — Две недели.
Дом стоял на самом холме, с открыточным видом на море. Белоснежные стены, черепичная крыша, ухоженный сад, в котором буйно цвели розы. Анна вышла из машины и ахнула.
— Это… твой дом?
Марк кивнул, усмехнулся.
— Сам строил. Три года. Каждый камень клал своими руками.
Она оглядела его — его мозолистые руки, простую хлопковую футболку, потертые джинсы.
— Кто ты на самом деле?
— Строитель, — пожал он плечами. — Этот дом — моя заветная мечта, которую я своими руками воплотил в жизнь.
Он повел ее внутрь. Большая гостиная, кухня с панорамным окном на море, просторная терраса, с которой открывался вид, буквально захватывающий дух. Марк открыл дверь в гостевую комнату — светлую, с белым покрывалом на кровати и огромным окном во всю стену.
Анна подошла к окну. Море внизу шумело, волны бились о берег, кричали чайки.
— Я всегда мечтала жить у моря, — прошептала она.
Марк стоял в дверях, смотря на нее.
— Тогда оставайся.
Она обернулась. Между ними было несколько метров, целая жизнь, боль, которую они оба несли в себе. Но что-то в этом доме, в этом человеке, в этом море говорило ей: «Здесь можно начать все заново».
— Спасибо, — сказала Анна. — За все.
Марк кивнул. Улыбнулся — тепло, по-доброму.
— Отдыхай. Я на кухне, если что-то понадобится.
И закрыл за собой дверь.
Анна осталась одна, стоя у окна и глядя на бескрайнее море. И впервые за последние три года она почувствовала не просто облегчение. Она почувствовала надежду.
Две недели растянулись в сладкую, медвяную бесконечность, наполненную запахом моря и абсолютным счастьем. Анна просыпалась от крика чаек за окном, выходила на террасу босиком, пила кофе, который Марк варил в старой, проверенной турке. Они почти не разговаривали по утрам, просто сидели рядом и смотрели, как солнце поднимается из-за горизонта, окрашивая воду в золотые и оранжевые тона.
Днем он учил ее плавать.
— Я боюсь глубины, — призналась она в первый день, стоя по колено в воде.
Марк протянул ей руку.
— Держись за меня. Я не отпущу.
Они заходили все глубже и глубже. Вода доходила ей до пояса, до груди, до плеч. Анна цеплялась за его руку, дыхание сбивалось от страха.
— А теперь отпусти дно, — тихо сказал он. — Доверься мне.
Она посмотрела в его глаза — спокойные, надежные — и оттолкнулась ногами. Повисла на его руках, сердце бешено колотилось, но он держал ее крепко и уверенно.
— Теперь греби руками. Вот так. Я рядом.
Анна гребли неуклюже, заглатывала соленую воду, смеялась и задыхалась одновременно. Но она плыла. И когда Марк тихо отпустил ее руки, она даже не сразу заметила, продолжая грести и держаться на воде самостоятельно.
— Ты плывешь! — крикнул он, и в его голосе звучала такая гордость, словно она только что совершила великий подвиг.
Анна остановилась, поняла и залилась счастливым смехом, захлебываясь накатывающими волнами. Марк подхватил ее и вытащил на теплый песок. Они лежали рядом, мокрые, счастливые, а небо над головой было таким бездонно синим, что в нем хотелось раствориться.
Вечерами они сидели на террасе, пили вино, разговаривали. О том, что было. О том, что до сих пор болело.
— В Чечне я понял одну вещь, — сказал как-то Марк, глядя в темноту. — Что жизнь может оборваться в любую секунду. И нет никакого смысла откладывать на потом то, что по-настоящему важно.
Продолжение следует...