Я всегда считала, что у терпения есть вкус. Сначала оно сладкое, как утренний чай с мелиссой, которую я вырастила сама. Потом оно становится пресным, как остывшая каша. А в конце, когда чаша переполняется, терпение приобретает отчетливый металлический привкус крови на губе, которую ты прикусываешь, чтобы не заорать.
Моя дача в СНТ «Зеленый бор» была не просто участком земли. Это был мой храм. Мой психотерапевт. Мой личный кусочек рая, выстраданный тремя годами кредитов и сотнями часов, проведенных на коленях в черноземе. Шесть соток абсолютного покоя. Я знала каждый куст гортензии по имени, а мои пионы сорта «Сара Бернар» вызывали зависть даже у председателя товарищества.
Все закончилось в первую пятницу июня.
— Леночка, ну ты же не будешь против? — муж, Сергей, смотрел на меня глазами побитого спаниеля. — Тетка Галя звонила. Говорит, в городе духота, дышать нечем. Они с Витькой и детьми хотят на выходные заскочить. Шашлычок, природа… Родня все-таки.
«Родня». Это слово в устах моего мужа всегда звучало как приговор, не подлежащий обжалованию. Сергей был хорошим человеком, но у него был фатальный недостаток: он панически боялся расстроить свою маму и её многочисленных сестер.
— Только на выходные? — уточнила я, чувствуя, как внутри шевельнулось нехорошее предчувствие.
— Зуб даю! — просиял Сережа.
В пятницу вечером к нашим воротам подъехал не один скромный седан, а целая кавалькада. Первым вкатился раздолбанный внедорожник двоюродного брата Вити, за ним — малолитражка его жены, а замыкала процессию «Волга» тетки Гали, нагруженная так, что брызговики чертили по асфальту.
Они не вошли на участок. Они вторглись.
— О-о-о! Ну, ни хрена себе хоромы! — зычный голос Вити разорвал тишину, в которой обычно пели соловьи. — Ленка, ты буржуйка!
Витя, мужчина необъятных размеров с вечно красным лицом, тут же загнал свой внедорожник на газон.
— Витя, там же трава! Я только посеяла клевер! — пискнула я, выбегая на крыльцо.
— Да ладно тебе, мать! Отрастет, — отмахнулся он, выгружая из багажника ящик водки. — Трава не зубы.
Следом выплыла тетка Галя. Женщина-танк, женщина-ледокол. Она окинула мои идеальные клумбы взглядом генерала, оценивающего плацдарм для высадки десанта.
— Тесновато у вас тут, — заявила она вместо приветствия. — Грядок мало. Зачем столько цветов? Их же жрать нельзя. Сережа, помогай разгружаться!
Началось то, что я позже назвала «Операцией Саранча».
Двое детей Вити, близнецы семи лет, которых, кажется, воспитывали волки, тут же начали носиться по участку. Через пять минут один из них с разбегу влетел в мою альпийскую горку. Я услышала хруст. Это ломался редкий карликовый можжевельник, который я везла из питомника на другом конце области.
— Осторожнее! — крикнула я.
— Они же дети, им нужна энергия! — огрызнулась жена Вити, тощая блондинка с вечно недовольным лицом, закуривая прямо над моими розами.
Вечер превратился в ад. Мангал они поставили не в специально оборудованной зоне, выложенной плиткой, а прямо посередине лужайки, потому что «тут солнце дольше светит». Дым от розжига, воняющий бензином, поплыл в окна дома.
Музыка. О, эта музыка. Вместо шума ветра мой участок наполнился блатным шансоном. «Владимирский централ» вперемешку с пьяным хохотом Вити.
Я пыталась сохранить лицо. Я честно пыталась. Я нарезала салаты, достала свои соленья.
Когда застолье закончилось, гора грязной посуды возвышалась в раковине, как Эверест. Жир, кетчуп, объедки.
— Девчонки, ну вы тут приберитесь, а мы пока еще по одной, — скомандовал Витя.
Я посмотрела на жену Вити. Она демонстративно зевнула.
— Ой, Лен, я так умоталась с дороги. Ты же хозяйка, ты лучше знаешь, где у тебя что лежит. Мы же отдыхать приехали, а не убирать, правда?
Эта фраза. Она прозвенела в воздухе, как пощечина. «Мы отдыхать приехали».
Я посмотрела на Сергея. Он старательно отводил глаза, нанизывая очередной кусок мяса на шампур.
— Лен, ну правда, — шепнул он мне на ухе, когда я зашла на кухню за водой. — Не начинай. Они гости. Потерпи пару дней.
Я промолчала. Я вымыла посуду. Я собрала разбросанные по участку пластиковые стаканчики. Я даже проглотила слезы, когда увидела, что кто-то (судя по размеру ноги — Витя) наступил прямо в центр куста хосты.
Но «пара дней» растянулась.
В воскресенье они не уехали.
— Ой, так хорошо сидим! — заявила тетка Галя, развалившись в моем любимом шезлонге, который теперь угрожающе скрипел под её весом. — Витюш, возьми отгул на понедельник. Лена, у тебя еще огурцы остались? Тащи.
Они уехали только во вторник утром. Я осталась на руинах. Газон был выжжен пятнами от мангала и колес. Альпийская горка разрушена. В беседке пахло прокисшим пивом и дешевыми сигаретами.
— Ну вот, хорошо же посидели! — радостно сказал Сергей, провожая родню. — Душевно!
Я тогда ничего не сказала. Я просто взяла грабли и пошла восстанавливать то, что можно было спасти.
Но настоящий кошмар начался через неделю. В пятницу мне позвонил Сергей.
— Ленусь, тут такое дело… Вите так понравилось у нас! Он говорит, у детей иммунитет поднялся. Они опять едут. И тетку Галю берут.
— Нет, — сказала я. Твердо.
— Лен, ну неудобно отказывать! Они уже мясо купили. Они же родня! Не будь букой.
И они приехали снова. И снова.
Июнь превратился в июль. Моя дача перестала быть моей. Каждые выходные превращались в день сурка. Я приезжала с работы, мечтая о тишине, а попадала в кабак.
Я превратилась в бесплатную прислугу.
— Ленка, где майонез?
— Лена, у тебя полотенца кончились!
— Тетя Лена, я разбил гномика!
Мои цветы гибли один за другим. Пионы были срезаны теткой Галей («Надо же домой букетик, они тут все равно осыплются»). Клубнику, которую я лелеяла для варенья, сожрали и перетоптали дети, пока она была еще зеленой.
Но последней каплей стал не мусор. И не шум.
Это случилось в середине августа.
Я приехала пораньше, в четверг, чтобы успеть хоть немного побыть одной. Но они уже были там. У Вити, оказывается, был дубликат ключей — Сергей дал, «на всякий случай».
Я вошла в калитку и замерла.
Вдоль забора, который отделял мой участок от соседа Павла Петровича, стояли мои любимые туи. Изумрудные, пушистые, высаженные ровной стеной, чтобы закрывать вид на соседский сарай.
Туй не было.
Вместо них зияли ямы.
— О, Ленка! — Витя вышел из бани (моей бани!), замотанный в простыню. — Ты глянь, как просторно стало!
— Где… где туи? — прошептала я. Голос пропал.
— Да мы их выкопали, — махнула рукой тетка Галя, выходя с миской шашлыка. — Теть Любе на дачу отвезли, ей нужнее. А то тут темно от них, сырость разводят. И вид на поле закрывают. Да и сосед твой, Пашка, жаловался, что тень от них. Мы с ним, кстати, перетерли через забор. Нормальный мужик, хоть и воняет от него навозом.
Они выкопали мои туи. И подарили их кому-то.
Я посмотрела на Сергея. Он сидел на крыльце и виновато ковырял носком кроссовка доску.
— Лен, ну они сказали, что так лучше будет… Я не успел остановить…
В этот момент во мне что-то умерло. Та часть меня, которая хотела быть хорошей женой, гостеприимной хозяйкой и частью этой семьи. Она сдохла, и труп её начал разлагаться мгновенно.
Я посмотрела на забор справа. Там, за сеткой-рабицей, начинались владения Павла Петровича.
Павел Петрович был легендой нашего СНТ. Угрюмый, нелюдимый старик, который держал кур, гусей и двух огромных свиней. Весь поселок с ним воевал из-за запаха. Правление СНТ писало жалобы, соседи судились. Паша посылал всех матом и мечтал расширить хозяйство, но ему не хватало земли — его участок был крошечным, всего три сотки, зажатый между мной и дорогой.
«Ваши родственники — свиньи, Лена», — как-то сказал он мне через забор, когда Витя в очередной раз включил Лепса в три часа ночи. — «Мои Борька и Машка интеллигентнее будут».
Я стояла посреди своего уничтоженного рая. Витя рыгал, тетка Галя командовала парадом, дети визжали, ломая остатки флоксов. Сергей прятал глаза.
— Приятного аппетита, — сказала я очень спокойным голосом.
— Во! Другой разговор! — обрадовался Витя. — Садись, штрафную нальем!
— Нет, спасибо. Голова болит. Пойду прогуляюсь.
Я вышла за калитку. Ноги сами понесли меня не к лесу, а к покосившемуся забору соседа.
Павел Петрович копался в навозной куче. Запах стоял такой, что резало глаза, но сейчас этот запах казался мне ароматом возмездия.
— Павел Петрович, — позвала я.
Он поднял голову, прищурился.
— Чего тебе? Опять твои упыри музыку врубили? Я сейчас участкового вызову, мне плевать.
— Не надо участкового, — я подошла вплотную к сетке. — У меня к вам деловое предложение. Вы всё еще хотите расширить свинарник?
— Хочу, — буркнул он настороженно. — Но земли нет.
— Земля есть, — я улыбнулась, и, наверное, эта улыбка была страшной, потому что сосед отступил на шаг. — Шесть соток. Дом, баня, скважина. И никаких туй, чтобы затенять солнце вашим свиньям.
Павел Петрович вытер руки о штаны. В его глазах загорелся хищный огонек.
— Ты чего, Ленка? Продаешь, что ли? А муженек твой? А табор этот цыганский?
— А это, Павел Петрович, уже будет не моя проблема. Это будет ваш… бонус.
Я достала телефон и открыла приложение банка, проверяя счет. Кредит за дачу был оформлен на меня. Участок был записан на меня — подарок моих родителей до свадьбы. Сергей не имел на него никаких прав.
— Сколько? — спросил сосед.
Я назвала цену. На двадцать процентов ниже рыночной, но с одним условием.
— Оформляем дарственную прямо завтра. Быстро. Без лишних вопросов. И вы въезжаете немедленно. Как только получите документы.
Павел Петрович сплюнул в траву, посмотрел на мой дом, где Витя как раз начал орать тост «За хозяев!», и ухмыльнулся щербатым ртом.
— По рукам, соседка. Завтра у нотариуса.
Я вернулась на участок.
— Где была? — спросил Сергей.
— Дышала воздухом, — ответила я, беря шампур. — Знаешь, Сережа, я тут подумала… Ты прав. Родня — это святое. Пусть отдыхают. Им тут скоро будет очень… весело.
Врать мужу оказалось на удивление легко. Гораздо легче, чем отстирывать кетчуп с льняных скатертей. Когда в тебе выгорают чувства, на их месте образуется ледяная пустота, в которой любой обман звучит убедительно.
В пятницу утром я сказала Сергею, что возьму отгул, чтобы «подготовить дом к зиме и увезти ценные вещи».
— Да какая зима, Лен, август на дворе! — отмахнулся он, натягивая носок. — Ты опять начинаешь? Галя звонила, они в субботу приедут пораньше. Хотят барана на вертеле зажарить. Витя где-то достал целую тушу.
Барана. На моей альпийской лужайке.
Раньше я бы заплакала. Раньше я бы устроила скандал. Сейчас я лишь слабо улыбнулась.
— Пусть жарят, Сережа. Пусть делают, что хотят. Я просто заберу бабушкин сервиз и технику. Чтобы не мешались.
Сергей посмотрел на меня с подозрением, но потом облегченно выдохнул. Он решил, что я смирилась. Что я сломалась и приняла свою участь бессловесной обслуги при его «дворянском гнезде».
— Вот и умница, — он чмокнул меня в щеку. — Ты же у меня мудрая женщина. А сервиз забирай, конечно. Витькины дети шебутные, мало ли.
Как только дверь за ним захлопнулась, я начала действовать.
Встреча с Павлом Петровичем была назначена на десять утра у нотариуса в райцентре. Сосед приехал на своей древней «Ниве», от которой за версту несло соляркой и навозом. Но сегодня этот запах казался мне ароматом победы. Павел Петрович вырядился в выходной пиджак, который был ему мал в плечах, и выглядел как мафиози на пенсии.
— Документы принесла? — буркнул он вместо «здравствуйте».
— Все здесь.
Я выложила на стол папку. Свидетельство о собственности (получено до брака, спасибо папе), кадастровый паспорт, мой паспорт.
Нотариус, строгая дама в очках, посмотрела на нас с недоумением. Контраст был разительный: я в офисном костюме и Павел Петрович с обветренным лицом и руками, в которые въелась земля.
— Договор купли-продажи? — уточнила она.
— Да, — кивнула я. — И акт приема-передачи. Сегодняшним числом.
— Нотариальное согласие супруга? — дежурно спросила она.
— Не требуется. Имущество приобретено до вступления в брак, брачного договора нет. Я единственный собственник.
Это был мой козырь. Сергей был прописан в квартире своей мамы. На даче он был никем. Гостем. Таким же, как и его наглая родня.
Процедура заняла час. Мы оформили сделку быстро. Цену в договоре указали кадастровую, остальное Павел Петрович передал мне наличными в толстом конверте, перемотанном резинкой для денег. Купюры были старыми, мятыми, пахли погребом, но это были самые честные деньги, которые я когда-либо держала в руках.
— Ну, хозяйка… то есть, бывшая хозяйка, — ухмыльнулся сосед, пряча свои экземпляры документов во внутренний карман. — Когда мне заезжать?
— Ключи я вам отдам сейчас, — я протянула связку. — Но у меня к вам просьба. Подождите до воскресенья вечера. Или до понедельника утра.
— А че так? — нахмурился он.
— Там сейчас… квартиранты. Родственники мужа. Я хочу, чтобы сюрприз был полноценным.
Павел Петрович загоготал так, что в приемной нотариуса зазвенели стекла в шкафах.
— Добро! Я как раз забор хотел снести между нами в понедельник. Трактор уже договорился подогнать. Борьке с Машкой (так звали его свиней) простор нужен.
Мы пожали руки. Его ладонь была шершавой, как наждак.
Вернувшись на дачу, я начала эвакуацию.
Это было похоже на мародерство в собственном доме. Я действовала методично и быстро. В свою машину я грузила всё, что было дорого моему сердцу: книги, картины, тот самый бабушкин сервиз, пледы, хорошую посуду.
Остальное — дешевую мебель из ИКЕА, старые занавески, садовый инвентарь — я оставляла. Это были декорации для финального акта пьесы.
Около пяти вечера позвонил Витя.
— Ленусик! Мы уже на подъезде! Открывай ворота, баран тяжелый!
Я вышла на крыльцо. Сердце колотилось, но не от страха, а от адреналина.
Внедорожник Вити и «Волга» тетки Гали въехали на участок. На этот раз они даже не пытались объехать остатки газона, а проехали прямо по центру, оставив глубокие колеи в размокшей после дождя земле.
— Привет труженикам тыла! — Витя вывалился из машины, уже поддатый. — Слышь, Ленка, мы тут с парнями покумекали. Места мало. Думаем, надо твою теплицу снести нахрен. Все равно ты там одни помидоры растишь, а купить их проще. Зальем бетон, поставим бильярд. Как тебе идейка?
— Отличная идея, Витя, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Просто гениальная.
Витя поперхнулся пивом от неожиданности. Он ждал сопротивления, скандала, чтобы с удовольствием его подавить. Мое согласие выбило у него почву из-под ног.
— Ну… это… тогда в следующие выходные и начнем! — нашелся он.
Тетка Галя выгружала из багажника баулы.
— Лена, ты чего в городе не купила одноразовую посуду? Я же просила! Опять мне мыть за всеми?
— Не переживайте, Галина Ивановна, — ответила я. — В этот раз мыть ничего не придется.
— Надеюсь, — буркнула она. — Кстати, Сережа сказал, ты вещи вывозишь. Зачем?
— Решила обновить интерьер. Старое выбросить, новое купить.
— Ой, транжира! — всплеснула руками тетка. — Лучше бы нам отдала. Вон у Витьки на балконе шкафа нет.
Вечер пятницы прошел в пьяном угаре. Они жарили того несчастного барана. Запах горелого жира пропитал всё. Музыка орала так, что стекла дребезжали.
Я сидела в своей спальне на втором этаже, среди пустых полок, и слушала.
Я прощалась с домом.
— Прости меня, — шептала я, гладя обои. — Так надо. Тебе будет лучше с хрюшками, чем с ними. Свиньи, по крайней мере, честные животные.
В субботу утром приехал Сергей. Он был в отличном настроении.
— Видишь, как хорошо? — сказал он, обнимая меня за плечи и глядя на то, как Витя рубит дрова прямо на ступенях террасы. — Все дружно, по-семейному. А ты боялась. Кстати, мама звонила. Говорит, хочет в сентябре сюда перебраться на месяц. Воздухом подышать. Ты же не против?
Это был контрольный выстрел. Если у меня и оставались сомнения, они исчезли.
— Конечно, Сережа. Пусть приезжает. Ей тут очень понравится компания.
Я собрала последние сумки.
— Ты куда? — удивился муж. — Мы же только начали! Сейчас баню затопим!
— Мне нужно в город, — соврала я. — Срочный отчет на работе. Начальник зверствует.
— В выходной? — нахмурился Сергей. — Ну ты даешь. Ладно, езжай. Но чтобы завтра к обеду была! Уху варить будем.
Я села в машину. Завела двигатель. Посмотрела в зеркало заднего вида.
Витя мочился на мою любимую тую (единственную, которую не успели выкопать в прошлый раз). Тетка Галя вытряхивала половик прямо на обеденный стол на веранде. Дети кидали камни в окна соседского сарая.
А за сеткой-рабицей стоял Павел Петрович. Он не работал сегодня. Он стоял, опершись на лопату, и смотрел на моих родственников тяжелым, оценивающим взглядом. Как мясник смотрит на стадо, которое скоро пойдет под нож.
Наши взгляды встретились. Он едва заметно кивнул и поднес палец к губам.
Я выехала за ворота.
— Прощай, «Зеленый бор», — сказала я вслух.
Я заблокировала номер Сергея в телефоне. Потом номера Вити, Гали и свекрови.
У меня было полтора дня тишины.
А в понедельник утром, ровно в 8:00, когда трактор Павла Петровича должен был снести разделительный забор, я планировала включить телефон.
Я ехала по трассе и улыбалась. Впервые за три месяца мне было по-настоящему легко. Я представляла лицо Сергея, когда он проснется не от пения птиц, а от дружелюбного хрюканья двухсоткилограммового борова Борьки, засунувшего рыло в открытую дверь веранды.
Но я даже не представляла, насколько фееричным будет финал.
Я сидела в кофейне на другом конце города. Передо мной стоял латте с идеальной пенкой и круассан. На часах было 08:15 утра понедельника.
Это было самое вкусное кофе в моей жизни. Вкус свободы.
Я достала телефон из сумочки. Черный экран отражал мое спокойное, немного бледное лицо. Глубокий вдох.
Я разблокировала контакты.
Телефон тут же завибрировал, как припадочный, чуть не спрыгнув со стола. Десятки пропущенных. Сообщения в мессенджерах сыпались сплошным потоком, сливаясь в единый цифровой вопль.
Звонил Сергей.
Я нажала «Ответить» и поднесла трубку к уху, но ничего не сказала.
— Лена!!! Лена, твою мать! Ты где?! — голос мужа срывался на визг. На заднем фоне творился акустический ад: женский крик (тетка Галя), детский плач, какой-то грохот и... отчетливое, довольное хрюканье. — Лена, Паша сошел с ума! Он снес забор! Он… Господи, уберите эту тварь! Витя, дай ему стулом!
— Доброе утро, Сережа, — сказала я. — Как спалось?
А началось все ровно в восемь.
Реконструкцию событий я составила позже, из сбивчивых рассказов Сергея и злорадного отчета Павла Петровича.
Утро в «Дворянском гнезде» было тяжелым. После вчерашнего празднования «освобождения от Ленки» (да-да, они пили именно за это) все спали мертвым сном. Витя храпел на диване в гостиной, тетка Галя оккупировала мою кровать, Сергей спал на раскладушке, а дети — где придется.
Идиллию нарушил рев дизельного двигателя.
Павел Петрович не стал мелочиться. Он не стал разбирать сетку-рабицу плоскогубцами. Он просто подогнал свой старый «Беларус», зацепил секцию забора тросом и дал по газам.
С металлическим скрежетом, похожим на стон умирающего робота, забор, разделявший наши участки, рухнул.
— Подъем, дармоеды! — этот крик Павла Петровича, усиленный эхом, заставил стекла дрожать.
Первым проснулся Витя. С трудом разлепив закисшие глаза, он выполз на крыльцо в одних трусах, намереваясь «пояснить соседу за шум».
Но слова застряли у него в горле.
Потому что границы больше не существовало. А со стороны участка Павла Петровича, по свежепроложенному пути, на мою ухоженную (в прошлом) лужайку величественно вступала армия вторжения.
В авангарде шел Борька.
Борька был не просто свиньей. Это был хряк-производитель весом под двести килограммов. Огромная гора жира, мышц и щетины, которая пахла так, что слезились глаза. За ним семенила Машка, свиноматка с выводком пестрых поросят, и десяток гусей, которые шипели как пробитые колеса.
— Э! Ты че творишь, дед?! — взвизгнул Витя.
Борька, увидев нового человека, радостно хрюкнул и ускорил шаг. Его привлек запах. На веранде, на низком столике, стоял таз с недоеденным оливье.
Свинья — животное умное и целеустремленное. Борька взлетел по ступенькам, опрокинув по дороге мангал, и сунул рыло прямо в таз.
На шум выбежала тетка Галя.
— Витя, кто там… А-а-а-а-а!!! — ее крик мог бы раскалывать камни.
Она увидела огромную грязную тушу, которая с чавканьем пожирала их завтрак, разбрасывая майонез по всей веранде.
Машка с поросятами тем временем рассредоточились. Поросята, визжа от восторга, ворвались в дом через открытую дверь.
— Пошли вон! Пшли! — Сергей, в панике натягивая штаны, пытался выгнать гуся, который щипал его за ноги.
И тут на сцену вышел Павел Петрович. В резиновых сапогах по бедро, с вилами наперевес (для антуража) и с папкой документов под мышкой.
Он перешагнул через поваленный забор и хозяйским шагом подошел к веранде.
— Чего разорались? — спросил он спокойно, глядя, как Витя пытается отбиться от Борьки шампуром. — Животину пугаете.
— Ты… ты ответишь! — орал Сергей. — Я полицию вызову! Это частная собственность! Убирай своих свиней!
Павел Петрович смачно сплюнул под ноги.
— Верно говоришь, Серега. Частная собственность. Моя.
Он достал из папки выписку из ЕГРН и ткнул ею в лицо моему мужу.
— Читать умеешь? Со вчерашнего дня собственник участка — Козлов Павел Петрович. То есть я. А вы тут кто? Я вас не звал. А вот Борьку звал. Борька тут прописан.
Сергей схватил бумагу. Руки у него тряслись. Он читал, и лицо его меняло цвет с красного на пепельно-серый.
— Лена… продала? Тебе?
— Мне, — ухмыльнулся сосед. — И недорого, кстати, учитывая, в какой гадюшник вы тут все превратили. Короче, даю вам десять минут на сборы. Потом выпускаю вторую партию. У меня там еще козел есть, он бодучий, страсть.
Именно в этот момент Сергей набрал меня.
— Лена, скажи, что это шутка! — орал он в трубку. — Тут свиньи! В доме свиньи! Они сожрали оливье!
— Я знаю, Сережа, — ответила я, отламывая кусочек круассана. — Павел Петрович предупреждал, что будет расширяться.
— Как ты могла?! Без меня?! Это же наша дача!
— Нет, Сережа. Это была моя дача. А «наша» она была только тогда, когда нужно было платить за электричество или копать грядки. А когда приезжал твой табор, она становилась «их».
— Мы же семья! — взвыл он. — Мама хотела приехать!
— Вот пусть мама и приезжает. К Павлу Петровичу. Они с Борькой, думаю, найдут общий язык. Кстати, передай Вите, чтобы не бил свинью. Это порча чужого имущества. Паша засудит.
— Ты сумасшедшая… — прошептал он. — Ты просто стерва.
— Возможно, — согласилась я. — Зато у меня теперь есть деньги, нет кредита и, самое главное, нет вас.
— Что значит «нет нас»? — насторожился он.
— То и значит. Я подаю на развод, Сережа. Вещи свои можешь забрать у своей мамы, я вчера вечером отвезла твои чемоданы ей под дверь. Ключи от квартиры я оставила в почтовом ящике. Замки сменю сегодня к вечеру.
Я положила трубку. И заблокировала номер снова. Теперь навсегда.
Эвакуация, как мне потом рассказали соседи, была позорной.
Витя, ругаясь матом, запихивал детей в машину. Тетка Галя пыталась спасти остатки еды, но Борька был настойчив и отжал кастрюлю с шашлыком. Жена Вити рыдала, потому что наступила в свежую кучу, оставленную Машкой прямо у крыльца.
Сергей бегал кругами, пытаясь собрать разбросанные вещи, пока Павел Петрович стоял с секундомером и громко отсчитывал время:
— Две минуты осталось! Козла выпускаю!
Они уехали, оставив после себя хаос, грязь и облако выхлопных газов.
Как только последняя машина скрылась за поворотом, Павел Петрович загнал трактор, закрыл ворота (которые теперь были чисто символическими) и пошел кормить свое увеличившееся стадо.
Мой бывший сад превратился в свинарник. Буквально. Но, честно говоря, разница между тем, что было при родственниках мужа, и тем, что стало при свиньях, была невелика. Свиньи хотя бы не включали шансон.
Через месяц я купила маленький домик в другом районе. Далеко от города, в глуши, где нет даже нормальной дороги. Никто не знает, где он.
Я снова посадила пионы.
Иногда, сидя вечером на новой веранде с бокалом вина, я вспоминаю лицо Сергея. И думаю, что месть — это блюдо, которое подают не просто холодным. Его подают с гарниром из свежего навоза и хрюканьем.
Говорят, Сергей пытался судиться. Пытался доказать, что сделка была фиктивной, что я его обманула. Но юристы быстро объяснили ему, что прав у него — как у того гуся.
А Витя больше не ездит на шашлыки. Говорят, он стал вегетарианцем. Психологическая травма после встречи с Борькой.
Я сделала глоток вина и улыбнулась своим новым цветам.
Тишина.
Благословенная, абсолютная тишина.
