В воздухе пахло корицей, хвоей и моим фирменным запеченным гусем, который сейчас медленно остывал в огромной сумке-переноске. Я стояла перед дверью квартиры номер 48 и пыталась отдышаться. Три этажа пешком (лифт, как назло, решил взять выходной именно в Сочельник), плюс чемодан на колесиках, плюс пакеты с подарками, плюс этот чертов гусь.
Мне пятьдесят два года. В этом возрасте женщины обычно мечтают о внуках, покое и хорошем креме для лица. Я же мечтала только об одном: чтобы мой сын Артем хотя бы раз улыбнулся мне так же искренне, как он улыбается своим коллегам в Инстаграме.
Я поправила выбившуюся прядь волос, натянула на лицо самую лучезарную, всепрощающую материнскую улыбку и нажала на звонок.
Дверь открылась не сразу. Слышался смех, звон бокалов, какая-то модная музыка. Потом щелкнул замок, и на пороге возникла Лера, моя невестка. На ней было платье-комбинация, которое стоило, наверное, как моя почка, и выражение лица человека, обнаружившего в супе муху.
— О, — сказала она вместо приветствия. — Елена Сергеевна. А мы думали, вы к шести.
— С Рождеством, деточка! — я попыталась протиснуться в коридор, но Лера стояла насмерть, как спартанец в ущелье. — Я решила приехать пораньше, помочь с нарезкой. Артем дома?
— Тема! — крикнула она, не оборачиваясь, и наконец сделала шаг назад, впуская меня. — Мама приехала. С гусем. Опять.
Из гостиной вышел мой сын. В белой рубашке, с бокалом виски, он выглядел как картинка из журнала «Успешный успех». И смотрел на меня так, будто я была курьером, перепутавшим адрес.
— Мам, мы же договаривались, — в его голосе звенела сталь. — Никакой готовки. Мы заказали кейтеринг. Японская кухня, минимализм.
— Но это же Рождество, Артемушка, — я опустила тяжелую сумку на пол. Запах гуся предательски вырвался наружу, заполняя их стерильно-бежевый коридор ароматом чеснока и яблок. — Какой кейтеринг? Я двое суток его мариновала. И твой любимый оливье...
— Оливье — это прошлый век, — фыркнула Лера, разглядывая свой маникюр. — И этот запах... Тема, у нас через час придут Милохины. Весь дом теперь пахнет столовой.
Я замерла, не успев снять пальто. Внутри что-то оборвалось. Не громко, без треска, просто тихонько дзынькнуло, как лопнувшая струна. Я ехала через весь город, я потратила половину пенсии на подарки, я везла этот чемодан с нарядами, потому что Артем сам — сам! — неделю назад сказал: «Мам, оставайся у нас на пару дней, места хватит».
— Я могу вынести его на балкон, — тихо сказала я. — Или...
— Мам, послушай, — Артем подошел ближе, но не обнял. Он понизил голос, чтобы Лера не слышала, хотя она прекрасно все слышала. — Давай честно. Мы не планировали вот этого всего... домостроя. У нас будут важные люди. Партнеры. Твое присутствие, твоя суета, эти баулы... Это не вписывается.
— Не вписывается? — переспросила я. — Я твоя мать, Артем. Я не старый диван, чтобы вписываться или не вписываться в интерьер.
— Ты начинаешь, — он поморщился. — Ты всегда всё драматизируешь. Лера нервничает, я нервничаю. Ты давишь своим «добром». Может быть, тебе лучше... ну, не знаю. Встретить праздник дома? В спокойной обстановке?
Я посмотрела на него. Внимательно. На морщинку между бровей, которую я целовала, когда он был маленьким и падал с велосипеда. На руки, которые я учила держать ложку. И вдруг поняла: он не шутит. И ему не стыдно. Ему просто неудобно. Я для него — как тот гусь. Слишком жирная, слишком пахнущая, слишком настоящая для его пластикового мира.
— Ты выгоняешь меня? — спросила я прямо.
— Не выгоняю. Просто предлагаю альтернативу, — он отвел взгляд. — Я вызову тебе такси. "Комфорт плюс". Оплачу.
Лера в глубине коридора демонстративно помахала рукой перед носом, разгоняя запах еды.
Я молча взялась за ручку чемодана.
— Не надо такси, — мой голос звучал странно твердо. — Я доберусь.
— Мам, ну не начинай концерт, — Артем потянулся к карману за телефоном. — Забери гуся, пожалуйста. И салаты.
Я развернулась. Мне хотелось заплакать, закатить истерику, швырнуть в них этим несчастным гусем. Но вместо этого я просто открыла входную дверь.
— С Рождеством вас, — сказала я в пустоту и вышла на лестничную площадку.
Дверь за моей спиной захлопнулась мгновенно. Слышно было, как дважды провернулся ключ.
Я осталась одна в холодном, полутемном подъезде. Лифт по-прежнему не работал. Спускаться вниз, на улицу, в метель, с чемоданом и сумками, не имея ни малейшего понятия, куда ехать (до моей квартиры на другом конце города было два часа пути, а ключи я, по иронии судьбы, оставила внутри чемодана, который был забит под завязку и обмотан пленкой), сил не было.
Я сделала два шага и просто села на свой чемодан. Прямо посередине площадки.
Рядом стояла сумка с едой. Я достала оттуда контейнер с оливье, сорвала крышку. Слез не было. Была только злая, холодная пустота. Я сидела в подъезде элитного дома, в норковой шапке, сидя на чемодане, и пальцами ела салат, глядя на обшарпанную стену.
— Отличная вечеринка, — раздался низкий голос. — Дресс-код, я смотрю, свободный?
Я вздрогнула и подняла голову.
Дверь напротив — квартира 49 — была открыта. На пороге стоял мужчина. Высокий, широкоплечий, в растянутом сером свитере и спортивных штанах. У него была трехдневная щетина и глаза цвета очень крепкого кофе. В одной руке он держал мусорный пакет, а в другой — поводок, на конце которого сидело нечто маленькое, лохматое и очень грустное.
— Уходите, — буркнула я, вытирая рот ладонью. — Я жду такси.
— Сидя на чемодане под дверью соседа? — он хмыкнул. — Оригинальный метод ожидания.
Мужчина вышел на площадку, кинул пакет в мусоропровод и посмотрел на меня сверху вниз. Не с жалостью, а с каким-то исследовательским интересом.
— Выгнали? — спросил он просто.
— С чего вы взяли? — я вздернула подбородок, стараясь сохранить остатки достоинства. — Может, я... Может, я люблю есть оливье на лестнице. Это... флешмоб такой.
— А, флешмоб. Понимаю. А гусь в сумке тоже для флешмоба? Или это группа поддержки?
Я посмотрела на сумку. Гусиная лапа торчала из фольги, как обвиняющий перст судьбы. Смех, который я сдерживала, вдруг вырвался наружу — нервный, лающий, переходящий во всхлип.
— Он не вписался в интерьер, — сказала я, и слезы наконец брызнули из глаз. — И я тоже. Мы оба слишком... пахнем реальностью.
Мужчина постоял минуту, глядя, как я размазываю тушь по щекам. Пес у его ног тихо тявкнул и лизнул мой ботинок.
— Так, — сказал сосед решительно. — Вставайте.
— Зачем?
— Потому что здесь сквозняк, а вы, судя по всему, еще не доели салат. И у меня, к сожалению, есть проблема, которую может решить только женщина, которая умеет готовить гуся и не боится есть руками.
— Вы маньяк? — я шмыгнула носом, глядя на него с подозрением.
— Хуже, — он криво усмехнулся, открывая свою дверь шире. — Я разведенный мужчина, у которого через полчаса будет шестилетняя дочь, а из еды в доме только пельмени и засохший сыр. Заходите. Меня зовут Игорь. А это, — он указал на пса, — Граф. И он, кстати, тоже был бы не прочь познакомиться с вашим гусем.
Я посмотрела на закрытую дверь сына. Там, за ней, играла музыка и никто не вспоминал обо мне. Я посмотрела на Игоря, который протягивал мне руку, чтобы помочь встать.
— Елена, — сказала я, вкладывая свою ладонь в его. — И если вы тронете меня хоть пальцем, я ударю вас замороженным гусем. Он тяжелый.
— Договорились, Елена, — серьезно кивнул он, подхватывая мой чемодан. — Гусь — это аргумент.
Я переступила порог квартиры напротив, даже не подозревая, что захлопнувшаяся дверь сына только что открыла для меня совершенно другую жизнь.
Квартира Игоря была полной противоположностью квартире моего сына. Если у Артема царил стерильный, бездушный минимализм, где каждая ваза стояла строго по фэншую, то здесь царил хаос. Но хаос живой, теплый и какой-то... мужской.
В прихожей пахло деревом и дорогим табаком. На вешалке, погребенной под куртками, висел велосипед. В углу громоздились рулоны ватмана — судя по всему, чертежи.
— Добро пожаловать в берлогу, — Игорь виновато улыбнулся, включая свет. Лампочка моргнула и загорелась теплым желтым светом. — Не обращайте внимания на бардак. Я переехал два месяца назад, после развода, и до сих пор живу в коробках.
Граф, лохматое недоразумение неопределенной породы, тут же начал обнюхивать мою сумку с гусем, виляя хвостом так, что я боялась, как бы он не взлетел.
— Где кухня? — спросила я, снимая пальто. Во мне включился режим «генерал на поле боя». Слезы высохли. Теперь была задача.
— Прямо по курсу. Но предупреждаю, там из еды только лед в морозилке и, кажется, банка шпрот.
Кухня оказалась просторной, но вопиюще пустой. На огромном деревянном столе лежали ноутбук, рулетка и пачка печенья. Раковина была забита чашками.
— Итак, — я поставила сумку на стол. — Игорь, у нас мало времени. Вы сказали, придет дочь. Сколько ей?
— Алисе шесть. Бывшая жена привезет её через... — он взглянул на наручные часы и побледнел. — Через двадцать минут. Елена, я честно не знаю, что делать. Я обещал ей праздник. Елку, ужин, волшебство. А сам... Замотался с проектом, забыл заказать доставку, елку купил какую-то облезлую... Я плохой отец.
Он опустился на стул и закрыл лицо руками. Я посмотрела на этого большого, сильного мужчину, который выглядел совершенно потерянным. В нем не было того высокомерия, которым сквозил мой сын. В нем была живая боль и страх разочаровать ребенка.
— Глупости, — отрезала я, закатывая рукава своего праздничного платья. — Плохие отцы не подбирают в подъезде незнакомых женщин с чемоданами, чтобы спасти праздник дочери. У вас есть духовка?
— Есть. Но я ее ни разу не включал.
— Включайте. 180 градусов. Где скатерть?
— Э-э-э... В коробке с надписью «Разное».
Через десять минут квартира преобразилась. Нет, бардак никуда не делся, но он стал фоном. Я нашла скатерть (немного мятую, но чистую), выгнала Игоря разбирать завалы в гостиной, а сама занялась гусем. К счастью, он был еще теплым, нужно было только подрумянить корочку.
Я металась по чужой кухне, как по своей собственной. Нашла приличные тарелки, выложила оливье в салатник (какое счастье, что я сделала тазик, а не порционно!), нарезала сыр, буженину, достала домашние соленья. Запах разогретого гуся с яблоками поплыл по квартире, вытесняя запах одиночества.
— Елена! — крикнул Игорь из гостиной. — Елка падает!
Я выбежала в комнату. В углу стояла живая, но очень кривая елочка, которую Игорь пытался закрепить скотчем к полу.
— У вас есть игрушки?
— Коробка. Но там мало.
Я открыла свой чемодан. Прямо посреди гостиной.
— Вот, — я достала пакет. — Это я везла Артему. Дизайнерские шары, ручная работа. Ему они «не в стиль». А нам подойдут.
Мы наряжали елку в четыре руки, торопливо, смеясь, когда Граф воровал мишуру. Игорь оказался высоким, ему не нужна была стремянка, чтобы надеть верхушку. В какой-то момент наши руки соприкоснулись. Его ладонь была горячей и шершавой. Он замер, глядя на меня.
— Спасибо, — тихо сказал он. — Вы... вы просто чудо, Елена Сергеевна.
— Я просто мама, которая сегодня оказалась не нужна своему сыну, — горько усмехнулась я. — Давайте не будем об этом. Звонок!
В дверь позвонили. Игорь дернулся, как от удара током.
— Спокойно, — я поправила ему воротник свитера. — Дышите. У нас пахнет гусем, елка стоит, музыка играет. Вы лучший папа на свете. Идите.
Он выдохнул и пошел открывать.
Я осталась в кухне, прислушиваясь.
— Привет, принцесса! — голос Игоря звучал неестественно бодро.
— Привет, — тонкий, недовольный голосок. — Пап, почему у тебя в подъезде пахнет едой, как в столовой?
— Это... это сюрприз.
— Здравствуй, Игорь, — холодный женский голос. Бывшая. — Я заберу Алису завтра в двенадцать. У нее аллергия на цитрусовые, помнишь? И не давай ей смотреть планшет перед сном.
Дверь хлопнула. В коридоре воцарилась тишина.
— Пап, а кто это? — спросила девочка.
Я вышла в коридор, вытирая руки полотенцем. На пороге стояла маленькая девочка в розовом пуховике, похожая на нахохлившегося воробья. Она смотрела на меня огромными, как у отца, карими глазами.
— Здравствуйте, Алиса, — улыбнулась я. — Меня зовут тетя Лена. Я помощница Деда Мороза по кухне. И если ты сейчас не поможешь мне спасти гуся от твоего пса Графа, мы останемся без ужина.
Алиса моргнула. Потом посмотрела на Графа, который уже сидел у двери кухни и гипнотизировал пространство.
— Он съест гуся? — серьезно спросила она.
— Целиком. Вместе с яблоками.
Алиса быстро стянула ботинки и побежала на кухню.
Вечер прошел как в тумане, но это был теплый, золотистый туман. Мы ели гуся, который получился божественным (даже лучше, чем обычно, может, потому что духовка Игоря жарила сильнее). Алиса сначала дичилась, но после третьей ложки оливье оттаяла. Она рассказывала про садик, про то, что мама не разрешает ей есть майонез, но "этот салат такой вкусный".
Игорь смотрел на дочь с обожанием, а на меня — с немым восторгом. Он подливал мне вино (нашлось в закромах), шутил, рассказывал смешные истории со стройки. Оказалось, он главный архитектор крупного проекта, человек умный, начитанный, но совершенно беспомощный в быту.
— А почему вы не со своими детьми? — вдруг спросила Алиса, обгладывая гусиную ножку. Детская непосредственность, бьющая под дых.
Повисла пауза. Игорь напрягся, готовый перевести тему.
— Мой сын вырос, Алиса, — сказала я спокойно. — У него теперь своя семья, свои правила. А взрослым мальчикам иногда нужно побыть одним, без мамы.
— Глупый он, — заявила Алиса, вытирая жирные губы салфеткой. — Я бы тебя не выгнала. Ты готовишь лучше, чем мама. Мама только брокколи варит.
Игорь поперхнулся вином. Я рассмеялась.
Когда Алиса, утомленная едой и игрой с Графом, уснула на диване в гостиной под мерцание гирлянды, мы с Игорем остались на кухне. Гора грязной посуды возвышалась в раковине, но нам было все равно.
— Я не знаю, как вас благодарить, — Игорь крутил в руках пустой бокал. — Вы спасли меня от позора. Алиса счастлива. Это... это было настоящее Рождество. Впервые за много лет.
— Не за что, — я чувствовала приятную усталость. — Мне тоже было нужно... почувствовать себя полезной.
— Елена, — он вдруг накрыл мою руку своей. — А что вы будете делать завтра? И вообще... где вы живете?
— На другом конце города, — вздохнула я. — Придется вызывать такси.
— Не надо такси, — он повторил фразу моего сына, но с совершенно другой интонацией. — Оставайтесь. В гостиной диван раскладывается. Он удобный. А утром... утром придумаем. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы вы уходили. И Алиса расстроится.
Я посмотрела в его кофейные глаза. В них не было жалости. В них был интерес. И надежда.
Телефон в моей сумке вдруг пискнул. Пришло сообщение. Я достала мобильник.
Сообщение от "Сынок": Мам, ты где? Мы нашли твои ключи в прихожей. Лера волнуется. Ты что, обиделась?
Я смотрела на экран. "Лера волнуется". Конечно. Волнуется, что свекровь замерзнет под забором и это испортит им репутацию.
Я подняла глаза на Игоря. Он ждал ответа.
— Знаете, Игорь, — я выключила телефон и положила его экраном вниз на стол. — Пожалуй, я останусь. Гуся мы не доели, а оставлять его Графу — преступление.
Игорь улыбнулся. И от этой улыбки у меня внутри стало теплее, чем от глинтвейна.
— Тогда я стелю в гостиной. А посуда... посуда подождет до завтра.
В этот момент за стеной, в квартире 48, громко, на весь этаж, заиграла какая-то техно-музыка, и послышался пьяный хохот. Вечеринка сына была в разгаре. Но мне впервые за вечер было абсолютно все равно.
Я была дома. Пусть и в чужой квартире.
Утро наступило не с звонка будильника, а с ощущения тепла и запаха кофе. Настоящего, свежемолотого, с нотками кардамона. Я открыла глаза и несколько секунд смотрела в чужой потолок с лепниной, пытаясь понять, где я.
События вчерашнего вечера нахлынули волной: обида, холодный подъезд, гусь, Игорь, елка. Я лежала на широком диване в гостиной, укрытая пушистым шерстяным пледом. Рядом, на ковре, спал Граф, смешно дергая лапой во сне.
В квартире было тихо, если не считать тихого звяканья посуды на кухне. Я села, поправила волосы. На мне была футболка Игоря, которую он галантно выдал мне вместо пижамы — она доходила мне до колен и пахла тем самым мужским парфюмом, от которого кружилась голова.
Я встала и на цыпочках подошла к двери кухни. Картина, которая открылась моим глазам, заставила сердце пропустить удар.
Игорь, взъерошенный, в одних джинсах и фартуке, надетом на голое тело, пытался перевернуть блин на сковородке. Рядом на высоком стуле сидела Алиса, болтая ногами, и с аппетитом уплетала холодную гусиную ножку прямо руками.
— Пап, он горит, — философски заметила девочка.
— Это не гарь, это карамелизация, — парировал Игорь, ловко (почти) подбрасывая блин. Блин шлепнулся мимо сковородки, прямо на плиту. — Черт. То есть... блин.
— Доброе утро, кулинары, — сказала я, входя в кухню.
Игорь обернулся. Увидев меня в своей футболке, он замер. В его глазах вспыхнул такой откровенный, теплый огонек, что я, взрослая женщина, почувствовала, как краска заливает щеки.
— Елена Сергеевна, — он улыбнулся. — Мы тут пытаемся изобразить завтрак. Но гусь пока выигрывает у блинов со счетом 3:0.
— Снимай фартук, — скомандовала я, мягко отстраняя его от плиты. — Ты архитектор, вот и строй башни из кубиков с дочерью. А тестом займусь я.
Следующие полчаса были похожи на идиллию из рекламы майонеза, которую я всегда считала враньем. Мы завтракали, смеялись, Алиса рассказывала мне свои сны. Я смотрела на Игоря и думала: как странно устроена жизнь. Вчера я думала, что она закончилась, а сегодня кажется, что я только начала дышать полной грудью.
Идиллию нарушил звонок в дверь. Настойчивый, требовательный.
Игорь напрягся. Алиса перестала жевать.
— Это мама? — спросила она тихо.
— Нет, мама приедет к двенадцати, — Игорь посмотрел на часы. — Сейчас десять.
Звонок повторился. Длинный, раздражающий звук.
— Я открою, — Игорь встал, накидывая на плечи рубашку.
Я осталась на кухне, но интуиция, выработанная годами материнства, уже кричала мне: «Тревога!». Я вышла в коридор следом за ним, плотнее запахивая плед поверх футболки.
Игорь распахнул дверь.
На пороге стоял Артем.
Мой лощеный, успешный сын выглядел так, будто его прожевали и выплюнули. Под глазами залегли тени, безупречная укладка превратилась в гнездо, а от дорогого костюма разило вчерашним алкоголем и усталостью.
Он не сразу увидел меня. Он смотрел на Игоря мутным взглядом.
— Слушай, сосед, — голос Артема был хриплым. — Извини, что долблюсь. Ты вчера... не видел тут женщину? С чемоданом. Такую... в возрасте.
— В возрасте? — переспросил Игорь ледяным тоном, скрестив руки на груди. — Ты имеешь в виду красивую, элегантную леди, которую кто-то выставил за дверь в Рождество?
Артем поморщился, как от головной боли.
— Не выставил, а... возникло недопонимание. Она телефон не берет. Лера истерит. Мы ключи ее нашли, она не может попасть домой. Я думал, может, она внизу сидит, консьержка сказала, что никто не выходил...
— Я здесь, Артем, — сказала я, выходя из тени прихожей.
Сын вздрогнул. Его взгляд метнулся ко мне. Он увидел мои босые ноги, футболку Игоря, распущенные волосы. Увидел Игоря, который стоял рядом со мной не как сосед, а как стена.
Глаза Артема округлились.
— Мам? — он поперхнулся воздухом. — Ты что... Ты здесь ночевала? У него?
— У Игоря, — поправила я спокойно. — И да, я ночевала здесь.
— Но... — Артем растерянно переводил взгляд с меня на Игоря. — Мам, ты с ума сошла? Тебе пятьдесят два года! Что ты устроила? Лера там с ума сходит, гости спрашивали, где бабушка, нам пришлось врать, что тебе стало плохо!
— Мне стало очень хорошо, Артем, — я подошла ближе к двери. — Впервые за долгое время.
— Так, хватит, — он махнул рукой, включая привычный начальственный тон. — Собирайся. Поиграли в драму и хватит. У нас там гора посуды, домработница не вышла, праздники же. Лера не знает, как включать посудомойку, и вообще... Нам нужно прибраться перед приездом ее родителей. Пошли.
Он протянул руку, чтобы взять меня за локоть. Как вещь. Как пылесос, который временно поставили не в тот угол.
Но его руку перехватил Игорь. Спокойно, но жестко.
— Руку убери, — тихо сказал он.
— Ты кто вообще такой? — взвился Артем, пытаясь вырваться, но хватка у архитектора была железной. — Это моя мать!
— Это Елена Сергеевна, — отчеканил Игорь. — И она — моя гостья. Она не прислуга, не посудомойка и не реквизит для вашего семейного фото. Она пойдет туда, куда сама захочет.
Артем замер. Он впервые посмотрел на соседа не как на мебель, а как на угрозу. Потом перевел взгляд на меня. В его глазах читалась смесь обиды, недоумения и... страха. Страха ребенка, который вдруг понял, что мама больше не принадлежит ему безраздельно.
— Мам? — его голос дрогнул. — Ты что, серьезно? Ты променяешь семью на... на вот это? На соседа-алкаша?
— Игорь не алкаш, — сказала я твердо. — И у него потрясающая дочь. И гуся мы съели. Было очень вкусно. Знаешь, Артем... Я тебя очень люблю. Ты мой сын. Но я больше не позволю тебе вытирать о себя ноги. Я не «вписываюсь» в твой интерьер? Отлично. Я создам свой.
— То есть ты не придешь? — он выглядел ошарашенным. До него только сейчас доходил смысл происходящего. — А как же уборка? А ключи?
— Ключи оставь на тумбочке, — я кивнула на столик в коридоре Артема, видневшийся в открытую дверь напротив. — Я заберу их потом. Когда поеду домой. Или не поеду. Это уже мое дело.
Артем стоял еще минуту, открывая и закрывая рот. Ему было что сказать — про мой возраст, про приличия, про то, «что люди скажут». Но глядя на Игоря, возвышающегося надо мной скалой, он промолчал.
— Ну и ладно, — выплюнул он наконец, разворачиваясь. — Ну и сиди тут. С Рождеством, мама.
Он пошел к своей двери, сутулясь, вдруг ставший похожим на обиженного подростка, а не на успешного бизнесмена. Дверь квартиры 48 хлопнула, но на этот раз звук не отозвался болью в моем сердце.
В коридоре повисла тишина.
Игорь медленно разжал кулак. Повернулся ко мне. В его глазах было беспокойство.
— Ты как? — спросил он.
— Знаешь, — я глубоко вздохнула и улыбнулась. — Кажется, я только что сбросила килограмм восемьдесят лишнего веса.
Игорь рассмеялся и, не спрашивая разрешения, обнял меня. Крепко, надежно. Я уткнулась носом в его плечо, вдыхая запах дома.
— Тетя Лена! — раздался звонкий голос с кухни. — Граф доел блины! Можно нам еще?
Мы переглянулись.
— Можно, — крикнул Игорь в ответ. — Только на этот раз готовит тетя Лена.
— Елена, — он посмотрел мне в глаза, не разжимая объятий. — Я знаю, это безумие. Мы знакомы меньше суток. Ты живешь на другом конце города. У меня сложная жизнь, алименты, собака и бардак в голове. Но... может, ты не будешь торопиться с ключами?
— У меня отпуск, — задумчиво произнесла я, поправляя воротник его рубашки. — Две недели. И я совершенно не планировала проводить его в одиночестве.
— Значит, остаешься?
— Остаюсь. Хотя бы пока мы не научим тебя печь нормальные блины.
Игорь наклонился и поцеловал меня. Не в щеку, как вчера, а по-настоящему. И в этом поцелуе было больше вкуса жизни, чем во всех мишленовских ресторанах, куда меня водил сын.
За окном пошел снег — крупные, пушистые хлопья, скрывающие серость города. В квартире 49 пахло пригоревшим тестом, кофе и хвоей. А где-то за стеной мой сын учился мыть посуду и, возможно, впервые в жизни — взрослеть.
Я закрыла дверь в прихожую. Мое Рождество только начиналось.
