Самолёт в Бангкок улетал в половине десятого утра. Артём даже не поцеловал меня на прощание: торопился, чемодан тяжёлый, мама нервничает.
Свекровь Надежда Петровна стояла рядом с сыном, поправляя воротник его куртки, словно он всё ещё пятилетний мальчик, а не двадцатишестилетний мужчина.
— Лен, ну, ты же понимаешь, — бормотал супруг, не глядя мне в глаза, — мы не можем остаться. Путевки оплачены, деньги немалые. Дед... он старый, что с него взять. Он уже всегда будет болеть, а нам отдохнуть нужно.
— Артёмушка, нам пора! — Надежда Петровна демонстративно посмотрела на часы. — Скоро регистрация начнется. Хватит изливаться в объяснениях.
Я молчала, стиснув зубы.
Дедушка Борис Семёнович, отец свекрови, лежал в ее квартире с температурой под сорок. Врач из поликлиники вчера говорил о госпитализации, но старик категорически отказывался ехать в больницу.
"Буду помирать дома!", — повторял он, отвернувшись к стене.
— Разбирайся сама с этим старикашкой! — бросила на прощание Надежда Петровна, затаскивая чемодан в такси. — Мы три года отпуск откладывали! В этот раз он нам его не испортит!
Артём виновато пожал плечами и скрылся в машине.
Я осталась одна во дворе, провожая взглядом красный "Солярис", увозящий моих родственников к теплому морю и беззаботности.
В квартире свекрови было тихо. Пахло лекарствами и той особенной старческой безнадежностью, которая поселяется в углах, когда человек долго болеет.
В комнате дедушки горел ночник. Борис Семёнович лежал неподвижно, грудная клетка едва заметно приподнимала одеяло.
Я работала медсестрой в частной клинике, поэтому сразу поняла, что дела плохи: пульс слабый, кожа землистого цвета, губы синюшные.
За последние несколько дней, которые я его не видела, дедушка заметно сдал.
— Борис Семёнович, — тихо позвала я, присаживаясь на краешек кровати. — Как ваше самочувствие?
Старик открыл глаза. Когда-то ярко-голубые, они теперь выглядели выцветшими, словно старая фотография.
— Лена... — еле слышно прошептал он. — Они уехали?
— Уехали.
— И ты осталась со мной.
Это не было вопросом. Дедушка устало прикрыл веки. Я потрогала его лоб. Он был горячий, но руки оставались ледяными.
Я поправила подушку и укрыла старика потеплее. В холодильнике нашла куриный бульон, который, видимо, вчера варила свекровь.
— Нужно поесть, — уговаривала я дедушку, поднося ложку к его губам.
— Не могу, — еле слышно ответил он. — Не лезет.
Я заставила его выпить хотя бы полчашки теплого чая с мёдом. Старик послушно делал глотки, но было видно, что каждое движение дается ему с трудом.
К вечеру Борису Семеновичу стало хуже. Температура поднялась ещё выше, начался бред. Дедушка метался на кровати, что-то бормотал про войну, про какие-то документы. Я вызвала врача на дом, но дежурный терапевт лишь развел руками:
— В таком состоянии только в стационар. Но если он отказывается...
— Нет! — неожиданно громко выкрикнул старик. — Никаких больниц!
Доктор ушёл, оставив мне пачку жаропонижающих и обезболивающих.
"Если совсем плохо станет, сразу звоните".
Ночь прошла в полудреме. Я сидела в кресле рядом с кроватью, прислушиваясь к неровному дыханию дедушки. Временами казалось, что оно вот-вот прервется.
***
Утром Борис Семенович не приходил в сознание несколько часов. Я измерила давление: критически низкое, пульс нитевидный. Губы старика совсем посинели, кожа стала восковой.
Дедушка лежал так тихо, что я несколько раз наклонялась к его лицу.
К полудню я не выдержала и попыталась дозвониться Артёму. Тот ответил лишь на пятый звонок. Его голос был сонным: у них там сейчас была глубокая ночь.
— Лен, ты чего? Мы только заселились...
— Артём, с дедушкой все очень плохо. Я волнуюсь за него.
— Да что ты паникуешь! — раздраженно бросил муж. — Он у нас каждую зиму так болеет. Дай ему антибиотик и не морочь голову.
— Артём, ты меня слышишь? Он может умереть!
— Лена, прекрати истерить! — в трубке послышался голос свекрови: "Артёмушка, что там твоя неуравновешенная жена опять выдумывает?" — У нас единственный за три года отпуск, понимаешь? Мы заплатили бешеные деньги! А ты нам тут сказки про чахлого старика рассказываешь!
— Но дедушка...
— Дед проживёт без нас две недели. Всё, я отключаюсь. Связь здесь плохая, да и роуминг дорогой.
В трубке раздались гудки.
Я уставилась на телефон, не веря собственным ушам. И этот бессердечный человек… мой муж?
К обеду Борис Семёнович совсем перестал реагировать на мои слова. Я влила ему в рот несколько капель воды. Он оставался неподвижным. Тогда я попыталась измерить температуру. Градусник показал 39,8. Руки старика стали совсем холодными.
В соседней комнате на столе лежали распечатанные билеты. Видимо, Артём забыл взять посадочные талоны на обратный рейс. Рядом валялись фотографии отеля из интернета: пальмы, белоснежный песок, голубая вода. Всё то, о чём они мечтали, пока дедушка медленно умирал в соседней комнате.
Я вернулась к постели больного. Дыхание старика стало прерывистым, с длинными паузами. Я быстро достала телефон и набрала 103.
— Скорая помощь, слушаю.
— Мне нужна бригада. У меня дедушка умирает...
Вдруг холодные пальцы сжали мою руку. Я вскрикнула и обернулась. Борис Семёнович смотрел на меня широко открытыми глазами. В них мелькнул неожиданно ясный, почти здоровый блеск.
— Алло? Алло, вы меня слышите? — раздался голос диспетчера из трубки.
— Не надо врачей, — прошептал дедушка, крепко держа мою руку своими ледяными пальцами; его голос был слабым, но удивительно твердым. — Положи трубку.
— Борис Семёнович, вам нужна помощь...
— Положи трубку, говорю!
Я растерянно посмотрела на него, потом на телефон.
— Извините, ложный вызов, — сказала я диспетчеру и отключилась.
Дедушка медленно приподнялся на подушке. Движения давались ему с огромным трудом, но в глазах горела какая-то внутренняя сила.
— Загляни в тумбочку, — сказал он, кивая на прикроватную тумбу. — Верхний ящик, за фотографиями. И ты поймёшь, почему они скоро будут умолять меня о прощении на коленях.
Я недоуменно посмотрела на старика. Дедушка снова откинулся на подушки, прикрыв глаза, но пальцы его по-прежнему крепко сжимали мою руку.
***
Я осторожно высвободила запястье и подошла к тумбочке.
Борис Семёнович молча наблюдал за мной, в его взгляде читалось напряженное ожидание. Я выдвинула верхний ящик: там лежали старые фотографии, очки для чтения, таблетки. За рамкой с фотографией военных лет я нащупала плотный конверт.
— Это? — спросила я, показывая находку.
Дедушка кивнул. Конверт был толстый, явно старый, но бумага качественная. Внутри оказались документы: копии каких-то договоров, справки, письма на бланках различных организаций. Почерк местами неразборчивый, печати расплылись от времени.
— Не понимаю, — призналась я, перебирая бумаги. — Что это всё означает?
— Садись, — слабым голосом промолвил Борис Семёнович. — Расскажу.
Я устроилась в кресле рядом с кроватью, держа документы на коленях. Дедушка закрыл глаза, словно собираясь с силами, потом заговорил тихо, но отчётливо:
— Двадцать лет назад я купил участок земли под Москвой. Десять соток в деревне Сосновка. Помнишь, мы туда ездили на дачу, когда ты только в семью пришла?
Я кивнула.
Конечно, я помнила тот старенький домик, заросший сад, баню, которую дедушка до последнего топил сам.
Артём всегда ворчал, что дача убыточная: далеко ехать, дом старый, огород хлопотный. И он, и свекровь постоянно требовали, чтобы дедушка избавился от этого участка.
Три года назад Борис Семенович заявил, что продал землю какому-то застройщику.
— Помню, как вы расстроились тогда, — кивнула я. — Говорили, что не можете больше ухаживать за хозяйством.
— Лена, — старик внимательно посмотрел на меня. — Я никому ничего не продавал три года назад.
— Как это? Но вы же дали Надежде Петровне и Артёму триста тысяч рублей за дачу...
— Дал. Из своих сбережений. А им сказал, что продал участок, — в голосе старика появилось еще больше твердости. — Хотел, чтобы они от меня отстали.
Я растерянно уставилась на него. Борис Семенович попросил воды. Напоив его из стакана, я заметила, что руки у него дрожат меньше, а в глазах появился лихорадочный блеск.
— В конце девяностых я работал в земельном комитете, — продолжил он увереннее. — Знал всех чиновников, разбирался в документах. Когда покупал участок, специально выбрал именно это место.
— Почему?
— Потому что знал, что рано или поздно там пройдет федеральная трасса. Москва растёт, нужны новые дороги. Документы об этом лежали у меня на столе еще в 2003 году.
Я недоуменно смотрела на дедушку. Он усмехнулся, и в этой улыбке мелькнула прежняя хитринка:
— Трасса построена в прошлом году. Наш участок попал в зону отчуждения. В августе государство выкупило у меня землю по рыночной цене, плюс компенсация за ущерб.
— Вы серьезно? — тихо спросила я, уже заранее зная ответ.
— Двенадцать миллионов рублей, — спокойно ответил дедушка. — Деньги лежат на моём счёте уже полгода.
Я онемела. Двенадцать миллионов! А муж и свекровь думали, что дача давно продана за копейки, потратили те триста тысяч на машину и всякие мелочи.
— Почему вы молчали? — выдохнула я.
— Хотел посмотреть, как они себя поведут, — устало произнес Борис Семёнович. — Тратили мои деньги на личные нужды, а когда мне плохо стало, сбежали в Таиланд.
***
В комнате повисла тишина.
Я переваривала услышанное, рассматривая документы в руках. Среди бумаг нашла справку из банка: действительно, на счету дедушки лежала огромная сумма. Двенадцать миллионов двести тысяч рублей.
— И они ничего не знают, — тихо повторила я.
— Понятия не имеют, — Борис Семенович откашлялся. — Надеются, что старик доживает последние дни. А сами в это время валяются на пляже и наслаждаются морем. Вот так, моя дорогая!
Я вспомнила, как Надежда Петровна в последние месяцы намекала, что квартира дедушки после его смерти должна достаться им, единственным наследникам. Как Артём жаловался, что "дед обуза", что "хватит тащить на себе старикашку". Как они планировали поездку в Таиланд, но при этом не купили дедушке нормальные лекарства, сэкономив на самом дешевом.
— Борис Семёнович, — я осторожно положила документы обратно в конверт. — А что вы собираетесь делать с этими деньгами?
Старик помолчал, глядя в потолок. Потом медленно повернул голову ко мне:
— Я уже оформил завещание. Еще месяц назад. У нотариуса на Тверской. Копия там, в конверте.
Я нашла нотариальный документ, пробежала глазами по строчкам и ахнула. Всё имущество, включая квартиру и деньги на счёте, было завещано мне. Единственной наследницей была указана Елена Викторовна Сорокина. То есть я.
— Но почему... почему мне? — растерянно спросила я. — Я же не родственница.
— Три года я наблюдал, — голос дедушки окреп. — Кто еду в холодильнике оставляет, когда к себе уезжает. Кто лекарства покупает на свои деньги, когда пенсии не хватает. Кто по вечерам чай приносит и про жизнь расспрашивает.
Я почувствовала, как к горлу подступает ком. Действительно, последние годы именно я ухаживала за дедушкой, когда Артём работал или отдыхал, а Надежда Петровна считала, что "со стариками она не нанималась возиться".
— Лена, — Борис Семёнович протянул мне руку. — Ты думаешь, я умираю?
Я посмотрела на него внимательнее. Цвет лица был лучше, чем утром, дыхание ровнее. Давление почти нормализовалось.
— Не знаю, — честно ответила я. — Сегодня утром думала, что да. А сейчас...
— А сейчас мне полегчало, — усмехнулся старик. — Знаешь почему? Потому что наконец решился рассказать правду. Тяжело жить с таким секретом, особенно когда видишь, как с тобой обращаются.
Он попросил меня помочь ему сесть на кровати. Его движения стали заметно увереннее, в глазах появился живой блеск.
— Вы чего-то хотите? — спросила я.
— Позвони им, — сказал дедушка. — Скажи, что мне совсем плохо стало. Что, может быть, не дождусь их возвращения.
— Зачем?
— Посмотрим, вернутся ли, — Борис Семёнович хитро прищурился. — Особенно когда узнают про завещание.
Я достала телефон. В Таиланде было утро, муж и свекровь наверняка не спали.
Артём ответил после нескольких гудков.
— Лен? Опять что-то случилось?
— Артём, с дедушкой все очень плохо, — сказала я, глядя на Бориса Семеновича. — Я думаю, он умирает.
— Да ладно тебе, — раздраженно фыркнул муж. — Вчера тоже говорила то же самое.
— Артём, я серьёзно. И ещё... он, оказывается, месяц назад оформил завещание у нотариуса…
Повисла пауза. Потом я услышала приглушенный голос свекрови:
"Что там? Что она говорит про завещание?"
— Лена, — голос супруга изменился. — Ты о чём?
***
— Борис Семёнович оформил завещание месяц назад, — спокойно повторила я в трубку. — Квартира, все сбережения... Артём, вам нужно вернуться.
Я услышала, как муж что-то быстро объясняет матери. Потом раздался требовательный и резкий голос свекрови:
— Лена! Немедленно дай трубку отцу!
— Он спит, — ответила я. — Очень слаб.
— Мы вылетаем сегодня же! — почти закричала Надежда Петровна. — Никого к нему не пускай! Никаких врачей, никаких нотариусов!
— Но билеты же...
— Плевать на билеты! — теперь к телефону вернулся Артём. — Лен, следи за дедом. Мы будем завтра вечером.
После звонка я сразу же начала наводить порядок. Помыла дедушку теплой водой с мылом, переодела в чистую пижаму и расчесала ему волосы. Поменяла постельное бельё, проветрила комнату и сварила куриный бульон. Борис Семёнович съел почти полную тарелку. К вечеру он уже сидел в кровати, листая книгу.
— Лена, как же мне с тобой хорошо и спокойно! Спасибо!
Я быстро прибралась в квартире: помыла полы, вытерла пыль, разложила вещи по местам. В холодильнике поставила новые продукты, которые купила для дедушки. Дом засиял чистотой и уютом.
Артём с матерью приехали к восьми вечера.
Надежда Петровна тут же бросилась к комнате отца и… замерла на пороге.
Борис Семёнович сидел в кровати и читал газету. В комнате была идеальная чистота, на тумбочке стояла ваза со свежими цветами.
— Папа? — растерянно протянула свекровь. — Но Лена же говорила...
— Говорила правду, — спокойно ответил дедушка, откладывая газету. — Два дня назад я действительно умирал. Температура под сорок, не ел, не пил. Пока вы загорали в Таиланде.
Артём подошёл ближе, недоверчиво разглядывая деда:
— Но сейчас ты выглядишь... нормально.
— Потому что Лена выходила меня, — Борис Семёнович кивнул в мою сторону. — Два дня и две ночи не отходила от постели. Кормила, поила, лекарства давала. А когда мне стало лучше, привела в порядок и квартиру убрала.
Надежда Петровна оглянулась на чистые комнаты, на меня, стоящую у двери. В ее глазах медленно разгоралась злость.
— Ты нас разыграл, — обвинила она отца. — Специально напугал про завещание!
— Не разыграл, — твёрдо ответил Борис Семёнович. — Я хотел проверить, вернетесь ли вы к умирающему старику, если запахнет деньгами. Ответ получил. Немедленно явились, как только про наследство услышали.
— Дед, мы же не знали, что тебе так плохо, — начал оправдываться Артём.
— Знали. Лена звонила, говорила вам. Но что вы ответили? Разбирайся сама с этим старикашкой! — голос дедушки задрожал от гнева. — Вот она и разобралась. А теперь поговорим о деньгах. Помните дачу, которую я "продал"?
Лица у них вытянулись. Я молча наблюдала, как Борис Семёнович рассказывает про двенадцать миллионов, про то, как государство выкупило землю под трассу. Про завещание, где всё было оставлено мне.
— Папа, — Надежда Петровна упала на колени возле кровати. — Папочка, милый, мы не знали! Прости нас! Мы все исправим!
— Поздно, — твердо ответил дедушка. — Завещание оформлено. Лена заслужила всё честно. Это мое последнее слово!
Они умоляли, торговались, обещали заботу и любовь. Но старик был непреклонен. А я думала о том, как странно устроена жизнь. Иногда справедливость приходит самым неожиданным образом.
— Не жалеешь? — спросил меня Борис Семёнович на следующий день, когда мы остались одни.
— О чём?
— Что пришлось выбирать между мужем и наследством.
Я посмотрела на него и улыбнулась:
— А по-моему, я выбрала правильно. Достойный мужчина не бросает близких в беде и не сбегает в Таиланд, когда кому-то нужна помощь.
Дедушка кивнул и крепко сжал мою руку своими тёплыми пальцами.