Особенный 2
Николай Рубинштейн, брат Антона, пригласил Чайковского преподавать в Московскую консерваторию. Петр Ильич с радостью согласился – новое место, новые люди, возможность начать с чистого листа.
В Москве он поселился в маленькой квартирке, обставил ее на свой вкус. Наконец-то у него был свой угол, где можно было не притворяться!
Но одиночество давило. Особенно по вечерам, когда вокруг тишина, а в душе – пустота.
– Может, правы все-таки родственники? – размышлял он вслух, глядя в окно на московские крыши. – Может, надо жениться, завести семью, стать как все?
«Но как? Как заставить себя полюбить женщину? Как притворяться всю жизнь?» – мучился он.
Однажды, гуляя по Садовому кольцу, он встретил своего бывшего ученика – красивого юношу Владимира Шиловского. Мальчик вырос, превратился в элегантного молодого человека.
– Петр Ильич! – обрадовался Шиловский. – Какая встреча! А я как раз хотел с вами посоветоваться...
Они пошли в кафе, долго разговаривали. Владимир оказался не только красивым, но и умным, тонко чувствующим музыку.
«Господи, опять! – с ужасом думал Чайковский, глядя на одухотворенное лицо юноши. – Опять эти чувства! Неужели я никогда не избавлюсь от этого проклятия?»
Спасением была музыка. Из‑за плотной преподавательской нагрузки композитор писал в основном ночами, что сильно подорвало его нервную систему и здоровье.
… Чайковский сидел за роялем в расстегнутом сюртуке, растрепанный, с воспаленными от бессонницы глазами. Перед ним лежали исчерканные нотные листы – очередная попытка дописать Первую симфонию.
– Николай Григорьевич, оставьте меня в покое, – хрипло проговорил композитор, не оборачиваясь. – Голова раскалывается, а в душе... в душе такой хаос, что хоть волком вой.
Петр Ильич, машинально перебирая клавиши.
Рубинштейн подошел ближе, разглядывая исписанные листы:
– Чудо! Просто чудо! Вы же талантливейший человек, Петр Ильич! У вас мелодический дар от Господа Бога! Так что ж вы себя мордуете, как последний грешник?
– Талант? – горько рассмеялся Чайковский, резко обернувшись. – Вчера я три часа просидел над одной фразой! Три часа, Николай Григорьевич! А в голове – пустота, будто мозги ветром выдуло!
Рубинштейн присел на стул рядом:
– Петруша, да бросьте вы эти штучки! Все композиторы через это проходят. Помните, как Бетховен бился над своими симфониями?
– Бетховен не был... – Чайковский осекся, чуть не выдав свою тайну. – Бетховен был сильнее меня.
– Сильнее? Да вы послушайте, что у вас получается! – Николай Григорьевич взял со стола исчерканный лист. – Вот эта мелодия – она же прямо душу берет за живое!
Петр Ильич неохотно подошел к роялю, провел пальцами по клавишам. Полилась грустная, щемящая мелодия.
– Слышите? – воодушевился Рубинштейн. – Вот она, настоящая русская музыка! Не подражание европейцам, а наша, родная!
– Может быть, – неуверенно протянул композитор. – Только мне иногда кажется, что я пишу не музыку, а собственную исповедь. Каждая нота – как капля крови.
***
В 1868 году Чайковский приехал в Петербург на премьеру своей оперы. В фойе театра столпилась вся музыкальная элита столицы. И тут произошло то, о чем потом шептались всю зиму.
Петр Ильич стоял у колонны и беседовал с критиком Стасовым, когда к ним подошел молодой певец из оперной труппы, красавец с бархатным баритоном.
– Петр Ильич, – проникновенно сказал певец, взяв композитора за руку, – ваша музыка... она меня просто потрясла! Я готов петь ваши партии всю жизнь!
Чайковский покраснел, начал что-то бормотать в ответ. А Ершов между тем не отпускал его руку, смотрел прямо в глаза...
– Петр Ильич, – прошептал певец, – а нельзя ли мне прийти к вам завтра? Я хотел бы подробнее поговорить о вашем творчестве...
«Боже мой, да он что, тоже...? Неужели я так заметно проявляю свои чувства?» – в панике думал композитор.
Тут подошла жена Стасова, и разговор пришлось прервать. А на следующий день по Петербургу уже ползли слухи:
– Говорят, композитор Чайковский... ну, вы понимаете... не равнодушен к представителям своего пола!
– Да что вы! А откуда такие сведения?
– Вчера в театре видели, как он с тем певцом... очень уж нежно общались!
***
1869 год.
Илья Петрович Чайковский давно беспокоился о сыне. Петруше уже двадцать девять лет, а он все еще холостяк! Отец решил взять дело в свои руки.
"Дорогой Петр! – писал он. – Получил твое письмо о премьере оперы. Рад, что дела идут хорошо. Но есть одна вещь, которая меня тревожит. Ты уже в том возрасте, когда пора думать о семье. Знакомые говорят, что в Москве много хороших невест из музыкальных семей. Неужели ни одна не приглянулась?"
Петр Ильич читал письмо и чувствовал, как сжимается горло.
«Как объяснить папеньке, что дело не в том, что никто не приглянулся? Как сказать, что я просто физически не способен испытывать к женщинам то, что должен испытывать мужчина?» – мучился он.
Он сел писать ответ, несколько раз начинал и рвал листы. Наконец написал уклончиво:
"Дорогой папенька! Конечно, думаю о семье. Но пока не встретил того человека, который стал бы мне действительно близок. Не хочу жениться по расчету..."
***
Отношения с бывшим учеником становились все ближе. Владимир часто приходил к Чайковскому домой, они подолгу беседовали о музыке, литературе, искусстве.
Шиловский оказался не только красивым, но и богатым наследником. Он мог позволить себе не работать, целыми днями предаваясь творческим занятиям.
– Петр Ильич, – сказал он однажды, – а что если мы поедем вместе в Италию? Я готов оплатить поездку. Вам так нужен отдых, а итальянская природа наверняка вдохновит на новые произведения!
Чайковский засомневался:
– Володя, люди могут неправильно понять... Два холостых мужчины, совместное путешествие...
– А что нам до людей? – горячо воскликнул Шиловский. – Неужели мы должны лишать себя радости дружбы из-за глупых предрассудков?
«Дружбы... – подумал Петр Ильич. – Да только ли дружбы? Когда он смотрит на меня этими глазами, когда случайно касается моей руки... Господи, да что же это такое?»
Они поехали. И провели в Италии два незабываемых месяца. Гуляли по Риму, любовались Флоренцией, слушали оперы в Милане. А по вечерам долго разговаривали на террасе гостиницы, глядя на звездное небо.
– Петр Ильич, – сказал однажды Шиловский, – я никогда не был так счастлив, как с вами.
– И я тоже, Володя...
***
По возвращении в Москву слухи разгорелись с новой силой. В консерватории студенты перешептывались:
– Слышали? Чайковский два месяца провел в Италии с этим Шиловским...
– Ну и что в этом странного?
– Да говорят же, что они не просто друзья...
– Тише! А вдруг услышит кто из преподавателей!
Но преподаватели и сами поговаривали.
Продолжение