— Вот бы и мне туда, где тихо, — печально вздохнула Устинья, разглядывая через оконное стекло пустую дорогу, что вела от дома куда-то в неведомые дали. Больше всего на свете ей сейчас хотелось покоя. В душе, вокруг и... просто не думать обо всём этом сегодняшнем неприятном дне! А вместо этого приходилось идти у дочки на поводу. Мало того, что она оставила ей внука, так теперь везёт еще и мужика. Съякшалась с ним в городе, живут вместе, а к матери только сейчас решилась показать.
Недовольная всем белым светом и в особенности Фаиниными выдумками, Устинья облачилась в праздничную кофту — ту самую, что берегла для особых случаев. Машинально помянув крепким словцом «дурацкие времена нынче», женщина вышла из горницы и направилась встречать гостей. Однако высматривать их долго не пришлось — вдали уже показался автобус.
Устинья уселась на лавке возле дома и стала терпеливо ждать того момента, когда дочь выйдет из автобуса и покажет этого своего... Желая занять себя хоть чем-то, старуха принялась поправлять передник. Уж больно волновалась она, что за человек к ним едет.
Автобус остановился у поворота. Первой показалась Фаина — вон она, в синем платье, с чемоданом. А рядом... Устинья прищурилась. Рядом шёл высокий мужчина в тёмной куртке, нёс сумку. Лицо было серьёзное, походка тяжёлая. «Ну и рожа», — подумала Устинья, но тут себя же одёрнула. Не видала ещё толком человека, а уже судит.
— Мама! — Фаина помахала рукой издалека, словно радовалась встрече. Устинья поднялась с лавки, разглядывая спутника дочери. Харитон, так, кажется, звали его в письмах, шёл молча, смотрел по сторонам осторожно, будто привыкал к новому месту.
Когда они подошли к калитке, Устинья первым делом обратилась к дочери:
— Слава Богу, доехали. Автобусы нынче... чахлые, — взгляд её невольно скользнул на Харитона. Тот стоял чуть поодаль, ждал, когда его представят. В глазах — ни наглости, ни заискивания. Просто ждал.
— Мама, это Харитон, — тихо сказала Фаина, глядя то на мать, то на мужчину. — Харитон Степанович.
— Здравствуйте, Устинья Ивановна, — негромко произнёс он, не протягивая руки, но кивнув уважительно. Голос был низкий, спокойный. На лице шрам от уха к подбородку — старый, затянувшийся.
Устинья ответила сухо:
— Проходите. Раз приехали.
За столом разговор не клеился. Фаина суетилась, подкладывая то картошки, то огурцов. Харитон ел молча, аккуратно, благодарил за каждое блюдо. Когда Устинья поставила на стол бутылку, он покачал головой:
— Не пью. Совсем.
«Вот оно что, — подумала Устинья. — Значит, до того допился, что теперь завязал». Мысль эта отчего-то не успокоила, а ещё больше насторожила.
После обеда во двор зашёл участковый — Михалыч, местный, знакомый. Поздоровался с Устиньей, покосился на Харитона:
— Справку об освобождении покажете?
Харитон молча достал из внутреннего кармана сложенную бумагу. Михалыч развернул, прочитал, кивнул:
— Всё в порядке. Если что — сообщайте. — И ушёл так же быстро, как появился.
Фаина покраснела, Харитон стоял каменным. А у Устиньи внутри всё перевернулось. Одно дело — знать умом, что человек сидел. Другое — когда при тебе справки проверяют, как у прокажённого.
— Пойду дрова нарублю на завтра, — буркнула она и, схватив с крыльца топор, пошла к поленнице.
Колола дрова яростно, со злостью. На дочь, что связалась неизвестно с кем. На участкового, что явился, как по заказу. На всю свою жизнь, что так повернулась. Махнула топором особенно сильно — полено разлетелось в щепки.
— Позвольте, — негромко сказали за спиной.
Устинья обернулась. Харитон стоял рядом, протягивал руку к топору. Лицо серьёзное, без попытки улыбнуться или оправдаться.
— Я сам справлюсь, — отрезала она.
— Знаю, что справитесь, — спокойно ответил он. — Но зачем вам надрываться?
Устинья хотела огрызнуться, но что-то в его тоне остановило. Не жалость в голосе была, не снисходительность. Просто предложение помочь. Как мужчина женщине.
Неохотно протянула топор. Харитон взял его, проверил, как сидит на топорище, подошёл к поленнице. Размахнулся — полено раскололось точно пополам. Ещё раз — ещё одно. Работал ровно, без спешки, но быстро. Руки привычные, сильные.
Устинья стояла рядом и смотрела. Давно уже никто не делал за неё мужскую работу. С тех пор, как муж помер, всё сама тащила. А тут... тут просто кто-то взял и сделал.
— Хватит на сегодня? — спросил Харитон, когда дров наколол целую кучу.
— Хватит, — тихо ответила Устинья. Впервые за весь день голос у неё был не сердитый.
Харитон аккуратно сложил поленья в поленницу, топор поставил на место. Потом заметил, что калитка покосилась, присел, поправил петли. Увидел, что крыльцо скрипит — подложил под ступеньку щепку.
К вечеру опять собрались все в избе — Фаина укладывала маленького Ярослава спать. Устинья разливала чай, Харитон молча ждал. Хозяйка не выдержала:
— Зачем ты к нам приехал? Честно скажи.
Харитон поднял глаза, посмотрел прямо:
— Надоело одному. И Фаину... полюбил. По письмам сначала, а теперь и так. Хочу нормально жить. Работать честно, семью иметь. Детей не обижать, женщин не обижать. Просто... жить.
Устинья долго молчала, пила чай маленькими глотками.
— Поживём — увидим. Работы тут хватает, руки у тебя, вроде, есть. Только смотри мне... — Она помолчала, подбирая слова. — Дочь моя добрая больно. Обидишь — я тебя отсюда так погоню, что земля под ногами гореть будет.
Харитон кивнул серьёзно:
— Не обижу. Слово даю.
В это время из небольшой спаленки вышла Фаина —уложила Ярослава . Села к ним за стол, глянула осторожно то на мать, то на Харитона. Боялась спросить, о чём говорили, но в глазах читалась надежда.
— Чай остыл уже, — заметила Устинья и встала разогреть. — Харитон Степаныч, ты в сенях ночевать пока будешь. Лето, не замёрзнешь. А там... посмотрим.
Фаина просияла, словно солнышко из-за тучи выглянуло. Харитон просто кивнул — понял, что его испытывают . Стал немного смелее, разговорчивее.
Рассказал, как ехали в автобусе, что дорога хорошая, асфальт почти до самой деревни. Фаина говорила про работу, про то, что скоро подойдет очередь и можно отдавать Ярослава в садик. Устинья думала о своем.
Пришла мысль, что за этим столом уже давно не звучал мужской голос. Давно никто не колол дрова, не чинил калитку. И пусть человек этот из тюрьмы, пусть неизвестно что в прошлом творил — сейчас он сидит в её доме, пьёт чай, рассказывает про дорогу. И кажется не чужим.
— Завтра баню затоплю, — сказала Устинья. — Помоетесь после дороги.
— Спасибо, — просто ответил Харитон.
Фаина взяла мать за руку.
— Спасибо, мама.
Устинья только махнула рукой — мол, не за что. Но внутри у неё разливалось тепло. Впервые за долгое время дом не казался таким пустым.
Она долго не ложилась. Стояла у окна и смотрела на звёзды. «Господи,, думала она,, дай мне разума. Если человек этот правду говорит, если и правда хочет по-честному жить — помоги ему. А если врёт... тогда отгороди нас от него».
За окном тихо шелестели листья тополя, что посадил ещё её покойный муж. Дом дышал спокойно — все спали. И Устинья впервые за много лет не чувствовала себя единственным стражем этого покоя. Рядом с сенями, где устроился Харитон, лежали аккуратно сложенные дрова. Завтра он снова, наверное, будет помогать по хозяйству. А она... она будет смотреть и постепенно привыкать к тому, что до каждого дела есть не только её руки.
Утром Устинья проснулась раньше всех — по привычке. Вышла на крыльцо. Харитон стоял у колодца, умывался холодной водой. Услышав скрип двери, обернулся:
— Доброе утро, Устинья Ивановна.
— Утро доброе, — ответила она и увидела, что бочка под полив уже полна воды. — Рано встаёте.
— Привык. На воле ещё не отвык рано вставать.
Слово "воля" резануло слух, но Устинья промолчала. Зашла в дом, стала готовить немудрящий завтрак, поставила чайник. Харитон появился в кухне, спросил:
— Что делать прикажете?
Устинья задумалась. Дел хватало, но поручать чужому человеку... С другой стороны, вчера дрова колол хорошо.
— Забор на огороде покосился после дождей. Может, посмотришь?
— Посмотрю.
После завтрака Харитон пошёл чинить забор. Устинья, развешивая бельё, украдкой наблюдала. Работал толково — не суетился. Видно было, что руки умелые.
В обед зашла соседка — тётка Дуся. Увидела незнакомого мужчину, который ремонтировал калитку, округлила глаза:
— А это кто же у тебя тут орудует, Устинья?
— Фаинин муж, — коротко ответила Устинья. Сказала и сама удивилась. Замуж дочку вроде пока не отдавала. А говорить про смотрины не хотелось.
— Ишь ты... С детями теперь редко берут. Повезло Файке, — Дуся покосилась на Харитона с любопытством. — Откуда родом-то?
— Из города, — снова коротко ответила Устинья. — Дела у тебя какие?
Дуся поняла, что расспрашивать не стоит, поговорила о своём и ушла. Но Устинья знала — к вечеру полдеревни будет знать, что у Фаины появился муж.
Вечером Устинья и Харитон сидели на лавочке у дома. Она смотрела за Ярославом, который тот возил машинку. Харитон отдыхал. Фаина готовила ужин. Мужчина за день починил весь забор, подправил калитку.
— Хорошо работаешь, — заметила Устинья.
— Когда есть чем руки занять — отчего же не занять?, — ответил Харитон.
Устинья взглянула на него сбоку. Лицо было усталое, но спокойное. Не пьёт, не матерится, работает молча. И с Ярославом утром разговаривал ласково, когда мальчик прибежал смотреть, как дядя забор чинит.
— Скажити честно, — неожиданно для себя спросила Устинья. — За что сидел?
Харитон помолчал, потом ответил:
— За драку. Заступился за девушку — её мужики пьяные обижали. А один из них сын важного человека оказался. Дали три года за превышение самообороны.
Устинья кивнула. Знала таких случаев предостаточно — когда правый виноватым становится.
— А я думала... — начала она и замолкла.
— Что я убийца или вор? — спокойно спросил Харитон. — Многие так думают. Если сидел, то обязательно кого-то убил или ограбил.
— Нет, теперь не думаю, — честно призналась Устинья. — Вор бы забор так аккуратно не чинил. А убийца... убийца с Ярославом так терпеливо бы не разговаривал.
Харитон впервые за все время улыбнулся — чуть-чуть, одними уголками губ.
— Получается, остаюсь?
Устинья посмотрела на двор, где её внук делал дорогу своей машинке, на окна дома, за которыми готовила ужин дочь, на мужчину рядом, который ждал её решения.
— Оставайся, — сказала она. — Только давай договоримся: работаешь честно, семью не обижаешь, пьянки не устраиваешь. А я... я буду привыкать к тому, что в доме снова мужчина есть.
— Договорились, — кивнул Харитон и протянул руку.
Устинья пожала её крепко. Рука у него была рабочая — с мозолями, надёжная.
Вечером за ужином Фаина светилась от счастья, Ярослав рассказывал, как дядя Харитон показал ему, молоток держать, а Устинья думала о том, что дом снова полон голосов. И это было хорошо.
Конец.