Тряпка из микрофибры мягко скользила по глянцевой поверхности кухонного гарнитура, оставляя за собой безупречно чистый, слегка влажный след. Марина любила этот момент — время вечерней уборки. Это был не просто процесс наведения порядка, а своего рода ритуал присвоения пространства. Каждый квадратный сантиметр этой просторной «двушки» в спальном районе был ею выстрадан, мысленно измерен и, самое главное, оплачен.
Она прекрасно помнила тот день, семь лет назад, когда они с Олегом впервые переступили порог этой квартиры. Тогда здесь были только голые бетонные стены, пахнущие цементом и сыростью. Олегу тот запах не нравился, он морщился и говорил, что работы тут непочатый край, а вот Марине этот запах казался ароматом свободы. Ей казалось, что эхо в пустых комнатах — это предвестник их будущей счастливой жизни, детского смеха и звона бокалов на праздники. Только вот заполнять эту гулкую пустоту ей пришлось практически в одиночку.
— Марин, там чайник скоро? — голос мужа донесся из гостиной, перекрывая бормотание телевизора. — Реклама заканчивается.
Марина тяжело вздохнула, аккуратно повесила тряпку на кран и щелкнула кнопкой электрического чайника. Вода зашумела, набирая градус, и этот шум на секунду заглушил мысли, которые роились в голове весь последний месяц.
Олег был, в сущности, неплохим человеком. Не пил запойно, по чужим женщинам не бегал, руки не распускал. Он был удобным, привычным, как старый, продавленный диван, который жалко выкинуть, потому что «столько лет служил». Проблема была в том, что пружины у этого дивана просели именно в тот момент, когда семье нужно было брать ипотеку.
«Я пока в поиске себя, Мариш, — говорил он тогда, лежа на старой съемной квартире и глядя в потолок. — Не хочу впрягаться в кабалу, работая на "дядю" за копейки. Мне нужно дело по душе».
И Марина впряглась. Молча, стиснув зубы. Она взяла полторы ставки в бухгалтерии, по ночам, когда глаза уже слезились от усталости, сводила балансы для мелких предпринимателей, экономила на обедах, нося с собой пластиковые контейнеры с гречкой и курицей. Она донашивала зимние сапоги, которые давно просили ремонта, лишь бы внести лишнюю тысячу в счет досрочного погашения. Олег в это время «искал себя»: пробовал таксовать, но жаловался на хамов-пассажиров, устраивался в охрану, но там было «скучно», а потом и вовсе полгода сидел дома, рассуждая о мировом финансовом кризисе и несправедливости пенсионной реформы. Его вклад в семейный бюджет напоминал легкий ветерок во время шторма — приятно освежал, но погоды не делал и корабль вперед не толкал.
— Держи, — она вошла в комнату и поставила перед мужем большую кружку с чаем и тарелку с горячими бутербродами. Сыр аппетитно расплавился, стекая по краям хлеба.
Олег, не отрывая взгляда от экрана, где бегали человечки в футбольной форме, похлопал ладонью по дивану рядом с собой.
— Садись, отдохни. Ты вечно как белка в колесе, мельтешишь перед глазами. Кстати, мать сегодня опять звонила.
Спина Марины мгновенно напряглась, словно по позвоночнику пропустили ток. Звонки Галины Петровны редко предвещали что-то хорошее. Обычно это был либо сорокаминутный монолог о том, как у нее скачет давление на погоду, либо тонкие, завуалированные упреки в том, что Марина плохо заботится о ее «мальчике», раз он такой бледный на фотографиях.
— И что говорит? — Марина присела на самый краешек дивана, стараясь не выдать раздражения в голосе.
— Да там, в деревне, совсем тоска. Ветер крышу на сарае раскрыл, в доме сквозняки гуляют, печка дымит. Фельдшерский пункт в соседнем селе закрыли, теперь до райцентра автобус ходит два раза в неделю, и то, если дорогу не заметет. Жалуется. Говорит, ноги совсем не ходят, страшно одной зимовать. Вдруг прихватит, а и воды подать некому.
Марина молчала. Она знала, к чему идет этот разговор. Эта тема всплывала каждую позднюю осень, как старая листва, которую нужно сгребать в кучи и сжигать.
— Марин, я тут подумал... — Олег наконец оторвался от телевизора и посмотрел на жену глазами побитой собаки. — Может, пусть она к нам приедет? На зиму только. Пока холода не спадут. Подлечим ее, по врачам городским поводим, зубы, может, вставим. Места же у нас хватает, слава богу.
Марина обвела взглядом гостиную. Светлые обои с ненавязчивым рисунком, мягкий пушистый ковер, который она выбирала три недели, объездив все магазины города, уютный торшер в углу. Она живо представила здесь Галину Петровну с ее вечным запахом валерьянки, привычкой переставлять вещи «как положено» и громкими телефонными разговорами с подругами.
— Олег, мы это уже обсуждали год назад. Твоя мама — человек сложный, старой закалки. Мы с ней на одной кухне не уживем, это будет коммунальная квартира. Ты помнишь, как в прошлый раз она гостила неделю? Я потом месяц свои кастрюли искала, потому что она их переставила «по фен-шую».
— Ну ты злопамятная, — Олег поморщился и откусил большой кусок бутерброда. — Старый человек, что с нее взять? У нее свои привычки. Ей забота нужна, тепло человеческое. И потом, это же моя мама. Не чужой человек с улицы.
— А я тебе кто? — тихо, почти шепотом спросила Марина. — Я тоже живой человек. Я работаю по десять часов, я устаю. Я домой прихожу отдыхать, восстанавливаться, а не воевать за право поставить чашку там, где мне удобно.
— Да не будет никакой войны! Я поговорю с ней строго. Она будет тише воды, ниже травы. Марин, ну пожалуйста. Не по-людски это — родную мать в дырявом доме зимой бросать. Соседи засмеют, скажут, сын в городе жирует, а мать замерзает.
Слово «не по-людски» было запрещенным приемом, ударом ниже пояса. Марина, воспитанная родителями в строгости и уважении к старшим, дрогнула. Совесть, эта вечная предательница, кольнула где-то под ребрами. Действительно, зима, глухая деревня, одиночество, возраст...
— Ладно, — выдохнула она, чувствуя, как совершает большую ошибку, за которую придется расплачиваться. — Но только до весны. Как только снег сойдет — сразу обратно.
Олег просиял, отставил кружку на столик, оставив на полировке мокрый след, и полез обниматься.
— Ты у меня золото! Самая лучшая! Я знал, что ты поймешь. Завтра же возьму отгул и поеду за ней.
Ноябрь в том году выдался сухим, ветреным и колючим. Холод пробирал до костей, выдувая все тепло даже через плотные стеклопакеты. Галина Петровна въехала в их квартиру торжественно, с тремя огромными клетчатыми сумками, тюком с перьевыми подушками (потому что «на ваших синтепоновых спать — шею свернешь, и голова потеет») и кадкой с разросшимся фикусом, который тут же занял добрую половину прихожей, мешая открывать шкаф.
Первые три дня прошли в режиме холодного нейтралитета и взаимной вежливости. Свекровь осваивалась в выделенной ей маленькой комнате, которую Марина планировала переделать под свой кабинет для работы, и выходила только поесть или в туалет. Но уже к концу первой недели началась тихая, партизанская экспансия.
Сначала с полки в ванной исчезли Маринины дорогие шампуни и бальзамы, уступив место кускам хозяйственного мыла и каким-то мутным склянкам с травяными настойками.
— Химия одна, Маришенька, — ласково, но с ноткой превосходства приговаривала Галина Петровна, когда невестка попыталась возмутиться. — Волос от этой химии лезет, лысая к сорока годам останешься. А лопух с крапивой — он силу дает, корень укрепляет. Я вот перелила твой шампунь в баночку для мытья унитаза, там ему самое место.
Марина тогда промолчала, просто купила новый шампунь и стала носить его с собой в косметичке, как в общежитии.
Потом изменения коснулись святая святых — кухни. Вернувшись с работы поздно вечером после сдачи сложного квартального отчета, Марина мечтала только об одном: быстро пожарить себе яичницу и лечь спать. Но, войдя на кухню, она обнаружила, что ее любимая, дорогая сковорода с антипригарным покрытием безжалостно выскоблена железной мочалкой до самого металла.
— Мама! — Марина стояла над испорченной посудой, чувствуя, как у нее начинает дергаться левый глаз. — Я же просила! Я тысячу раз говорила — эту посуду нельзя трогать железом! Это специальное покрытие!
Галина Петровна, сидевшая за столом в байковом халате и прихлебывавшая чай из блюдца, удивленно подняла выщипанные в ниточку брови.
— Так нагар же был, милая. Черное все дно. Я как лучше хотела, помочь тебе. Оттирала-оттирала полчаса, руки стерла, еле справилась. Ты бы, чем кричать на пожилого человека, спасибо сказала. Запустила кухню, грязью все заросло, а я разгребаю.
Марина перевела взгляд на Олега, который сидел тут же и старательно делал вид, что его невероятно интересует узор на клеенчатой скатерти, которую свекровь постелила поверх стильной салфетки.
— Олег? Ты видишь это?
— Марин, ну мама же помочь хотела, — промямлил он, не поднимая глаз. — Ну не знала она про покрытие. Купим новую сковородку, делов-то. Чего скандал раздувать?
— Делов-то? — Марина понизила голос, но от этого он стал только страшнее и жестче. — Эта сковорода стоила пять тысяч рублей. Ты готов прямо сейчас достать из кошелька пять тысяч и отдать мне? Или, может, мама отдаст со своей пенсии?
Свекровь тут же демонстративно схватилась за сердце, закатив глаза.
— Вот, значит, как... Попрекаешь куском хлеба и сковородкой. Дожила... Сынок, ты слышишь? Я к вам со всей душой, полы мою, пыль вытираю, а меня тут деньгами понукают. Ох, давит... Капли мои где?
Сценарий этот был отработан годами и действовал безотказно. Олег тут же кинулся к аптечке за корвалолом, начал махать на мать полотенцем, суетиться, а Марина в одночасье оказалась виноватой бессердечной мегерой. В тот вечер она закрылась в спальне и долго смотрела в темный потолок, слушая, как за стеной свекровь что-то яростно шепчет сыну, а тот ей поддакивает.
Жизнь превратилась в ежедневную полосу препятствий. Дома больше не пахло свежесваренным кофе и чистотой. Теперь в квартире стоял стойкий запах жареного лука, старых вещей и лекарств. Телевизор в гостиной работал круглосуточно, транслируя бесконечные ток-шоу, где люди кричали друг на друга, выясняя отношения.
— Сделайте тише, пожалуйста, у меня голова раскалывается после работы, мне нужна тишина, — просила Марина, приходя домой.
— Так я глуховата, дочка, не слышу иначе, что они там говорят, — невинно хлопала глазами Галина Петровна, но громкость не убавляла ни на деление. А когда Марина уходила в душ, звук становился еще громче, словно в насмешку.
Олег все чаще задерживался на работе или в гараже у друзей, предпочитая приходить, когда женщины уже расходились по своим комнатам. Он выбрал удобную позицию страуса: голову в песок, и пусть весь мир подождет, пока буря утихнет. Но мир ждать не собирался, и буря только набирала силу.
Тот вечер в начале декабря выдался особенно морозным. Ветер свистел в проводах, швыряя в окна сухую снежную крупу. Марина пришла домой раньше обычного — у нее отменилась встреча с важным клиентом, и она решила устроить себе маленький праздник, приготовить лазанью.
В прихожей, едва она открыла дверь, в нос ударил запах чужих сигарет и дешевого одеколона. На коврике стояли грубые мужские ботинки, стоптанные и грязные, оставившие на чистом кафеле серые лужи.
Из кухни доносились оживленные голоса и звон посуды.
— ...ну а что, Галина Петровна, вариант верный, стопроцентный. Дом ваш в деревне, конечно, не дворец, бревна подгнили, но земля там ценится. Дачники сейчас все скупают, места живописные, речка рядом. Если документы в порядке, к весне продадим, а то и раньше, если цену не заломим.
Марина замерла, не снимая пальто, сжимая в руке ключи так, что они впились в ладонь. Продавать дом? Но ведь уговор был только на зимовку. Ни о какой продаже речи не шло.
Она сделала глубокий вдох и решительно вошла в кухню.
Картина, открывшаяся ей, была почти идиллической. За ее столом сидел незнакомый лысоватый мужчина с потертой кожаной папкой, Галина Петровна с торжественным видом разливала чай, а Олег сидел напротив, подперев щеку рукой и кивая.
— Добрый вечер, — громко и четко произнесла Марина.
Все трое вздрогнули, как школьники, пойманные директором за курением. Мужчина суетливо начал собирать разложенные на столе бумаги.
— Ой, Мариночка, а ты чего так рано сегодня? — голос свекрови стал сладким, тягучим, как патока. — А у нас тут гость. Иван Кузьмич, риелтор наш местный, земляк мой, проездом в городе оказался, вот зашел проведать.
— Я вижу, — Марина прошла к раковине и вымыла руки, не глядя на присутствующих. — И что обсуждаем?
Олег поднялся, подошел к жене, попытался взять ее за локоть, но она резко отстранилась.
— Марин, тут такое дело... В общем, мы тут посоветовались и решили, что маме нет смысла возвращаться в ту развалюху. Здоровье уже не то, печку топить тяжело, воды натаскать — проблема. Да и вообще... Решили продать дом в деревне. Деньги, конечно, небольшие, рынок там стоит, но на первый взнос за студию где-нибудь в строящемся доме на окраине хватит. Или дачу тут присмотрим, утепленную.
— А жить она где будет, пока этот дом строится? Год? Два? — Марина уже знала ответ, он висел в воздухе, плотный и удушливый, но хотела услышать его вслух.
— Ну... у нас, — Олег виновато улыбнулся, пытаясь поймать ее взгляд. — Где же еще? Мы же семья, родные люди. В тесноте, да не в обиде.
Риелтор деликатно кашлянул в кулак.
— Простите, что вмешиваюсь в семейный разговор, но тут есть юридический нюанс. Для сделки нужно выписать Галину Петровну из деревенского дома. А в никуда выписывать пенсионера нельзя, опека и паспортный стол вопросы задавать будут, возраст все-таки, социальные нормы. Нужна постоянная регистрация. Прописка, по-простому говоря. Иначе сделку не пропустят.
На кухне повисла звенящая тишина. Слышно было, как гудит компрессор холодильника и как тикают настенные часы. Галина Петровна выпрямилась, расправила плечи и посмотрела на Марину с нескрываемым вызовом. В ее взгляде читалось торжество: «Ну что, съела? Куда ты теперь денешься, милая».
Олег переминался с ноги на ногу, не зная, куда деть руки.
— Марин, ну это же чистая формальность. Просто штамп в паспорте, ничего больше. Иван Кузьмич говорит, без этого никак. Мы ее пропишем, дом быстренько продадим, деньги вложим, а потом...
— А потом что? — Марина подошла к столу, налила себе воды из графина. Руки предательски дрожали, но голос звучал на удивление твердо и спокойно. — Потом купим студию на стадии котлована, которая построится через три года? Или застройщик обанкротится? А Галина Петровна будет жить здесь? Постоянно? В моей квартире?
— Ну зачем ты так сразу? — вмешалась свекровь, поджав губы. — Я вам не помешаю. Я тихая, незаметная. Буду помогать по хозяйству, готовить, с внуками нянчиться, когда они у вас, наконец, пойдут. А то часики-то тикают, Марина, не молодеешь.
При упоминании внуков Марину передернуло, словно от удара. Представить, что ее детей будет воспитывать эта женщина, учить их своим «житейским мудростям» и настраивать против матери, было выше ее сил.
— Олег, пойдем выйдем в коридор, — сказала она мужу, не глядя на свекровь.
— Зачем выходить? У нас от мамы секретов нет! — вдруг заявил он с неожиданной бравадой. Видимо, присутствие матери и «земляка» придавало ему смелости, которой обычно не хватало. — Говори здесь, при всех. Мы одна семья.
Марина посмотрела на него. Внимательно, долго, будто видела впервые в жизни. Она увидела рыхловатое лицо с первыми признаками второго подбородка, бегающие, испуганные глаза, позу вечного просителя, который при этом пытается требовать свое. Вспомнила все эти семь лет. Две работы без выходных. Отказ от моря. Старое зимнее пальто, которое она носила четыре сезона, чтобы закрыть дыры в бюджете. А Олег в это время покупал себе новые гаджеты, менял телефоны и «искал себя», лежа на диване.
Квартира была куплена в ипотеку, да. Но первоначальный взнос — это были деньги от продажи квартиры ее бабушки, ее личное наследство. А все ежемесячные платежи шли с ее зарплатной карты, что легко подтверждалось банковскими выписками за любой период. Олег за эти годы официально работал дай бог пару лет в совокупности, и его скудная зарплата уходила на его же нужды и немного «на продукты».
— Хорошо, Олег. Ты сам захотел при всех. Скажу здесь, — Марина повернулась к свекрови и посмотрела ей прямо в глаза. — Галина Петровна, никакого риелтора не будет. И продажи дома не будет. По крайней мере, с моим участием и с использованием моей жилплощади.
— Это как это? — свекровь прищурилась, отставив чашку. — Ты что же, меня на улицу гонишь? В развалюху? Сынок, ты посмотри, что творится! Она же звереет на глазах!
Олег покраснел, на шее выступили пятна.
— Марин, ты перегибаешь палку. Речь идет о прописке. Это просто бумажка! Тебе что, жалко чернил? Квартира большая, места всем хватит, не убудет от тебя.
— Мне не жалко, Олег. Мне просто надоело. Смертельно надоело, что ты за мой счет пытаешься быть хорошим сыном. Надоело, что я в своем собственном доме не хозяйка, а приживалка. Что мои вещи трогают, что моим мнением пренебрегают.
Она сделала шаг назад, к двери, словно очерчивая границу.
— — Не для того я ипотеку сама платила, чтобы твою маму сюда прописывать. Передай ей — нет.
Фраза повисла в воздухе, тяжелая, плотная и окончательная, как приговор верховного суда, не подлежащий обжалованию.
— Ты... ты как со мной разговариваешь? — Галина Петровна даже привстала, опрокинув ложечку. — Сама платила? Ишь ты, какая цаца! А мой сын что, не при чем? Да он на эту квартиру горбатился, ночей не спал!
— Горбатился? — Марина горько усмехнулась. — Олег, расскажи маме прямо сейчас, сколько ипотечных платежей ты внес за семь лет? Хоть один? Или, может, ты ремонт оплатил? Или мебель купил?
— Мы семья, у нас общий бюджет! — взвизгнул Олег, переходя на фальцет. — Какая разница, кто именно нажимал кнопку в приложении банка?! Мы все делали вместе!
— Большая разница, Олег. Юридическая. И моральная тоже. Я тащила этот воз одна, пока ты искал смысл жизни.
Риелтор Иван Кузьмич, опытный человек, почуяв, что сделка срывается, а семейный скандал грозит перерасти в побоище, бочком начал продвигаться к выходу, прижимая папку к груди.
— Я, пожалуй, пойду. Поздно уже. Вы тут обсудите, решите по-семейному, а потом позвоните, если надумаете...
Когда за ним хлопнула входная дверь, буря разразилась в полную силу.
— Ты эгоистка! — кричал Олег, брызгая слюной. — Бездушная, расчетливая стерва! Мать жизнь положила, здоровье угробила, чтобы меня вырастить, а ты ей угол пожалела! Штамп в паспорте пожалела!
— Вот именно, Олег. Она растила тебя. Не меня. Я ей ничем не обязана. И почему расплачиваться за твое сыновнее чувство долга должна я своим комфортом и своими деньгами? Я пять лет не была в отпуске, Олег. Я ходила в дырявых сапогах. Ты хоть раз спросил, как я себя чувствую? Нет. Тебе было удобно. Тепло, сыто, чисто, и ипотека сама платится волшебным образом.
— Да подавись ты своей квартирой! — Галина Петровна картинно всплеснула руками, лицо ее пошло красными пятнами. — Ноги моей здесь не будет! Я прокляну этот дом! Сынок, собирай вещи, мы уходим! Снимем квартиру, проживем без этой... змеи подколодной!
Олег замер. Уходить ему явно не хотелось. Съемная квартира — это деньги, которых у него особо не было, у него даже заначки нормальной не водилось. Это отсутствие привычного комфорта, большого телевизора и мягкого дивана.
— Мам, ну подожди... Не кипятись... Может, Мара успокоится, передумает... — заблеял он, глядя то на мать, то на жену.
— Нет, Олег, Мара не успокоится и не передумает, — отрезала Марина ледяным тоном. — Мама твоя права. Собирай вещи. Оба. Прямо сейчас.
— Ты меня выгоняешь? — Олег посмотрел на нее с искренним недоверием и обидой. — Из моего дома? На улицу, в ночь?
— Из моего дома, Олег. И юридически, и фактически. Я устала тащить на себе двух взрослых дееспособных людей. Я хочу приходить домой и слышать тишину. Хочу жарить яичницу на целой сковородке. Хочу, чтобы мой шампунь стоял на месте, а не у унитаза. Вон отсюда.
Сборы были долгими, хаотичными и громкими. Галина Петровна проклинала невестку до седьмого колена, желала ей «остаться одной, никому не нужной» и «сгнить в своих бетонных стенах от тоски». Она гремела сумками, швыряла вещи.
Олег молча кидал свою одежду в спортивную сумку, бросая на жену взгляды, полные ненависти и страха. Он впервые в жизни оставался без надежного тыла, один на один с реальностью и матерью.
Уже в дверях он попытался прихватить с собой дорогую кофемашину, которую Марина купила себе в подарок на прошлый Новый год.
— Поставь на место, — спокойно сказала она. — Это подарок моих родителей.
Олег зашипел, но кофемашину оставил.
Когда дверь за ними, наконец, закрылась, и в замке дважды повернулся ключ, отрезая их голоса и шаги, Марина не почувствовала ни жалости, ни сожаления. Она прижалась лбом к прохладной поверхности двери и просто стояла так минуту, дыша глубоко и ровно. Сердце, которое колотилось как бешеное, начало успокаиваться.
Она не стала плакать. Сил на слезы не было. Она прошла в гостиную, где все еще пахло дешевым одеколоном риелтора, и распахнула окно настежь. Морозный воздух ворвался в комнату, очищая ее, вымораживая все лишнее.
Прошло три месяца.
Март в том году выдался солнечным и звонким. Снег осел, потемнел, и в воздухе уже отчетливо пахло весной и переменами.
Марина возвращалась с работы легкой походкой, неся в руках пакет с новой сковородой (лучшей, что была в магазине) и небольшим букетиком желтых тюльпанов, которые купила сама себе у метро. Просто так, для настроения.
Она сделала ремонт в той маленькой комнате, где жила свекровь. Выкинула старые обои, перекрасила стены в теплый персиковый цвет, поставила удобное кресло и торшер. Теперь это был ее кабинет и место для чтения, ее личный уголок тишины.
Развод прошел на удивление гладко, хотя и нервно. Олег пытался претендовать на долю в квартире, грозил судами, нанимал каких-то сомнительных юристов, но хороший адвокат, которого наняла Марина (оплатив его услуги из той самой премии, которую наконец-то смогла потратить на себя, а не на долги мужа), быстро объяснил Олегу его перспективы. Доказательства того, что деньги на первоначальный взнос были добрачными средствами Марины, а платежи шли исключительно с ее счетов, были неоспоримы. Судья даже не стала долго слушать сбивчивые оправдания Олега про «общий вклад». Ему досталась старая машина, которую он покупал в кредит (который сам и платил кое-как), и телевизор из гостиной. Телевизор Марина отдала с радостью — он напоминал ей о бесконечных футбольных матчах.
На днях она встретила общую знакомую в супермаркете. Та, понизив голос, рассказала, что Олег с матерью снимают тесную «однушку» на самой окраине города, в старом доме. Галина Петровна все-таки продала дом в деревне за бесценок, но деньги ушли не на ипотеку, а на погашение микрокредитов Олега, о которых Марина даже не подозревала, и на бесконечное лечение самой Галины Петровны, у которой на нервной почве обострились все реальные и мнимые болячки.
Олег теперь работает курьером в службе доставки еды, мотается по городу с желтым коробом за спиной, выглядит осунувшимся, злым и постаревшим. Мать пилит его с утра до ночи, обвиняя во всех грехах, и теперь у него нет «громоотвода» в лице жены, на которую можно было бы свалить все неудачи.
Марина вставила ключ в замок. Щелчок показался ей самым прекрасным звуком на свете — звуком свободы. Она вошла в свою квартиру. Здесь пахло чистотой, свежестью и немного — свежим кофе.
На кухне никого не было. Никто не бубнил под нос проклятия, никто не переставлял ее баночки со специями, никто не смотрел телевизор на полной громкости. Была только благословенная, звенящая тишина.
Марина поставила тюльпаны в прозрачную вазу на стол, включила любимый джаз, налила себе бокал красного вина и вышла на балкон.
Внизу шумел вечерний город, люди спешили домой, загорались огни в окнах многоэтажек. Где-то там, в одном из этих окон, двое людей, наверное, сейчас обсуждали, какая она плохая и несправедливая. Но это больше не имело для нее никакого значения. Это была уже не ее история.
Марина сделала глоток, чувствуя терпкий вкус на губах, и улыбнулась своему отражению в темном стекле. Она заплатила высокую цену за эти стены и за этот вид. Но еще большую цену она заплатила за этот жизненный урок: никогда, ни при каких обстоятельствах не позволять садиться себе на шею тем, кто не готов идти с тобой рядом и делить ношу.
— Нет, — тихо повторила она сама себе, глядя на закатное небо. — Передайте ей — нет.
И это твердое «нет» стало началом ее большого, счастливого «да» самой себе.
У меня есть другие рассказы: