Пять лет брака. Для Вари они пролетели как одно счастливое, наполненное светом мгновение. Алексей, ее Леша, был надежным, земным, таким своим. Их дочка Катюша, смешная кудряшка, ходила в садик, с гордостью таская в маленьком рюкзачке свои игрушки. А центром их вселенной была дача родителей Вари. Ее отец, Иван Петрович, крепкий, улыбчивый, сразу принял Алексея, как сына.
Там, на даче, и сложилась их идиллия. Алексей и Иван Петрович могли часами молча сидеть с удочками на берегу озера.
— Клева нет, — констатировал Иван Петрович, закуривая.
— Зато тишина есть, — отвечал Алексей, и они переглядывались с пониманием.
Или вместе что-то мастерили: то веранду подлатают, то новую скамейку соберут. Варя, наблюдая из окна кухни, где помогала матери, чувствовала, как у нее внутри распускается теплый цветок счастья. Ее два самых главных мужчины, вместе, отлично ладят. Все было прочно, надежно, на века.
Смерть пришла внезапно и безжалостно. «Тромб» или «острая сердечная недостаточность» — уже и не важно. Иван Петрович уснул вечером на диване и не проснулся. Мир Вари, такой крепкий, дал трещину и рухнул, оставив после себя холодную, сырую пустоту. Потеря была невероятно тяжелой, Варя с трудом пережила похороны, внутри словно все разрывалось и корчилось от боли, от потери.
Со дня смерти отца прошло всего неделя, Варя двигалась по квартире, как тень, могла расплакаться, вечером, вспомнив, что в это время они с папой всегда созванивались. Алексей в эти дни делал что-то необходимое: принимал родственников, помогал решать вопросы с похоронами. Он был спокоен, деловит. Варя в своем горе почти не замечала этого.
На восьмой день, вечером, она уложила дочь спать и сидела на кухне, тупо глядя на кружку с остывшим чаем. Алексей, вернувшись с работы, разогрел себе ужин и сел напротив.
— Ты со мной завтра на корпоратив идешь? — спросил он просто, как будто спрашивал про соль.
Варя медленно подняла на него глаза, не понимая.
— Что?
— Корпоратив, Новый год. Начальство выдало приглашения на присутствие со своими вторыми половинками, еще месяц назад. Ты забыла?
В голове у Вари что-то коротко замкнуло. Корпоратив? Шум, музыка, чужие улыбки, тосты?
— Ты… о чем? — прошептала она.
— О корпоративе. Если не идешь, так хоть рубашку мне погладь, белую.
Варя встала, руки у нее дрожали.
— У меня отец неделю как умер, Алексей. Неделю! Какой корпоратив? Какая рубашка?
Он отложил вилку, взглянул на нее с легким раздражением, будто она опоздала на автобус, а не говорила о смерти самого близкого человека.
— Варя, ну что ты так переживаешь, человека не вернешь. Будет и девять дней, и сорок, и поминки, а живым-то жить надо. Мне по работе важно быть на корпоративе, это отношения с коллективом. И вообще, нечего нюни распускать.
«Нюни распускать»: эти слова повисли в воздухе, острые и ледяные, как осколки стекла. Варя смотрела на этого мужчину, на его привычное, вдруг ставшее чужим лицо:
— Нет, — тихо сказала она. — Я не пойду, и рубашку гладить не буду. У меня не хомячок, а отец умер.
Он пожал плечами, как будто она была неадекватным ребенком.
— Как знаешь, сам как-нибудь схожу.
На следующий вечер он ушел, надушенный, в идеально выглаженной (сам ли, мама ли приезжала — она не знала) белой рубашке. Дверь закрылась за ним беззвучно. Варя стояла на кухне, прижавшись лбом к холодному стеклу окна, и плакала. Но теперь это были не только слезы по отцу, это были слезы по тому Алексею, который, как ей казалось, был ее опорой. Он оказался просто человеком, которому «надо было жить», пока ее мир лежал в руинах. И ему наплевать на ее чувства.
Он вернулся поздно, в хорошем настроении, принес с собой запах ал.ко.го.ля и чужих духов. Варя притворилась спящей.
А наутро началось.
— Ну что, обиженка? — спросил он за завтраком, щелкая ножом по яйцу. — Весь вечер просидел, скучал без тебя, все жены были.
Она молчала.
— Да перестань ты дуться, как мышь на крупу, все когда-то умирают. Надо проще ко всему относиться.
Он «подкалывал» ее так несколько дней. «Плакса-вакса», «нюня», «надулась, как индюк». Каждое слово было как удар, каждая шутка отдаляла его от нее на тысячу километров. Ее горе, всепоглощающее, тяжелое, он превращал в «ерунду», в каприз. И Варя вдруг поняла, что плакать она уже не хочет при нем он стал врагом. Она стиснула зубы и стала терпеть его равнодушие, обернутое в грубоватый флер «житейской мудрости».
- Может, я действительно нагнетаю обстановку? Но как он может быть таким черствым, он же так дружил с моим отцом, они столько времени проводили вместе, фактически дружили, и такое равнодушие? Не понимаю.
Шло время, острая боль потери постепенно, миллиметр за миллиметром, начала превращаться в тихую, ноющую тоску. Варя училась жить заново, но Алексей так и остался для нее в отдалении, после того вопроса на кухне про корпоратив и рубашку. Он стал напоминанием не о поддержке, а о чудовищном одиночестве в самый страшный час.
Прошло чуть больше месяца, вечер был таким же, как десятки других. Алексей смотрел телевизор, Варя мыла посуду, вытерла руки, вышла в гостиную, встала между ним и экраном.
— Леша, нам нужно поговорить.
Он неохотно оторвался от футбола.
— О чем? Опять?
— Да, ты отсюда съезжаешь. Это квартира отца, на нем и значилась, а тебе тут ничего не принадлежит. Я хочу, чтобы ты уехал.
Он замер, потом фыркнул.
— Ты с ума сошла? Из-за того корпоратива? Да ладно тебе, Варя, сколько можно! Я же по-доброму подкалывал, чтобы ты не кисла, в себя быстрее пришла.
«По-доброму». Этими словами он все расставил по местам окончательно.
— Это не из-за корпоратива, а из-за того, что, когда мне было больнее всего, ты оказался не мужем, а сварливым соседом, чужим человеком. Мне такой муж не нужен. Я не хочу жить с человеком, для которого мое горе — это «нюни». Уезжай.
Он спорил, злился, называл ее неблагодарной, говорил, что она «не в себе» после смерти отца, но Варя не слушала его.
На следующий день он, бурча и хлопая дверьми, выносил свои вещи. Когда последняя коробка скрылась за дверью лифта, Варя закрыла входную дверь, повернулась спиной к ней и пошла в комнату. В квартире стояла тишина. Она обняла колени и прислушалась к этой тишине: в ней не было больше насмешливых подколов, не было предательского равнодушия.
После того, как она разъехалась с Алексеем, Варя отправилась к юристу:
- Мы расстались, но пока не в разводе, но денег на дочь он давать не будет, как мне у него содержание получить?
Юрист улыбнулся:
- Ребёнок имеет право на содержание от обоих родителей, это безусловная обязанность и матери, и отца. Будем подавать на алименты.
- А разве можно без развода?
- Можно.
Варя подписала исковое заявление с просьбой взыскать с Алексея алименты в твёрдой денежной сумме, ведь о его официальных доходах ей ничего не было известно, а по слухам, он то ли не работал уже, то ли зарплата у него была «серая».
Суд был назначен на пасмурное утро. Варя пришла за полчаса, сжимая в руках папку с документами. Она мысленно репетировала слова, готовилась к бою, но боя не случилось, Алексей в суд не явился, не прислал даже объяснений. Его место пустовало, и это молчание было красноречивее любых оправданий. Судья, просмотрев материалы дела, принял решение рассмотреть его в порядке заочного производства.
Весь процесс занял не так много времени. Варя чётко подтвердила свои требования: они с ответчиком — родители несовершеннолетней дочери, живут раздельно, Алексей никакой помощи не оказывает. Судья посмотрел свидетельство о рождении Кати, и Варя поймала себя на мысли, что на в то время они были счастливы — она, Алексей и крошечная Катюша.
Суд иск удовлетворил частично, взыскав не прожиточный минимум, а меньше:
«…удовлетворить частично… взыскать алименты в размере 13 704 рубля 75 копеек ежемесячно… что соответствует 0,7 величины прожиточного минимума для ребёнка в Московской области… с последующей индексацией».
Цифры сливались в голове. Юрист потом объяснила, что суд, не имея данных о заработке Алексея, установил сумму, исходя из принципа справедливости и необходимости сохранить ребёнку привычный уровень жизни. А ещё постановил взыскать с него госпошлину — 150 рублей.
Когда решение вступило в силу, она получила исполнительный лист и отнесла его приставам. Механизм был запущен. Алексей, узнав о решении суда, разразился гневными сообщениями:
- Да как ты могла! Я же тебе говорил, что буду помогать.
- А что тебе мешало помогать до этого момента?
Алексей не ответил.
Жизнь медленно, шаг за шагом, налаживалась. Деньги от алиментов, когда они начали поступать, шли на садик, на новые ботиночки Кате, на кружок рисования. Каждая копейка была учтена.
Перед Новым годом она плакала у окна, провожая Алексея на корпоратив. Этой осенью она сидела с Катей за столом, клея яркий осенний гербарий, и смеялась над её рассказом о приключениях в садике. Горе по отцу не ушло, оно тихо жило в сердце, но перестало быть всепоглощающей болью. А обида на Алексея осталась. И варя все время думала: права ли она? Может, не стоило рвать отношения?
Встреча с подругой-психологом Настей была запланирована как обычный «девичий вечер» с чаем и разговорами. Но Варя, едва переступив порог уютной квартиры, поняла — будет не просто. Настя обняла её крепко, без лишних слов, и Варя почувствовала, как комок подступает к горлу. Они сели на кухне, где пахло корицей и яблочным пирогом.
— Рассказывай, — мягко сказала Настя, наливая чай. — Не только про суд, про себя.
И Варя рассказала всё, что копилось месяцами: не только про корпоратив и алименты, а про ту ледяную пустоту, что воцарилась между ними после смерти отца. Про его фразу «нечего нюни распускать». Про то, как он так и не сказал просто «я с тобой».
— Он и сейчас пишет иногда, — призналась Варя, крутя в пальцах чашку. — Говорит, что я всё преувеличиваю, что «все семьи через это проходят», что нужно просто «взять себя в руки и начать всё с чистого листа». Иногда… иногда я сама начинаю сомневаться. А вдруг это я слишком жёстко поступила? Вдруг это горе так меня исказило, и я рушу семью из-за своей обидчивости?
Настя слушала молча, внимательно. Потом отодвинула свою чашку и взяла Варины руки в свои.
— Варя, давай я буду говорить как психолог, а не как подруга. Я не скажу тебе «разводись» или «не разводись, просто посмотрим на факты, как на симптомы. А диагноз и решение — только твои.
Она начала задавать вопросы:
— Когда ты вспоминаешь те дни после похорон, что чувствуешь в теле? Не в голове, а в теле?
— Холод, — почти сразу выдохнула Варя. — И тяжесть, как будто каменная плита на груди. И одиночество: такое пронзительное, будто я одна в пустой квартире, даже когда он был рядом.
— Хорошо. А когда он сейчас пишет эти сообщения с призывом «начать с чистого листа», что происходит?
— Сжимается всё внутри, как будто включается тревога, будто меня снова пытаются заставить поверить, что чёрное — это белое, а моя боль — ерунда.
— Вот видишь, твоё тело, твоя психика уже дают чёткий сигнал: «опасность». Не опасность ссоры, а опасность инвалидации. Это когда твои чувства, твоё переживание, твое горе объявляются несуществующими, неважными, преувеличенными. Это одна из самых плохих вещей в отношениях. Горе действительно меняет нас, но оно не «искажает, а больше обнажает. Оно, как рентген, показывает то, что было скрыто под благополучным слоем будней. Оно показало, что в критический момент твой муж не смог (или не захотел) быть для тебя опорой, создать безопасные условия.
— Но ведь он не бил, не изменял, — попыталась возразить Варя по инерции.
— Эмоциональная покинутость — это тоже травма, порой даже более глубокая. — Ты просила поддержки, а тебе дали урок жизненной «стойкости». Ты горевала и плакала, а тебя назвали «нюней». Сейчас он предлагает «начать с чистого листа». Но с чистого листа начинают, когда старый исписан полностью и обе стороны признают это. Здесь же тебе предлагают признать, что лист чист, а всё написанное на нём — твои фантазии. Тебя просят забыть, как тебе было больно. Не простить — а именно забыть, сделать вид, что ничего не было. Сможешь ты, встретив его взгляд каждый день, забыть, как он пожал плечами, когда твой мир рухнул?
Варя молчала. В её памяти всплыл образ: она у окна, он застегивает белую рубашку. И этот образ вызывал не тоску, а холодное, спокойное отвращение.
— Страшно быть одной, — прошептала она.
— Конечно, страшно, — согласилась Настя. — Страшно, тяжело, неизвестно, но давай спросим иначе: а что страшнее? Эта неизвестность? Или известность того, что в самый тёмный час жизни самый близкий человек оставит тебя замерзать и ещё и посмеётся над твоим холодом? Что эту модель Катя будет считать нормой для семьи?
Это был последний, решающий аргумент. Варя выпрямилась.
— Нет, этого я для неё не хочу.
— Тогда твой вопрос «разводиться или нет?» — не совсем корректен, — мягко улыбнулась Настя. — Ты уже развелась, в тот момент, когда перестала ждать от него понимания. Юридический развод — это просто формальность, финальная точка. Ты уже выбрала себя и ребёнка, поступила как взрослая, ответственная женщина. Осталось лишь оформить этот выбор.
Варя глотнула чаю.
— Спасибо, я думала, ты будешь уговаривать меня «бороться за семью».
— Семья, — покачала головой Настя, — это не юридический статус. Это когда двое в одной лодке, и когда шторм, они вместе вычерпывают воду, а не тот, кто покрепче, говорит другому: «Хватит ныть, это всего лишь волна». Твоя лодка дала течь, а твой спутник отказался это признавать.
На прощание Настя крепко обняла её и сказала уже как подруга:
— Документы на развод — это просто бумаги. Самое главное ты уже сделала: вернула себе право на своё горе и на своё счастье. Всё остальное — технические детали.
На улице Варя не стала вызывать такси, пошла пешком, вдыхая холодный осенний воздух. Вопрос, с которым она пришла, растаял. Впереди предстоял развод, нельзя жить вместе, когда твои чувства называют ерундой.
*имена взяты произвольно, совпадение событий случайно. Юридическая часть взята из:
Решение от 21 апреля 2025 г. по делу № 2-3338/2025, Раменский городской суд (Московская область)