Я до сих пор помню те часы на своей руке. Папины. Старые, с потёртым ремешком и царапиной на стекле. Он подарил их мне перед поступлением в медицинский и сказал: «Хороший врач всегда знает, сколько времени». Я тогда подумала, что он про операции. Про то, как важно следить за минутами, когда человек лежит под наркозом.
Оказалось, не только про это. Но я забегаю вперёд.
Мне двадцать девять лет. Я анестезиолог в районной больнице небольшого города. Живу одна в съёмной однушке, откладываю на квартиру и стараюсь не думать о том, что уже два года ни с кем не встречаюсь.
После Кости я закрылась. Он ушёл к моей однокурснице, и я решила — хватит. Сначала карьера. Потом всё остальное.
На работе меня ценят. Руки не дрожат, голос ровный даже в критический момент. Коллеги шутят, что я могла бы усыплять пациентов одним взглядом.
В то утро я заступила на смену как обычно. Кофе из автомата, короткий обход. Медсёстры обсуждали нового хирурга из Москвы.
- Говорят, светило, - сказала Наташа, листая телефон. - Из столичной клиники. Непонятно, что ему тут понадобилось.
Я пожала плечами. Мне было всё равно. Лишь бы работал нормально.
И я старалась не думать о том, что было пять недель назад. О свадьбе Лены. О том незнакомце. О той ночи.
Свадьба Лены была единственным за год поводом надеть платье и выпить шампанского. Лена — моя знакомая с курсов повышения квалификации. Мы общались года три, но не близко. Она работала медсестрой в соседнем районе.
К полуночи мне стало душно от музыки и тостов. Я вышла на балкон подышать. Там уже кто-то стоял. Высокий, тёмные волосы, пиджак расстёгнут. Он курил и смотрел на ночной город.
- Тоже сбежала? - спросил он, не оборачиваясь.
- Тоже.
Мы разговорились. Он сказал, что друг жениха. Что работает врачом в Москве. Что приехал на один день.
А потом он рассказал про мать. Она лежала в хосписе. Рак. Несколько недель, может, дней.
- Я должен был остаться с ней, - сказал он. - Но она сама попросила поехать. Сказала, жизнь не должна останавливаться.
Я слушала и не знала, что ответить. Просто взяла его за руку. Он посмотрел на меня. Потом на мои пальцы. Тонкие, с короткими ногтями. Профессиональная привычка — длинные мешают работать.
- Ты тоже врач, - сказал он. Не спросил. Понял.
- Анестезиолог.
- Значит, знаешь, каково это. Когда ничего нельзя сделать.
Знаю. Очень хорошо знаю. Мой отец был врачом. Умер пять лет назад. Я рассказала ему про папины часы — вот эти, на моей руке. Про то, что он говорил: хороший врач всегда знает, сколько времени. Тогда я думала — это про операции. А теперь не уверена.
Он слушал. Не перебивал. Просто держал мою руку.
Мы проговорили до трёх ночи. Потом он поцеловал меня. И я не оттолкнула. Впервые за два года мне захотелось просто быть рядом с кем-то.
Утром я проснулась одна.
Ни записки. Ни номера телефона. Ничего. Только вмятина на подушке.
Я даже имени его не знала.
На утренней планёрке главврач представил нового хирурга.
- Андрей Михайлович Ветров. Перевёлся к нам из московской клиники.
Я подняла глаза от ежедневника.
И мир остановился.
Это был он. Тот самый. Свадьба Лены. Балкон. Ночь.
Он стоял у доски в белом халате. Уверенный. Спокойный. С теми же тёмными внимательными глазами, от которых у меня тогда подкосились ноги.
Наши глаза встретились. Секундная заминка. Он тоже узнал.
Потом — маска профессионализма. Кивок. Как будто ничего не было.
Я вышла сразу после планёрки. Руки предательски дрожали. Эти самые руки, которые не дрожат даже во время экстренных операций.
В тот же вечер я сделала тест. Две полоски.
Я сидела в ванной и смотрела на них. Срок совпадал. Пять недель. Та ночь.
Он здесь. Он — отец. Господи. Что мне делать?
Следующие две недели были адом.
Я старалась не попадаться ему на глаза. Меняла смены, брала других пациентов, обедала в разное время.
Он тоже меня избегал. Мы здоровались в коридорах — коротко, сухо. Коллеги. Не больше.
Тамара Сергеевна, старшая медсестра, заметила первой. Ей пятьдесят восемь лет. Тридцать из них — в этой больнице.
- Верочка, - сказала она, когда я опять выбежала из ординаторской с зелёным лицом. - Ты бледная какая.
- Желудок, - соврала я.
- Конечно. Желудок. - Она посмотрела на меня своим фирменным взглядом. - Знаешь, я тридцать лет тут работаю. Одно знаю точно — молчание лечит только зубы. А в остальном от него только хуже.
Но сказать ему я не могла. Что я скажу? А если он ответит, что это не его дело?
Я ведь уже проходила через это. Костя тоже сначала был милым.
Нет. Лучше справлюсь сама.
Я сделала УЗИ в соседнем городе. Всё хорошо. Сердце бьётся. Снимок спрятала дома.
Экстренная операция случилась в конце третьей недели после планёрки. Накануне я ездила на повторное УЗИ — проверить, всё ли в порядке. Снимок положила в карман халата, хотела посмотреть ещё раз.
Мальчик, восемь лет. Острый аппендицит с осложнениями. Перитонит. Счёт шёл на часы.
Я была дежурным анестезиологом. Андрей — дежурным хирургом.
Деваться некуда.
Три часа бок о бок. Его руки над операционным полем. Мои — на аппаратуре. Его голос — спокойный, низкий. Мой — доклады о давлении, пульсе.
Мы работали как единый механизм. Я тут же понимала, что ему нужно, ещё до того, как он просил.
Мальчика спасли.
Я зашла в ординаторскую и села на стул. Ноги не держали. Сняла халат, бросила на соседний стул. Из кармана выскользнул снимок УЗИ — упал на пол.
Дверь открылась. Вошёл Андрей.
Он увидел меня — бледную. Бросился проверить. И тут же увидел снимок на полу.
Поднял. Посмотрел. Посчитал даты.
- Это мой? - спросил он.
Голос глухой. Не злой. Просто — глухой.
- Да.
- Почему не сказала?
- Боялась. Что уйдёшь. Опять. Что скажешь — это ошибка.
Он молчал. Долго.
- Мне нужно подумать.
И вышел.
А я осталась сидеть и смотреть на снимок.
«Так и знала, - подумала я. - Одна так одна».
Прошло три дня. Он не подходил. Я не искала.
На третий вечер я вышла с работы. У входа стоял Андрей.
- Можно поговорить?
Мы пошли в кафе рядом с больницей. Маленькое, полупустое.
И он начал говорить.
- Та ночь. На свадьбе. Я впервые за долгое время смог говорить о маме. Ты просто слушала. Не давала советов. Просто держала за руку.
Он помолчал.
- В четыре утра мне позвонили из хосписа. Мама умирала. Я оделся и уехал. Даже записку не успел оставить.
- Ты успел? - тихо спросила я.
- Нет. Она умерла, пока я ехал.
У меня сжалось сердце.
- Потом были похороны. Оформление. Всё как в тумане. А когда пришёл в себя — понял, что не знаю, как тебя найти.
- Ты искал?
- Три недели. Как только пришёл в себя после похорон. Позвонил Серёже — он знал только, что ты Вера и врач. Позвонил Лене — она знала, что ты анестезиолог где-то в области. Звонил в больницы. Но ты была в отпуске. А потом я уже оформлял перевод сюда.
Я вспомнила. После свадьбы я уехала к маме на две недели.
- Я думала, ты просто ушёл. Как все уходят.
- Я переехал сюда, потому что здесь похоронена мама. Она выросла в этих краях. Попросила похоронить на родине. А когда увидел тебя на планёрке — не поверил своим глазам.
- Почему тогда молчал три дня?
- Боялся. Что ты не захочешь меня. После всего.
Он взял меня за руку. За ту самую — с тонкими пальцами.
- Я хочу попробовать. По-настоящему. Не потому что ребёнок. Потому что помню ту ночь. Каждую минуту.
У меня защипало в глазах.
- Мы же почти не знаем друг друга.
- Тогда узнаем. Есть время.
Он посмотрел на мои часы. На папины часы с потёртым ремешком.
- Сколько там твой папа говорил? Хороший врач всегда знает, сколько времени?
Я улыбнулась сквозь слёзы.
- Да.
- Значит, у нас его достаточно.
Прошло полгода.
Мне скоро тридцать. А через месяц — рожать.
Живот уже большой. Коллеги знают. Тамара Сергеевна сказала: «Я же говорила — молчание лечит только зубы». И первая связала пинетки.
Мы с Андреем не торопились. Узнавали друг друга. Ссорились иногда — и мирились. Учились доверять.
Он приходит ко мне каждый вечер. Приносит апельсины — я как-то обмолвилась, что люблю. Он запомнил.
Я уже в декрете, но иногда захожу в больницу — по привычке, по делам. И чтобы увидеть его посреди дня. Он берёт меня за руку в коридоре — просто на секунду, когда никто не видит.
Сегодня утром я стояла у окна в ординаторской и смотрела на часы. Папины. С потёртым ремешком и царапиной на стекле.
«Хороший врач всегда знает, сколько времени».
Я думала — это про операции. Но папа, наверное, имел в виду другое. Время для себя. Время для любви. Время для того, чтобы не сбежать от счастья, когда оно приходит.
Андрей подошёл сзади. Положил руку на плечо.
- О чём думаешь?
- О времени.
- И что надумала?
Я повернулась к нему. Посмотрела в эти глаза — тёмные, внимательные, родные.
- Что его у нас достаточно.
Он улыбнулся. Взял мою руку — ту самую, с тонкими пальцами. Ту, что держала его в ту первую ночь.
- Пойдём. Провожу тебя до выхода.
И мы пошли. Рядом. Он — в белом халате, я — уже нет. Но всё равно вместе.
А внутри меня билось ещё одно маленькое сердце. Новая жизнь. Наша.
Иногда жизнь не спрашивает, готов ли ты. Она просто приводит человека на свадьбу знакомой, даёт одну ночь — и смотрит, хватит ли тебе смелости не сбежать.
У меня хватило.
И у него тоже.