Земля на кладбище была ещё сырой, тяжёлой. Она липла к сапогам, к подолу моего чёрного пальто, к душе. Когда крышку опустили, я будто провалилась вместе с ней. Отец был единственным, кому я могла позвонить ночью и не бояться услышать в ответ раздражённое шипение. Теперь звонить было некому.
Я шла домой по разбитой посёлочной дороге и смотрела, как в лужах отражается серое небо. Ветер тянул платок с головы, щипал заплаканные глаза. В руках я несла пустой полиэтиленовый пакет, словно всё, что осталось от похорон, — шелестящая пустота.
Дверь в дом была не заперта. Как только я толкнула её, меня ударило в лицо тёплым, жирным запахом жареного мяса, чеснока, майонеза. На плите кипело что‑то в трёх кастрюлях, духовка гудела, на столе громоздились салаты, банки с маринадом. По радио в углу противно звенела весёлая песенка.
Андрей стоял посреди кухни в свежей выглаженной рубашке, с мокрой тряпкой в руке. Щёки у него горели, в глазах прыгали смешки.
– Наконец‑то, – бросил он. – Разгулялась. Отец умер? Плевать, обслуживай гостей.
Он швырнул в меня тряпку, мокрая холодная масса шлёпнулась о грудь, оставив пятно на чёрной ткани. Я машинально поймала её, пальцы тут же пропитались затхлой водой с запахом хлорки.
– Андрей… – голос предательски дрогнул. – Я только с кладбища…
– И что? – Он подошёл ближе, глядя сверху вниз. – Гости будут с пустым столом сидеть? Я сколько дней всё готовлю, напарник с сестрой из города едут, а ты шляешься. Быстро руки помыла – и за дело.
Я прошла к раковине. Вода текла тонкой струйкой, с шипением встречаясь с алюминиевой мойкой. Мыльный запах смешался с запахом жареного лука. В висках стучало: «Папка… папка…»
Плакать нельзя. Не при нём. Он ненавидит мои слёзы. Говорит, от этого лицо пухнет и я становлюсь ещё неуклюжей.
Я сняла чёрное пальто, повесила на гвоздь у двери. Осталась в тёмном платье, в котором была на похоронах. Подол прилип к ногам, чулки отсырели. Хотелось просто сесть на табурет, упереться лбом в столешницу и не шевелиться до ночи. Но Андрей уже открывал шкаф, гремел тарелками.
– Скатерть чистую постели. Ту, белую, из города. И не забудь про салфетки треугольником, как я показывал. Ты у меня не на отдыхе, а жена хозяина дома, запомни.
Хозяина. Я горько усмехнулась про себя. Жена хозяина, без права голоса, без личных денег, без даже отдельной полки в шкафу. Всё – его. Дом, серая «ласточка» под окном, магазинчик на остановке, где я по утрам торчу за прилавком за «спасибо» и «потом обсудим». Даже моя жизнь – по часам, как смены в его конторе.
Наш посёлок утонул в грязи и унынии ещё тогда, когда закрыли завод. Дальше трассы я почти не бываю. Когда отец звал переехать к нему в городок побольше, Андрей только смеялся: «Куда ты без меня? Кто ты там, кроме как бесплатная рабочая сила?»
Я застилала стол скатертью, ладонями разглаживая каждую складку. Белая ткань пахла нафталином и чуть‑чуть – тем домом, откуда её привезли, чужой жизнью, куда меня никогда не пустят. Руки дрожали, и тарелки звенели одна о другую.
– Глаза вытри, – процедил Андрей сквозь зубы, заглядывая в окно. – Едут уже. Не хватало ещё, чтобы ты им тут траур устраивала.
Я прижала ладони к лицу, будто могла стереть опухшие веки. Щёки горели, под носом щипало. Я глубоко вдохнула запах укропа из салата, копчёной курицы, кислого маринада. Мир сузился до этих привычных ароматов кухни, до скрипа его шагов за спиной.
Когда в коридоре раздались голоса и тяжёлые шаги, сердце ухнуло вниз. Андрей распахнул дверь так широко, что она ударилась о стену.
– Проходите, проходите! – Его голос стал мягким, обволакивающим. – Как доб добрались? Лидия Сергеевна, как всегда – одна элегантность.
В кухню вошёл плотный мужчина с толстой шеей, в дорогом тёмном пальто. За ним – женщина, тонкая, прямая, как тростинка, в светлом плаще. От неё пахло дорогими духами, совсем не такими, как дешёвая сладость из нашего сельпо. Волосы уложены, на шее – нитка жемчуга. Я невольно опустила глаза, чтобы не встретиться с её взглядом.
– Это моя жена, Надежда, – почти ласково представил меня Андрей. – У нас тут траур, – он скорчил подходящее случаю лицо, – отец её умер. Но она крепкая, справится. Правда, Надь?
Я кивнула, не поднимая головы.
– Сочувствую, – тихо сказала женщина. Голос у неё был немного хрипловатый, но тёплый. – Отец – это тяжело.
Я опять только кивнула. Андрей уже отодвигал стулья, усаживал гостей, шутил, рассказывал, как долго готовился к этому вечеру, как рад видеть «таких важных людей у себя в доме». Слова сыпались из него, как горох. Он смеялся их короткими шутками, ловил каждое одобрительное кивок.
Со мной он разговаривал коротко и жёстко:
– Надя, подай мясо.
– Надя, где соус?
– Надя, ты почему так медленно?
Я бегала между кухней и комнатой, где накрыли на стол, почти не ощущая пола под ногами. Тарелки, салатники, горячие блюда – круг за кругом. Руки к концу дня уже не слушались, но перед гостями Андрей ни разу не поднял на меня голос. Только прищуривался слегка, и этого было достаточно, чтобы я ускорялась.
Лидия всё чаще бросала на меня взгляды. Не такие, как у мужчин, оценивающих фигуру, и не такие, как у местных баб, привыкших прикидывать, кто во что одет. Она всматривалась. В профиль, когда я наклонялась над столом. В мои руки, когда ставила перед ней приборы. В глаза, когда я случайно подняла их и на мгновение встретилась с её взглядом. Вздрогнула и тут же опустила.
– Вы давно здесь живёте? – вдруг спросила она, когда Андрей с её братом увлеклись разговорами о делах и продаже леса.
– Лидочка, ну что ты, – перебил её Андрей слишком поспешно. – Наша Надя тут с детства. Родителей у неё давно нет, из приюта ещё. Так что прошлое у неё… – он сделал неопределённый жест, – не самое радостное. Мы об этом не говорим, правда, Надь?
Слова ударили по мне, как пощёчина. Отец ещё утром лежал в гробу. Мой отец, который возился со мной после уроков, учил распутывать леску и жарить картошку. Андрей сделал вид, что его никогда не было.
– Я… – начала я, но он впился в меня взглядом.
– Принеси‑ка лучше компот, – сказал он с улыбкой, обращённой к гостям, но стальной нитью – ко мне. – Лидии Сергеевне точно понравится: малина, всё своё.
Я ушла на кухню, слыша за спиной голос Лидии:
– Извините, конечно, но как‑то странно. У любого человека есть какая‑то история. Родня…
– У неё нет, – отрезал Андрей. – Так уж вышло. Богаче будет – с чистого листа.
Я наливала рубиновый компот в стеклянный графин, а в ушах звенели его слова. «Нет». Стереть меня до бесформенного пятна, без корней, без памяти – так ему удобнее.
Когда я вернулась, Лидия всё так же смотрела на меня.
– Надежда, – мягко сказала она, когда я ставила перед ней стакан, – а вы откуда родом?
Я замерла на мгновение. Слова застряли в горле.
– Да какая разница, – опять вмешался Андрей, даже не дав мне открыть рот. – Маленькая деревушка, на карте не найти. Сгорела почти вся, людей развезли по приютам. Лучше не ворошить.
Я почувствовала, как леденеют пальцы. Наша деревня действительно почти сгорела, когда я была совсем маленькой. Но меня тогда забрал к себе отец, единственный, кто выжил из близких. Никакого приюта. Почему Андрей говорит так, будто знает лучше меня?
Лидия чуть нахмурилась.
– Знаете, у нас тоже была родня из маленькой деревни, – тихо сказала она, словно самому себе. – Брат пропал много лет назад, при очень странных обстоятельствах. Вместе с девочкой… Племянницей моей. Мы её звали… – она задумалась, глядя куда‑то в угол. – Брат всё её называл Соловейкой. Потому что она пела без стеснения, на всю улицу.
Я не помнила, чтобы когда‑то пела. В детстве меня называли просто Надькой. Или… нет. Где‑то на самом дне памяти царапнуло что‑то тонкое, как птичий голос. Но Андрей уже поднял ладони, словно обрывая тему:
– У каждого своя боль, Лидия Сергеевна. Давайте лучше о приятном. Мы же собрались обсудить нашу сделку, а не хоронить прошлое.
Он всё время не спускал с меня глаз. Стоило Лидии повернуться ко мне, он тут же находил повод послать меня за чем‑нибудь. То вилки не те, то хлеб забыла, то салфетки положила не с той стороны. Я моталась, как белка, чувствуя, как растёт внутри вязкое ощущение: он чего‑то боится. Не за сделку, не за впечатление от гостей – за что‑то другое, глубже.
Лидия несколько раз просила:
– Оставьте её, пусть присядет. Ей тяжело сегодня.
– Да ну что вы, – Андрей смеялся. – Надя без дела не может, правда, милая? Она у меня деятельная.
Я сжимала поднос так, что костяшки белели.
Когда стол уже сгибался от блюд, Андрей вдруг поднялся, взял в руку свой бокал с компотом.
– Давайте скажем пару слов, – сказал он. – День вышел… непростой. И всё же, несмотря ни на что, в этом доме есть радость.
Он обвёл взглядом гостей, остановился на мне. Я стояла у стены, держа в руках полотенце, как щит.
– Я хочу пожелать, чтобы моя… – он на миг запнулся, но тут же продолжил, – моя Соловейка никогда не улетала из этого дома. Чтобы всегда была рядом, пела нам, согревала.
Слово «Соловейка» ударило, как гром. Я вздрогнула. Внутри что‑то сжалось, как от далёкого, забытых шёпота: «Соловейка моя, не плачь…» Я не успела понять, откуда это всплыло.
Лидия побледнела. Её пальцы сжали ножку бокала так, что тот чуть не выскользнул.
– Как вы её назвали? – тихо переспросила она. – Повторите.
– Да так… – Андрей смутился, но постарался улыбнуться. – Ласково. С детства привык. Наша Соловейка.
Лидия медленно поднялась из‑за стола.
– Надежда, подойдите, пожалуйста, – сказала она, и голос у неё дрогнул.
Я подошла ближе, не зная, куда девать руки. Полотенце повисло бесформенной тряпкой.
– Поднимите голову, – попросила она. – К свету.
Я послушалась. Свет от люстры полоснул по глазам, я на миг зажмурилась, а потом посмотрела прямо на Лидию. Она всматривалась в меня так, будто искала что‑то давно утерянное. Провела взглядом по скулам, по изгибу губ, по линии бровей.
И вдруг резко отодвинула стул, так что он скрипнул по полу.
– Это она, – почти выкрикнула Лидия, переводя дыхание. – Это дочь моего брата!
Её брат, сидевший рядом, застыл с приоткрытым ртом. Андрей побледнел так, что на лице проступили пятна. Бокал выскользнул из его пальцев, упал на скатерть, компот расплескался красным пятном, похожим на кровь.
В комнате воцарилась тишина, такой густой, что слышно было, как тикают настенные часы и капля за каплей падает вода из неплотно закрытого крана. Андрей смотрел на меня так, будто перед ним внезапно выросла пропасть, и я стояла на её краю.
– Вы ошибаетесь, – первый очнулся Андрей. Голос у него был чужой, хриплый. – Лидия Сергеевна, вы, видно, устали… День тяжёлый, поминки… Вам показалось.
Он попытался улыбнуться, но уголки губ дёрнулись, как у человека, у которого свело щёку.
– Я не слепая, – Лидия смотрела только на меня. – И не сумасшедшая. Надежда, сколько вам было лет, когда вас… взяли в семью?
Я растерянно моргнула. Горло перехватило.
– Мне говорили… примерно три, – прошептала я. – Меня нашли на трассе. Так отец говорил.
– Отец, – повторила она глухо. – Как его звали?
Я назвала. Её лицо дёрнулось.
– Я его помню, – сказала Лидия. – Он тогда жил по соседству с нашим домом за городом. Маленький домик у леса… Андрей, верно?
Я будто впервые услышала, как её голос ударил по его имени. Андрей дёрнулся, как от пощёчины.
– Да мало ли кто там жил, – проговорил он, уже раздражённо. – В нашем посёлке полдеревни таких домиков. Что вы выдумываете? Схожесть лиц бывает, вы же сами знаете.
– Бывает, – спокойно согласилась Лидия. – Но не такая. И не с прозвищем Соловейка.
Она вдруг потянулась к своей сумке, лежавшей на стуле. Молния прошуршала в тишине так громко, что я вздрогнула. Запах её духов – горький, терпкий – заполнил мне нос.
– Вот, – она положила на стол небольшой, потёртый снимок. – Мой брат и его дочь.
Я шагнула ближе. На выцветшем картоне мужчина держал на руках девочку лет трёх. Он смеялся, глаза у него были светлые, как у Лидии. А девочка… у неё была моя чёлка, мой прищур, когда я щурюсь от солнца. Даже маленькая родинка у губы – та же.
Меня будто обдало кипятком. Под ногами поплыл узор ковра.
– Похоже, правда? – спокойно спросила Лидия. – Андрей?
Он не взглянул на фотографию. Уставился на меня.
– Не вздумай, – прошипел он одними губами. – Молчи.
– Андрей, – его товарищ по делам неловко откашлялся, – может, действительно… Надо как‑то объяснить…
– Объяснить? – Андрей резко отодвинул стул, так что он с грохотом ударился о стену. – Да что тут объяснять? Женщина похоронила брата, ей везде мерещатся родные лица! Надя, скажи им: твой отец тебя нашёл на трассе. Ты же помнишь!
Я помнила только его тёплые руки и то, как он никогда не позволял мне говорить о том дне. Всегда тихо повторял: «Не вспоминай, Соловейка. Живи дальше».
– Он говорил, что нашёл меня, – выдавила я. – Больше ничего.
Лидия закрыла глаза, глубоко вдохнула, будто борясь с дурнотой.
– Мой брат пропал вместе с дочерью, когда ей было около трёх лет, – заговорила она ровно, будто читала приговор. – Вокруг его дела началась грязь. Его компаньоны хотели оттеснить его от предприятия и наследства. В тот день он уехал с ребёнком и не вернулся. Машину не нашли. Ничего не нашли. Только спустя годы объявили, что он, скорее всего, погиб. Но я не верила. Я искала хотя бы след дочери.
Она посмотрела на меня.
– И вот вы передо мной. С тем же изгибом бровей. С тем же прозвищем.
Я чувствовала, как Андрей подходит сзади. Его ладонь легла мне на плечо, будто поддержка. Пальцы впились, как когти.
– Хватит, – прошипел он. – Надя устала. Вы видите, в каком она состоянии? Отец умер, а вы ей в голову всякую чушь вбиваете. Все на сегодня. Я провожу вас.
Он потянулся к Лидииной сумке, словно хотел незаметно заслонить фотографию салфеткой, но та шлёпнула его по руке.
– Не трогайте, – резко сказала она. – И не смейте поднимать на неё голос.
Он выпрямился, посерев.
– Сейчас вы уйдёте, – вкрадчиво заговорил Андрей, – а мы тут останемся жить. И мне разгребать последствия ваших фантазий. Ей и так тяжело, Лидия Сергеевна. Жалко, что вы не понимаете элементарных вещей.
– Элементарные вещи, Андрей, – Лидия подняла подбородок, – это правда. И ещё – закон. Я сейчас позову водителя. Он привезёт правоведа и бумаги. И вы сядете и всё расскажете. Либо потом будете рассказывать в другом месте.
Слово «закон» будто звякнуло, как ключ в замке. Андрей дёрнулся.
– Никаких бумаг в моём доме не будет, – рявкнул он. – Это частный дом, вы гости. Я вас прошу по‑хорошему – собраться и уехать.
Он снова сжал моё плечо, уже больнее.
– Пойдем, – сквозь зубы сказал он мне. – В спальню. Тебе надо прилечь.
– Я никуда не пойду, – сказала я неожиданно твёрдо. – Мне надо знать, кто я.
Его пальцы дрогнули.
– Слышали? – Лидия кивнула брату. – Водителю позвоните, пожалуйста. Пусть едет не один, а с правоведом. И соберёт папку: договоры, газеты, всё, что у нас есть.
Брат нервно достал телефон.
Андрей словно обезумел. Он стал метаться по комнате, то хватаясь за спинку стула, то за край стола. Запах холодной еды, укропа, тушёного мяса вдруг стал тошнотворным.
– Какие ещё газеты? – Он почти кричал. – Вы меня с кем‑то путаете! Я честно работал, годами выстраивал своё дело! Я просто женился на девушке из соседнего посёлка! Что вы выдумываете?!
Слово «просто» кольнуло. Я вспомнила, как мы познакомились: будто случайно, через знакомых. Как быстро он сделал предложение, не давая мне опомниться после смерти отца. Как уговорил бросить работу, «чтобы я не надрывалась».
Где‑то далеко хлопнула входная дверь. В доме повисла тревожная тишина. Даже часы как будто тикали громче.
Следующие часы будто сжались в один. Вздохи, шуршание бумаг, приглушённые голоса. Правовед Лидии – невысокий мужчина с сухими руками – раскладывал на столе документы и старые вырезки из газет. На одной заголовок: «Странная гибель владельца крупного предприятия». Ниже – знакомая фамилия. Та, что я всегда слышала в связи с делами Андрея. Среди совладельцев мелькала и его фамилия.
– Вы были младшим компаньоном, – ровно сказал правовед. – Вот выписки из реестров. Деньги и имущество после исчезновения брата Лидии перешли группе лиц. Ваша доля выросла. Совпадение?
Андрей молчал. Только пальцы быстро постукивали по столу, выдавая тревогу.
Правовед достал другой конверт. Из него посыпались жёлтые конверты со штемпелями.
– Эти письма приходили на адрес вашего отца, – сказал он, обращаясь ко мне. – Запросы о розыске ребёнка пропавшего предпринимателя. Приглашения пройти генетическую экспертизу. Подпись: Лидия. Все они были перехвачены. Наш человек в почтовом отделении вспомнил, что их забирал не ваш отец.
Он поднял глаза на Андрея.
– Вы. Под роспись.
У меня зазвенело в ушах.
– Андрюша… – я шагнула к нему. – Это правда?
– Да что вы за люди такие, – неожиданно сорвался он. Голос взвился, как натянутая струна. – Вам везде мерещатся заговоры и деньги! Да, я забрал какие‑то письма, чтобы не травмировать её! Что плохого, если человек живёт спокойно и не знает, что кто‑то там что‑то хочет от него через столько лет?!
– Не кто‑то, – тихо поправила Лидия. – Родная тётя. И не «что‑то», а правда.
Её глаза сверкнули.
– Признайтесь уже, Андрей. Вы женились на ней, чтобы держать под контролем возможную наследницу. Чтобы в нужный момент предъявить её миру, когда будет выгодно. Так?
Он шагнул ко мне, сжал мои плечи так, что я вскрикнула.
– Не слушай! – прошипел он. – Они все лгут, им всем нужны только деньги! Ты мне жена, ты моя! Кто тебя поднял из нищеты? Кто дал этот дом, эту жизнь? Думаешь, они будут тебя любить, как я?
Внутри что‑то лопнуло. Я вдруг вспомнила утро, когда он швырнул мне в руки тряпку, велел накрывать на стол в день, когда в морге лежал отец. Его голос: «Гости ждут. Отец у тебя уже умер, а эти люди живые, им надо есть».
– Любить? – слова сами прорвались наружу. – Ты любил не меня. Ты любил власть надо мной. Ты всё время решал за меня: с кем общаться, куда ходить, как одеваться. Ты даже мои письма крал. Это не любовь.
Я вырвалась из его рук. Впервые так: не тихо ускользнуть, не промолчать, а оттолкнуть.
– Я всю жизнь жила в страхе, – отчётливо сказала я, глядя ему прямо в лицо. – Сначала боялась потерять отца. Потом – тебя. Боялась, что не справлюсь одна. А теперь боюсь только одного: снова тебе поверить.
Андрей пошатнулся, будто я его ударила.
– Вы слышали? – Лидия повернулась к правоведу и брату. – Она сама говорит. Андрей, я официально предупреждаю: за сокрытие ребёнка, за мошенничество с наследством и, возможно, за причастность к исчезновению моего брата вы ответите по закону. Это не пустые слова. У меня достаточно свидетелей и документов.
Он сел. Резко, тяжело. Снял очки, которые надевал для важности, провёл ладонями по лицу.
– Меня втянули, – заговорил он глухо, не глядя ни на кого. – Я был тогда… мелкой сошкой. Мне сказали: человек исчез, дело надо спасать, иначе рухнет всё предприятие, сотни людей лишатся куска хлеба. Оформить бумаги, подписать. А потом… Потом я увидел тебя. Уже в этом посёлке. Понял, кто ты. Мне сказали: «Присмотри за девчонкой. Если всплывёт, будем решать». Я думал… если ты будешь рядом, я смогу всё контролировать.
– А мой отец? – спросила я еле слышно. – Приёмный. Он знал?
Андрей молчал. За него ответила Лидия:
– Думаю, он просто нашёл ребёнка на дороге. И принёс домой. А когда понял, в какую историю вляпался, уже было поздно. За ним следили. Его держали в страхе. И через многие годы его всё равно не стало.
Слово «не стало» пронзило грудь, как игла. Я сжала край стола, чтобы не упасть.
Позже мы все вместе поехали в отдел, писать заявления. Я помню только холод металлических стульев, тусклый свет, запах старой краски. Моё заявление получилось кривым, буквы плясали. Лидия уверенно подписывала каждый лист, правовед говорил с дежурным сухим, уверенным голосом.
Потом были недели – длинные, как зима. Допросы, экспертизы, походы к следователю. Генетическая экспертиза подтвердила: я – дочь брата Лидии. Газеты и передачи снова подняли старое дело, на слуху появились фамилии тех, кто участвовал в захвате предприятия. Кто‑то пытался оправдываться, кто‑то исчезал из поля зрения. Андрея задержали. Дом, где ещё недавно пахло борщом и выпечкой, опечатали. На двери повисла пломба, как точка.
Я переехала к Лидии. Её городская квартира была просторной, с видом на реку, с мягкими коврами, тихим гулом посудомоечной машины по вечерам. Мне выдали комнату с большим окном, купили строгие платья, наняли наставницу по деловым вопросам. Я сидела на гладкой постели, гладя шов покрывала, и не чувствовала себя ни богатой, ни счастливой. Я только что похоронила одного отца, узнала о гибели другого и лишилась мужа, каким бы он ни был.
Иногда по ночам я вставала, подходила к окну и слушала, как под ним шумят машины. Точно так же когда‑то я слушала ветер в своём деревянном доме. Только там за стеной сопел мой приёмный отец. Здесь – тишина.
Однажды утром я собрала сумку.
– Мне нужно домой, – сказала я Лидии. – Туда, где могила.
Она кивнула, будто ждала этого.
На кладбище в нашем посёлке пахло сырой землёй и прошлогодней листвой. Над свежим холмиком уже подсох венок. На табличке – его имя. Я опустилась на колени, не боясь испачкать пальто.
– Спасибо, – прошептала я. – За то, что тогда не прошли мимо. За то, что любили меня, как умели. Прости, что я не спросила, чего ты боялся. Прости, что не знала, кого ты прятал.
Слёзы текли тихо, без всхлипов. Земля под руками была тёплой от дневного солнца.
Через несколько дней мы с Лидией поехали на другое кладбище – городское. Там, среди высоких памятников, нашлась свежая плита с новым именем. Её поставили недавно, когда по документам восстановили факт гибели её брата. Моего отца.
Фамилия была другая. Моя настоящая. Я провела пальцами по выбитым буквам. Холодный камень обжёг кожу.
Между двумя могилами, двумя именами и двумя жизнями я стояла, как на перекрёстке. Внутри больше не было крика. Только тихое понимание: я не обязана выбирать между ними. Я могу носить настоящую фамилию и всё равно помнить ту, под которой выросла. Я – дочь обоих. Того, кто дал мне жизнь, и того, кто дал мне дом.
Через несколько месяцев я вошла в зал заседаний правления предприятия, которое когда‑то украли у нашей семьи. На мне был строгий тёмный костюм, волосы собраны в пучок. Серые стены, длинный стол, аккуратные стопки бумаг, приглушённый шум кондиционера – всё казалось декорацией из чужой жизни. Но за дверью ждали люди, которые привыкли решать за других.
Я остановилась на пороге, вдохнула глубоко. На миг вспыхнуло воспоминание: кухня, запах жареного лука, тяжёлый день похорон. Андрей, швыряющий мне в лицо мокрую тряпку, его голос: «Отец умер? Плевать, обслуживай гостей!»
Картинка вспыхнула и погасла, как спичка. Я больше не была девочкой с тряпкой в руках. Теперь я сама решала, кого впустить в свой дом и в свою жизнь.
Я шагнула вперёд.