Я всегда думала, что после смерти бабушки мир какое‑то время будет звучать тише. Что хотя бы несколько месяцев не будет её ясного голоса, который раньше разрезал утро, как звонок будильника: «Вставай, Ленка, тесто само себя не замесит». Но оказалось наоборот. Мир стал громче. Кричащий, наглый, чужой.
В тот день, когда я получила ключи и от дома на окраине, и от нашего маленького ресторана в центре, я стояла во дворе и слушала, как шуршат под ногами бабушкины листья. Сухие, прошлогодние, она всегда ругала меня за то, что я их ленюсь сгребать. Ветер гнал их вдоль забора, и запах мокрой земли и старых яблок смешивался с ароматом лавра и перца, пропитавшим мою одежду. Я только что вернулась из ресторана: там уже неделю все спрашивали, когда я выйду в зал, когда снова появится «та самая хозяйка».
Теперь этой хозяйкой была я.
Муж стоял рядом, рассматривая дом. Серый, пошарпанный, с покосившимся крыльцом, но мне он казался крепостью. Моей последней связью с бабушкой.
– Ничего, подлатаем, – сказал Иван, оглядев крышу. – Главное, что теперь у нас есть свой угол. Не пропадём.
«У нас», – тогда это слово прозвучало тепло. Я старалась в него верить.
Первые дни после похорон прошли, как в тумане. Я бегала между домом и рестораном, считала закупки, договаривалась с поставщиками, мерила шторы, мыла кухню до скрипа. С утра пахло свежеиспечёнными булочками, к обеду – чесноком и тушёным мясом, к вечеру воздух густел от кофе и ванили. Постоянные посетители шептались: «Как жалко старушку… А внучка справится?»
Я справлялась. Просто не замечала, что в мою жизнь уже тихо вкрадывается чужой запах – сладковатый запах дешёвых духов и чужих голосов.
Первой «временно» поселиться в бабушкиной квартире попросилась свекровь. Точнее, даже не попросилась, а мягко поставила перед фактом.
– Леночка, ну что там твоему дому пустовать? – промурлыкала она по телефону. – У нас ремонт, стены голые, жить невозможно. Мы с сестрой только на время, пока всё утрясётся. Мы же семья.
Иван, услышав, только хмыкнул:
– Мамке тяжело, чего ты. Дом большой, тебе всё равно одной страшно.
Мне и правда было страшно. Ночами дом поскрипывал, гудели трубы, а тень от старой яблони ложилась на стену, как чьи‑то длинные пальцы. Я попыталась возразить, что бабушка завещала дом мне, что я ещё даже не разобрала её вещи. Но Иван обнял за плечи и устало сказал:
– Не начинай. Мама же не навсегда.
Через неделю в доме уже пахло не только яблоками и стиранным бабушкиным бельём, но и сладкими духами тёти Зины, свекровкиной сестры. По коридору таскали сумки, где‑то в глубине гремел их старый телевизор, по ночам шептались, хлопали дверцы шкафа. Моё крыльцо превратилось в их курилку… я даже мысленно поправилась: привычное место для сплетен и шушуканий. Они приносили с собой шум, как ярмарка, и уверенность, будто эти стены были их всегда.
Я просыпалась от того, что за стеной свекровь обсуждала по телефону мою бабушку: «Да ладно, чего там, жила одна в целой хоромине, хоть польза теперь будет». Я лежала, глядя на трещину на потолке, и чувствовала, как во мне копится какое‑то тяжёлое, глухое чувство, похожее на комок теста, который никак не подходит, хотя ты уже устала ждать.
Ресторан стал вторым ударом. Сначала я даже обрадовалась, когда Иван привёл туда своих дядь и тёток.
– Пусть посмотрят, чем ты занимаешься, – сказал он. – Будут гордиться.
В тот день зал был почти полный. Столы шумели, звенели ложки о тарелки, пахло свежеиспечёнными пирогами и борщом с чесночными пампушками. Я заметила их сразу: тётя Галя с ярко‑малиновой помадой, дядя Коля, уже расстегнувший верхнюю пуговицу рубашки, и за ними – шлейф запахов: табак, резкие духи, тяжёлый одеколон.
Они вели себя так, будто пришли не в ресторан, а на свою кухню.
– Нам как всегда, – громко крикнула тётя Галя, хотя была здесь в первый раз. – Только пощедрее, племяшка, не жадничай.
Они заказали всего и много. Салаты, горячее, десерты, чайник за чайником. А когда я принесла счёт, тётя Галя хлопнула себя по груди:
– Ой, Лен, ты что, совсем с ума сошла? Мы же свои. Запиши нам в долг, до получки. Чего ты, не обеднеешь.
Я растерялась. В голове всплыла бабушкина фраза: «Кормить можно всех, но за чужой счёт – никогда». Я мягко попыталась объяснить, что у нас всё по чекам, что кухня – не благотворительная столовая.
Свекровь взглянула так, будто я плюнула ей в лицо.
– Это как это, – холодно протянула она. – Ты что, с родной семьи требуешь деньги? Тебе совесть бабушка не завещала?
Иван снова хмыкнул, не глядя на меня, чему‑то улыбаясь в телефон.
С тех пор они стали заходить часто. То «случайно рядом оказались», то «так устали, решили перекусить». И каждый раз «до получки», «запиши», «ты что, нам не доверяешь?» В какие‑то вечера их шумный стол заглушал весь зал. Постоянные посетители ворчали, кто‑то перестал приходить вовсе. Я замечала, как любимая пара, всегда сидевшая у окна, теперь оглядывается на дверь, вздрагивает от громкого смеха тёти Зины и уходит раньше, чем заказывает десерт.
Однажды я всё‑таки настояла на оплате. Счёт вышел приличный, я подсела к ним, стараясь говорить спокойно:
– Ресторан не вытянет, если я буду всем родным готовить бесплатно. Мне нужно платить поварам, закупать продукты.
Свекровь вспыхнула:
– Значит, мы тебе чужие? – зазвенел её голос на весь зал. – Наши деньги тебе милее родной крови?
Иван пришёл домой позже обычного. От него тянуло чужими кухнями, как будто он целый день ел не у нас, а у каких‑то знакомых. Он устало сел на диван и сказал:
– Лен, ну ты сама виновата. Мама в слезах, тётки обижены. Мужчинам неприлично спорить с матерью. Не усугубляй.
Я молча мыла посуду, слушая, как в комнате тихо покряхтывает диван под его весом. В раковине звенели тарелки, на руках стягивало кожу от горячей воды. Я вдруг остро почувствовала: я в этом доме гостья, даже если все стены кричат бабушкиным голосом.
На следующее утро я позвонила в юридическую контору. Голос женщины в трубке был сухой и деловой. Мы договорились о встрече. Я сказала Ивану, что нужно обсудить вопросы с поставщиками. Он снова лишь хмыкнул, даже не поинтересовавшись, куда я иду.
Юрист внимательно перелистал бабушкино завещание, потёр переносицу и взглянул на меня поверх очков.
– У вашей бабушки была крепкая голова, – сказал он. – Видите здесь? Дом и ресторан завещаны лично вам, с оговоркой: не подлежат разделу ни при каких семейных обстоятельствах. И ещё… Если наследник окажется в положении, когда его имущество используется третьими лицами безвозмездно и против его воли, он имеет право в одностороннем порядке прекратить этот доступ. Всё зафиксировано. Подписи, свидетели.
Сердце у меня забилось чаще. Бабушка знала. Она будто предвидела.
Я вышла от него с аккуратно сложенной копией завещания и ощущением, что под ногами у меня наконец‑то твёрдый пол, а не зыбкая грязь. Потом был бухгалтер – сухощёкая женщина с быстрыми глазами. Она показала мне, где я трачу лишнее, где можно ужесточить выдачу бесплатных блюд, как правильно оформлять списания.
– И вам нужна книга учёта… отдельно для ваших «родственников», – подчеркнула она. – Чтобы потом не было: «мы ничего не ели».
Я стала собирать бумаги. Чеки, записи, квитанции. Завела толстую тетрадь, в которую аккуратно вносила каждый их «в долг»: дата, состав заказа, сумма. Сначала рука дрожала, потом движения стали ровными, отточенными. По вечерам, когда из гостиной доносился смех свекрови и тёти Зины, я сидела в комнате бабушки, перебирала старые папки. Нашла ещё один лист: предварительный договор на оформление ресторана только на моё имя. Бабушка его не успела подписать, но рядом лежала записка её неровным почерком: «Лена, оформи всё как надо, людям верить можно, но не бездумно».
Чем твёрже я становилась, тем наглее вёл себя родня мужа. Свекровь то и дело звонила мне на кухню:
– Леночка, испеки торт, ко мне подружки на чаепитие придут. Ты чего молчишь? Это же реклама твоему заведению.
Я сжимала трубку:
– Могу сделать со скидкой, но не бесплатно. У меня продукты стоят денег.
– Да что ж ты за родственница такая, – начинала она визжать. – Всё в дом тащишь, ничего от сердца. Не удивлюсь, если скоро и с меня за чай брать будешь.
В ресторане она устраивала сцены при посторонних. Однажды при полном зале, когда официантка робко протянула ей счёт, свекровь вскинулась:
– Ты что, девочка, с меня деньги решила взять? Не знаешь, кто я? Я мать хозяина!
Люди за соседними столиками обернулись. Мне стало жарко, как будто я стояла не у плиты, а под чужим прожектором. Я подошла сама, спокойно, насколько могла.
– В вашем чеке только то, что вы заказали, – сказала я. – Ресторан не может работать бесплатно, иначе закроется.
– Тогда и закрывай, – отрезала она. – Если не понимаешь, что семья – превыше всего.
По вечерам Иван возвращался всё позднее. Говорил, что то ему коллеги помогали с ремонтом, то он маму отвозил к подруге, то просто «задержался». Я слышала от него новые фразы: «Мне сказали…» «Мужчина должен обеспечивать мать…» «Ты неуважительно к ней относишься». Словно мне в дом подкинули чужого человека с лицом моего мужа.
К концу месяца я уже чётко видела: «временное» стало постоянным. Дом заполнили их вещи, в ванной стояли их пузырьки, в холодильнике – их кастрюли. В ресторане их «долги» перевалили за сумму, за которую можно было бы полностью обновить кухонную посуду. Я подсчитывала, смотрела на цифры и чувствовала, как внутри всё сжимается.
Кульминация произошла вечером, когда я, уставшая, в муке с головы до ног, закрывала кассу. В дверь просунулась голова свекрови.
– Леночка, – протянула она таким сладким голосом, что у меня внутри сразу всё похолодело. – У нас радость. Решили всей семьёй устроить банкет. По случаю, ну… собраться надо. И, конечно, у тебя.
Я вытерла руки о полотенце.
– Могу предложить вам выгодное меню, – начала я осторожно. – На большую компанию у нас есть…
Она перебила:
– Ты не поняла. Банкет будет за счёт заведения. То есть за твой. Это твой священный долг перед нашей семьёй. Мы позовём человек двадцать, может, тридцать, не меньше. Пусть все увидят, как ты о нас заботишься. Правильно, Ваня?
Иван, стоящий рядом, даже не посмотрел на меня. Лишь знакомо хмыкнул:
– Ну это же один вечер, Лена. Не обеднеем.
Что‑то во мне щёлкнуло. Та самая внутренняя струна, которую они тянули и тянули, наконец лопнула. Я почувствовала, как усталость куда‑то ушла, а вместо неё в груди стало ровно и ясно, как перед экзаменом, к которому ты всё выучил.
Я медленно подняла глаза на свекровь и сказала:
– Хорошо. Будет вам банкет.
Она даже подпрыгнула от удовольствия.
– Вот умница! – завизжала она. – Я знала, что ты поймёшь. Я уже всем сказала, что ты угощаешь. Такой стол накроем! Ох, девки обзавидуются!
В моём голосе она не услышала ничего. Ни стали, ни холода. Она вообще давно перестала меня слышать.
– Назначайте день, – добавила я ровно. – Я всё подготовлю.
И пока свекровь наперебой с тётей Зиной обсуждали, кого позовут и какое платье наденут, я подумала: это будет не праздник. Это будет сражение. И в нём решится, что останется моим – дом, ресторан и, возможно, даже мои нервы.
День банкета начался пахнуть жареным мясом и чем‑то тревожным, будто подгоревшим сахаром. Я пришла в ресторан ещё затемно, проверила каждую скатерть, каждую тарелку. Белые чехлы на стульях, свежие цветы в вазах, тусклое золото подсвечников. Праздник. Снаружи. Внутри у меня было странное спокойствие, как перед грозой, когда воздух уже звенит, но гром ещё не ударил.
К полудню подтянулась родня. Гремели украшениями, пахли тяжёлыми духами, смеялись так, словно место уже их. Тётя Зина, в блестящем платье, прошла, даже не взглянув на меня, просто махнула официантке:
– Девочка, сюда ещё салатов, самых дорогих. И напитки не жалей. Сегодня гуляем!
Свекровь появилась последней. В новом костюме, с причёской, которую явно делали несколько часов. Шла между столами, как хозяйка бала, чеканя шаг на каблуках. Окинула зал взглядом и довольно кивнула.
– Вот так жить надо, – громко сказала она соседке, даже не пытаясь понизить голос. – Квартира маминой старухи нам как нельзя кстати. Просторно, удобно. Скоро и ресторан оформим, Ваня не даст соврать. Всё в семье будет. Не то что раньше – девочка командовала.
Слово «девочка» она выплюнула, глянув на меня, и вокруг столов пробежал смешок. Я почувствовала, как поднимается знакомая волна обиды, но она ударилась обо что‑то твёрдое внутри и отхлынула. Я просто поправила фартук.
Родня вела себя, как победители. Они щёлкали пальцами, подзывали официантов, требовали редких блюд, переставляли стулья, заглядывали на кухню без стука.
– Ну что ты тут, Лен, суетишься, – бросил кто‑то из двоюродных братьев. – Скоро у тебя повара свои будут, будешь только по залу ходить, как моя тётя, – он кивнул на свекровь. – А мы с Ваней всё наладим.
Я отметила про себя это «мы с Ваней». Интересно, знает ли сам Ваня, что они там уже наладили. Муж сидел за главным столом, мял салфетку в руках, избегая моего взгляда. Лишь однажды наши глаза встретились, и я увидела в его зрачках не веселье, а усталость и какой‑то страх. Но он тут же отвернулся, когда свекровь хлопнула его по плечу:
– Сынок, подними тост за семью! Пусть все видят, как ты нас обеспечил!
Я вышла в центр зала, пока они смеялись и стучали вилками по тарелкам, требуя, чтобы их обслужили быстрее. Сердце било ровно, ладони были сухими. Я посмотрела на часы и тихо кивнула администратору. Двери распахнулись.
В зал вошли люди, которых родня явно не ожидала увидеть на своём празднике: нотариус с портфелем, мой юрист с папкой, двое представителей управляющей организации и несколько судебных приставов. За ними – Анна Петровна из соседнего дома бабушки, мои постоянные гости, повара, которые помнили её ещё живой.
Смех за столами сперва просто осёкся, потом замер. Кто‑то уронил вилку, она звякнула о плитку.
– Это ещё что за цирк? – первой очнулась тётя Зина.
Я сняла фартук и положила его на ближайший стул. Мне вдруг стало легко без этой ткани на шее.
– Это не цирк, – сказала я спокойно. – Это официально приглашённые гости. Сегодня, в присутствии свидетелей, будет оглашена полная версия завещания моей бабушки и предъявлены документы по поводу квартиры и ресторана.
Свекровь вскинулась, как ужаленная:
– Ты с ума сошла? Какое ещё завещание? Мы всё давно решили в семье!
Нотариус выступил вперёд, достал из портфеля запечатанный конверт.
– Завещание, составленное при жизни вашей свекрови… – он кивнул мне, – вот. Ранее вам зачитывалась лишь часть, касающаяся общего наследования. Полная версия содержит дополнительные условия. По просьбе наследницы зачитываю при свидетелях.
Родня загомонила. Кто‑то из двоюродных братьев попытался подняться, но судебный пристав вежливо преградил путь.
– Прошу сохранять порядок, – твёрдо сказал он. – Это официальная процедура.
Слова нотариуса падали в зал, как капли ледяной воды:
– «Квартиру, расположенную по адресу… передаю моей внучке Елене…» – он назвал мою фамилию, – «с условием, что проживание в указанной квартире возможно только по письменным договорам найма или безвозмездного пользования, заключённым с Еленой лично. Лица, проживающие без договора, считаются нарушителями и подлежат немедленному выселению…»
Свекровь вскочила.
– Этого не может быть! Она старуха была, что она понимала?!
Нотариус спокойно продолжал, чуть повысив голос:
– «…Также принадлежащий мне ресторан, расположенный по адресу… передаю внучке Елене. Любые лица, питающиеся за счёт заведения без оплаты, если это не согласовано с Еленой как с собственником, обязаны в полном объёме возместить причинённый ущерб. Настоящее завещание составлено…» – он перечислил даты, фамилии свидетелей.
Я смотрела на свекровь. Лицо её вытянулось, глазки метались по залу, будто она искала там спасательный круг.
– Ваня! – выкрикнула она. – Скажи им! Это и твой ресторан! Ты же сын! Ты же подписывал!
Юрист, худой, невысокий мужчина в очках, шагнул вперёд.
– Ваш сын, – сказал он спокойным голосом, – месяц назад подписал заявление, что не участвует в деятельности ресторана, не вкладывал в него средств и не претендует на долю. Здесь, – он развернул лист, – его подпись. В присутствии меня и нотариуса.
Все уставились на Ивана. Он побледнел, но промолчал. Видно было, как у него дрожит подбородок.
– Это подстава! – завизжала свекровь, голос её сорвался на визг. – Меня хотят выкинуть на улицу! Нас хотят ограбить! Она нас обманула! Она сунула ему какие‑то бумаги!
– Вы сейчас оскорбляете нас всех, – вмешалась Анна Петровна, опираясь на трость. – Я была у Елены, когда она решила навести порядок. Я тоже видела, как вы хозяйничаете в квартире матушки. На ковре каблуками, на шкафах ваши сумки. И как вы о бабушке отзывались… – она сжала губы. – Так вот, я подтверждаю: внучка выполняет волю покойной.
Судебные приставы начали раскладывать бумаги по столам.
– Здесь уведомления о выселении, – пояснил один. – Вам даётся срок, указан в документе, чтобы освободить квартиру. Здесь перечень имущества, подлежащего аресту как приобретённое за счёт неосновательного пользования услугами ресторана. Вы можете обжаловать, но с этой минуты ваши «бесплатные» застолья считаются ущербом.
Шорох листов по скатертям звучал громче прежнего смеха. Родня заёрзала. Кто‑то начал шёпотом пересчитывать украшения на себе. Гости, не из «наших», переглядывались, одни сочувственно, другие – с тем самым любопытством, с каким люди смотрят чужие семейные разборки.
– Уберите их все! – вдруг выкрикнула свекровь, указывая на меня, на юриста, на приставов. – Это мой праздник! Мой сын платит!
Я впервые за долгое время позволила себе улыбнуться – без злости, просто устало.
– Ваш сын не платит здесь уже давно, – произнесла я. – Здесь плачу я. Работой, нервами, ночами без сна. И, согласно завещанию, теперь плачу только за тех, кого сама приглашаю. Вы в этот список не входите.
Администратор подошла ко мне и встала рядом. Потом повар, ещё один официант. Я почувствовала за спиной людей – не как толпу, а как стену.
– Просим вас покинуть зал, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Банкет окончен.
Родня загалдела, кто‑то схватился за сумку, кто‑то попытался спрятать в неё столовое серебро, но пристава тут же мягко пресекли. Их выводили не грубо, но твёрдо, под звяканье украшений и шёпот гостей. Свекровь вырывалась, кричала что‑то о неблагодарной невестке и «продажном сыне», но её слова тонули в шелесте документов и сухих юридических фразах.
Когда за последним родственником закрылась дверь, в зале наступила вязкая тишина. Слышно было только, как кто‑то уронил ложку в тарелку.
Я вдруг почувствовала, как подламываются колени. Я опёрлась о спинку стула. В эту минуту ко мне подошёл Иван.
– Нам надо поговорить, – хрипло сказал он.
Мы вышли на кухню. Там пахло зеленью, горячим хлебом и паром от посуды. Мой привычный мир, который они так долго пытались сделать своим.
Иван прислонился к стене, провёл руками по лицу.
– Я… трус, – выдавил он. – Я всё понимал, но не мог ей перечить. Думал, само как‑то рассосётся. А ты взяла и сделала. За меня. За всех.
– Я сделала за себя, – поправила я. – Потому что никто другой не собирался.
Он кивнул, опустив глаза.
– Я подпишу всё, что нужно. Буду жить, как ты скажешь. Хочешь – уходи от меня… только скажи честно.
Мне вдруг стало очень горько. Я опустилась на стул, посмотрела на него долго.
– Я не хочу жить за меня, – тихо сказала я. – Я хочу жить рядом. Если ты готов не прятаться за маму, а пойти со мной к специалисту… на семейные разговоры. Если мы разведём наши деньги: мои – мои, твои – твои. И никаких «родня поест бесплатно». Никогда.
Он поднял на меня глаза. Впервые за долгое время в них не было ни маминого голоса, ни чужих фраз. Там была только его растерянность и какая‑то честность.
– Я готов, – сказал он. – Если ты ещё готова дать мне шанс.
Я не ответила сразу. Просто вздохнула и кивнула. Шанс – это не про вчера и не про сегодня. Это про потом.
…Прошло несколько месяцев. Бабушкина квартира будто вздохнула свободно. Мы сняли грязные шторы, выбросили затёртые покрывала, перекрасили стены. Запах чужих духов и дешёвых освежителей воздуха сменился запахом свежей краски и стирки. В одной комнате появилась детская – пока ещё просто кроватка, полка с игрушками, которые я почему‑то начала покупать заранее. В другой я устроила себе маленькую мастерскую: стол, лампа, коробки с тканями и блокнотами для записей.
Ресторан тоже изменился. На двери появилась аккуратная табличка: «Угощение за счёт заведения – только по решению хозяйки». Родня мужа сюда больше не захаживала. Кто‑то затаил обиду, кто‑то отдалился, кто‑то однажды позвонил, попросил столик и, запинаясь, уточнил: «Разумеется, мы всё оплатим». Я просто записала бронь и повесила трубку, не обсуждая прошлого.
Раз в месяц мы ввели день памяти бабушки. В этот день в зале пахло её любимым борщом и пирогами, за столами сидели одинокие старики из ближайших домов. Они ели бесплатно, как когда‑то ела моя родня, только не с жадностью, а с благодарностью. И каждый раз, разливая суп по тарелкам, я думала: вот ради кого и чего стоит держать двери открытыми.
Иногда по вечерам Иван приходил позже меня с нашей семейной консультации. Уставший, но какой‑то честный, без привычных отговорок. Мы садились на кухне, пили чай, и я ловила себя на мысли, что впервые за долгое время мне не страшно смотреть в будущее.
История началась с того, что в мой дом и мой ресторан тихо вошли люди, решившие, что чужое – значит ничьё. А закончилась тем, что я наконец поняла: границы не рисуют по линейке в воздухе, их ставят поступками. Один вечер с банкетом стал для меня не скандалом, а точкой, с которой я перестала быть удобной девочкой и стала хозяйкой собственной жизни.