Глава 3 ( заключительная часть)
Перевод У. Востриковой
Дороти огляделась и рассмотрела комнату в слабом свете сальных свечей. Ее не удивляла окружающая бедность. Другой жизни она не знала. Богатство и роскошь были только в сказках или прекрасных домах, таких как дом Делавалей, тот, что дальше по дороге. Захватывающее дух великолепие формы и размеров их дома пробудило в ней фантазии о том, что находится внутри.
Огромный дом Делавалей был размером с их шахтерскую улицу и на таком расстоянии от рудников, что мог бы считаться настоящим раем. Ее отец рассказывал, что однажды доставлял туда хлеб для какого-то пиршества, но его рассказы о говяжьих гарнирах, оленине и дичи, висевшей на кухне, которая была в два раза больше, чем церковь в его деревне, вызвала взрывы недоверчивого смеха у слушателей.
Один мужчина знал девушку в Ситоне, которая работала там горничной, и он рассказал очарованной аудитории о коврах на полах, прекрасных картинах на стенах, тарелках и столовых приборах из чистого золота. Но потом, по его словам, девушка забеременела от одного из знатных мужчин в доме, и чары внезапно рассеялись; они были такими же, как обычные смертные, нуждались в самом необходимом для жизни и поддавались низменным животным инстинктам.
Должно быть, Дороти задремала на несколько минут, потому что когда она открыла глаза, широкие плечи Дэниела склонились над огнем, он сидел на табурете перед камином и грелся.
- Дэниел, - прошептала она. - Ты видел малышку?
Он не ответил.
- Дэниел, это маленькая девочка, и она похожа на тебя. Она - твоя точная копия.
Он позволил себе насмешливо хмыкнуть.
В ее голосе слышался страх:
- Пожалуйста, скажи, что ты доволен, не вини ее в том, что произошло между нами. Она милая маленькая девочка. Как нам назвать ее, Дэниел? Как ты думаешь? Мне нравится Марджери.
Его плечи напряглись, как будто в них вонзился невидимый нож, его толкнули в спину. Он медленно повернулся на стуле. Его широко раскрытые, бешеные глаза горели отблесками свечей и огня. Он склонил заросшее щетиной лицо над Дороти, и оскалил зубы, как загнанная в угол собака. Воспоминания о той давней ночи, когда покойница мать заставляла его наряжаться в девчачье платье и называла «моя Марджери», нахлынули на него с небывалой силой.
Боль пронзила его голову, и странное покалывание распространилось по всему телу. Он поднялся и медленно подошел к кровати. Дороти крепче прижала к себе ребенка.
- Дэниел, что случилось? – дрожащим голосом произнесла она.
- Если ты назовешь этого ребенка Марджери, я придушу вас обеих, поняла? – прошипел он.
Дороти задрожала еще больше. –
- Хорошо, не надо Марджери, мы назовем ее как-нибудь по-другому. Хотя, что не так с Марджери, это такое красивое имя… Но если не хочешь, то мы можем назвать ее Маргарет, как тебе? Да, Маргарет - тоже красивое имя.
Тут она не выдержала и разрыдалась.
Дэниел моргнул, а затем опустил голову. Так он постоял несколько секунд, шумно дыша, затем повернулся обратно к своему стулу. Дороти всхлипнула.
Малышка тоненько, прерывисто заплакала. Загремела дверная задвижка, и показалась сморщенная физиономия Хетти. Она издала надтреснутый булькающий звук, который был криком удивления и торжества одновременно.
- Так-так, - хихикнула она. - Это тот самый славный парень, который думает о работе больше, чем о своей жене и первенце.
Дэниел пропустил мимо ушей ее замечание. Хетти повернулась к кровати.
- Ты что, плачешь, милая? Да не обращай ты внимания на этого угрюмого великана. Огрей его метлой по заднице, так он мигом начнет стирать подгузники.
Дороти снова заплакала. Старуха взяла у нее ребенка, успокоила и положила в колыбельку. Затем она взяла Дороти за руку.
- Эх, девочка, - прошептала она. - Все мужики - свиньи, одетые в костюмы.
Затем подмигнула и добавила:
- Ничего, он придет в себя. Скоро он будет приучен к домашнему хозяйству.
Она снова затрещала и закричала в сторону Дэниела. – Эй, ты, здоровяк, слышишь, что я говорю? Скоро будешь приучен к домашнему хозяйству, поверь мне!
Дэниел оглянулся через плечо. Голос у него был спокойный, слова медленные и слетали с губ, как отполированные сосульки:
- Убирайся, вонючая старая карга. Ты свою работу сделала - получишь деньги в день выплаты жалованья.
Хетти стояла ошеломленная, ее старческая голова покачивалась на хрупких плечах, а губы растягивались и поджимались, пока она пыталась найти в своем затуманенном сознании подходящее ругательство, чтобы ответить ему. Но ничего не приходило в голову. Она отпустила руку Дороти и подошла к выходу. Молча открыв дверь и бросив печальный взгляд на Дороти, старая Хетти ушла.
Рассвет едва забрезжил, когда Дороти уже встала.
Часом ранее малышка пискнула, затем захныкала, требуя еды, и с удивительной настойчивостью потянулась к груди. К счастью, Дэниел всего лишь повернулся на другой бок, так что Дороти тихо сидела перед едва тлеющими углями в камине. Она все еще была очень слаба после перенесенного испытания, а веки до сих пор были покрасневшими от вчерашних слез, но в ней росло и крепло удовлетворение от того, что ее ребенок получает пищу.
Она старалась не думать ни о своем будущем, ни о будущем дочери. Все происходящее казалось Дороти дурным сном, кошмарным сном, от которого она надеялась внезапно очнуться и рассмеяться, с чувством радостного облегчения. Дороти перепеленала ребенка и он заснул.
Когда она поворошила золу, Дэниел что-то проворчал, пробуждаясь. Она снова развела огонь и поставила большой черный чайник на плиту. Муж молча спустил ноги с кровати и натянул рабочие штаны. Он закончил одеваться и стоял, греясь у потрескивающего огня, наблюдая, как она режет хлеб для его завтрака, который он собирался взять с собой на работу.
- Ты чего не спишь? - пробормотал он, прежде чем отхаркнуться и сплюнуть через плечо в огонь.
Она перестала резать и серьезно посмотрела на него.
- Готовлю тебе завтрак, как всегда, - прошептала она.
- Запугал я тебя, что ли? Возвращайся в постель, дурёха.
Она была вне себя от радости, заметив его легкое беспокойство о ней.
- Мне пришлось встать, чтобы покормить ребенка. Посмотри на нее, Дэниел, она просто...
- Возвращайся в постель, слышишь?! - рявкнул он. - Ни один идиот не обвинит меня в плохом обращении с тобой - в кои-то веки я сам могу приготовить себе завтрак.
Дороти вздохнула и отложила нож. Она нетвердой походкой подошла к кровати и легла, натянув одеяло до шеи. Она лежала и смотрела, как двигается его огромная фигура, освещенная огнем. В комнате было на удивление тихо. Он вышел на улицу, и она услышала, как хрустнул под его ногами замерзший снег, и хлопнула дверь в сенях.
Но он тут же вернулся, чтобы взять свое пальто, которое лежало в изножье кровати, рядом с одеялом.
Вскоре за окном послышались шаги одной пары ног, затем другой, затем еще двух, а затем еще нескольких. Дэниел оделся и собрался выходить. Он поднял щеколду, открыл дверь, но остановился, как будто задумавшись, и прикрыл дверь.
Повернувшись к кровати, на которой лежала Дороти с малышкой, он негромко произнес:
- Я вижу, что ты боишься меня. Так ведь?
Она медленно и осторожно кивнула.
- Постарайся так не делать, а то мне самому становится жутко.
Дороти услышала шипение выдыхаемого воздуха, когда Дэниел закрыл за собой дверь.
Он пошел по переулку, и Сидни, который ждал его у двери, зашагал рядом с ним. Сидни не терпелось продолжить обсуждение вчерашней встречи, но по твердой походке Дэниела и решительному развороту его плеч он понял, что сейчас не время для разговоров. Дэниел уже стряхнул с себя восторг от вчерашних событий, и Сид был разочарован.
Начиналась новая неделя тяжелого труда и своим молчанием Дэниел как будто внутренне готовился к предстоящим испытаниям. Небо было ясным и безлунным, а в морозном воздухе, казалось, можно было дотянуться до звезд. Не было слышно ни звука, кроме шарканья ног по замерзшему снегу, а вдали на дороге раздавались глухие удары - это просыпалась шахта.
Двое мужчин свернули в конце проселка и пошли по тропинке, огибающей ферму Джонсона. Дорожка шла между черными зарослями голого боярышника, которые, словно в оцепенении пытались высвободиться из-под белого покрывала. Дэниел переложил свои четыре кирки с правого плеча на левое и сунул онемевшую правую руку в относительно удобный карман пальто. Он посмотрел на восток, на поля Джонсона.
По-прежнему не было никаких признаков восхода. Он знал, что не увидит дневного света до следующих выходных, но это его не волновало. Зимой слабое солнце светило для шахтеров только по выходным, и иногда он был благодарен за это. Темнота, казалось, создавала барьер между ним и остальным миром.
В темноте он чувствовал себя в безопасности, как в шахте. Когда он забирался в какой-нибудь узкий пласт, и над ним не было ничего, кроме угольной толщи, он был доволен. Дэниел ковырял уголь киркой и наслаждался тем, что вырвался из своего логова. Ощущение угля, его запах были его жизнью.
Теперь он испытывал еще и другое, новое удовлетворение - от скорой победы над хозяевами, которые так дешево ценили жизнь и труд рабочих. Надутых, бесчувственных владельцев, которые становились все толще и счастливее благодаря ему и его товарищам, ожидало суровое пробуждение. И он, Дэниел, должен был сыграть в этом важную роль - так сказал Мартин Джадд.
Дэниел почувствовал, как участился его пульс, когда он подумал о том, как он мог бы способствовать улучшению условий труда людей и искоренению несправедливости, и он снова наслаждался теми драгоценными моментами на городском пустыре, когда он держал в своих руках эмоции тысяч людей.
Внезапно его мысли вернулись к жене и ребенку. Он ничего не чувствовал - ни любви, ни ненависти, а лишь нейтральное осознание их существования. Они были здесь, они были фактом жизни; их можно было терпеть. Он сам удивился, почему ему вдруг вздумалось заговорить с женой перед уходом в то утро. Возможно, это потому, что впервые он почувствовал в ней страх.
Тот самый страх, который всегда встречал его каждый вечер, когда он выбирался из шахты и направлялся в дом своей матери. Ему было противно думать, что он мог бы любить ее, как другие парни любили своих матерей; и все же, когда она умерла, бледная, ужасно худая и изможденная, он почувствовал странное желание заплакать. Ее больше не было, она ушла, и в его жизни образовалась огромная пустота. Ему было пятнадцать, и он был совсем один.
Вскоре они обогнули дно шахты, которая с каждым днем росла, как гигантская раковая опухоль, на травянистом поле, и перед ними выросла шахта Ловата. Высокое кирпичное здание для подъемного оборудования и две квадратные дымовые трубы вырастали из земли, превращая более мягкие очертания окружающей местности в следы промышленности. За дымоходами виднелась высокая черная решетка, которая поддерживала большое заводное колесо и нависала над шахтой.
У входа в шахту шахтеры стояли небольшими группами, и тишину нарушали редкие приветствия или взрывы беззаботного смеха. Большое колесо над ними вращалось в своем корпусе, и шахтеры готовились к спуску.
Пока они протискивались в очереди, раздалось несколько шуточных замечаний. Кто-то крикнул:
- Не спасут тебя твои меховые штаны, Вилли, все равно отморозишь себе яйца под землей, из-за движения воздуха и всего остального.
- Будем надеяться, что этот чертов воздух движется, - проворчал Дэниел. - Я бы предпочел замерзнуть, чем надышаться угарным газом.
Внезапно из-под земли появилась прямоугольная клетка, и восемь человек забрались в нее, четверо сверху и четверо снизу. Дэниел и Сид ехали в нижней части. Шахта была открыта небу, и звезды по-прежнему ярко сияли вокруг них. Воздух был чистым, холодным и сладким; мужчины в клетке посмотрели вверх, по сторонам и глубоко вдохнули. Затем кто-то крикнул: "Опускай!"
Машинист потянул за большой рычаг. Двигатель выпустил свой пар навстречу приближающемуся утру, и кабина заскользила вниз, в первобытные недра Земли, прочь от рассвета и снега, в вызывающий нестерпимый ужас мир теней и капающей воды, где Дэниел Симпсон прятался от самого себя.
(На этом пока всё, в апреле продолжу перевод и так же отредактирую уже переведенные главы, поскольку сейчас публикую самый первый вариант, он еще требует доработки, конечно)