Он стоял в сарае, прикрытый желтой простынёй, как призрак из другого времени. Я откинул ткань, и пыль закружилась в луче фонарика, словно ожидая этого момента тридцать лет.
«Ява-350 638». Ржавый, с проколотыми шинами, но целый. Доставшийся мне от деда, который когда-то купил его на первые зарплаты инженера. Помню его рассказ: «Это не транспорт, внук. Это пропуск в общество свободных людей. С ним ты мог уехать дальше, чем позволял билет. И громче, чем разрешали говорить».
Я не был мотоциклистом. Я был менеджером среднего звена, уместившим жизнь между ипотекой и отчетностями. Но что-то щелкнуло в тот вечер. Не ностальгия. Скорее — вызов.
Ремонт занял полгода. Поиск запчастей превратился в квест: я общался с седыми механиками в забытых гаражах, которые, услышав «Ява», оживлялись и начинали рассказывать истории. Один из них, Виктор Степаныч, с руками в солярке и ясными глазами, сказал ключевую фразу: «Эти машины не ломаются. Они засыпают, когда хозяин перестаёт мечтать».
Первый запуск. Нога на кик-старте, резкий удар — и… тишина. Вторая попытка. Снова. На третий раз мотор чихнул, выплюнул сизый дым и заурчал низким, бархатным рыком. Этот звук — не современный рёв, а именно что терпеливое, глухое урчание — отозвался где-то в грудной клетке. Я сел в седло. Резина упруго прогнулась.
Я не поехал в горы или к морю. Я просто выехал за город, на старую, забытую трассу, уходящую в поля. Без навигатора. Без цели.
Дзен начался на втором часу пути.
Сначала ушли мысли о работе. Потом — тревоги о будущем. Осталось только: «вибрация руля — в ладонях, ветер — в лицо, дорога — под колёсами». Ява не позволяла развить бешеную скорость, зато настойчиво требовала участия: переключение передач — ногой, подсос — рукой. Он был не машиной, а партнером в танце. Требовал внимания, отдачи, уважения.
Я проезжал деревни, где дети махали руками. Останавливался у заброшенной заправки с покосившейся колонкой А-76. Пил воду из придорожного родника. Мир замедлился до скорости в 80 км/ч.
А потом случилась магия старого железа.
На пятый день моего маленького путешествия, на совершенно пустом шоссе, Ява вдруг начала чихать и остановилась. Ни домиков, ни связи вокруг. Я вышел, открыл инструментальный ящик под сиденьем (дед всё предусмотрел) и, следуя смутным воспоминаниям из разговоров с Виктором Степанычем, стал проверять простейшее: свечи, бензопровод. Нашёл ослабший хомут. Подтянул. Через полчаса мотор снова заурчал. В тот момент я не починил мотоцикл. Я договорился с ним. Мы были квиты: я дал ему вторую жизнь, он мне — забытое чувство самоценности.
Обратная дорога была уже другой. Не бегством, а возвращением. Я не избегал свою жизнь — я вновь обрёл в ней вкус.
Теперь Ява стоит в гараже. Я знаю каждую его вмятину, каждый поцелуй ржавчины. Он больше не призрак. Он — мой личный дзен-механизм. Когда мир сжимается до размеров экрана, я сажусь в седло, пинаю кик-стартер и уезжаю по маршруту, которого нет на картах.
Маршруту, который всегда приводит меня обратно — к самому себе. Потому что иногда, чтобы найти себя, нужно сесть на железного коня, рожденного в социалистической Чехословакии, и уехать в никуда. А «никуда», как выясняется, — это самое важное место на свете.