Пронзительно. Он звонил вчера. Ночь. Голос сдавленный, пьяный.
— Поля... прости. Я всё... я понял. Мама... она...
Щелчок. Не знаю, оборвала она связь или он уронил телефон в лужу. Неважно. Я положила трубку, завернулась в одеяло и смотрела на потолок. Жалости не было. Была тишина. Та самая, которая теперь стоит в квартире, купленной мной до него. До «нас». Она дорогого стоит.
Раньше эта тишина пугала. Теперь я ее слышу. И слышу, как она прерывается звонким смехом моей подруги, когда мы смотрим сериал, или мурлыканьем кота, которого я наконец завела. Или звуком клавиш, когда я бронирую билет туда, куда хочу. Одиночество бывает разным. То — было ледяной ямой. Это — простор.
---
Все началось с расшатавшейся ручки. Чертова ручка на шкафчике, которую он сто раз обещал починить. Я рылась в ящике с инструментами, злая уже. Винты, гвозди, пачка каких-то саморезов... И под ней — гладкая бумага. Не та, что для записок. Плотная. Конверт.
Я вытащила. «ВАЖНОЕ УВЕДОМЛЕНИЕ. БАНК».
— Артем?
Он стоял у плиты. Спиной. Готовил себе яичницу. Уже отдельно. Мы неделю как жили в режиме холодного перемирия из-за каких-то трат, которые он не мог объяснить.
— Где отвертка? — спросила я.
— Не знаю. Где-то там.
— А это что?
Он обернулся. Ложка для масла звякнула о край сковороды. Он увидел конверт в моей руке. И попытался сделать безразличное лицо. Не вышло. Получилась маска паники, натянутая на голый страх.
— Откуда ты это взяла? Это мое.
— В нашем ящике. Наши долги — они тоже «мои-твои» или общие?
Он молчал. Шипела яичница.
— Восемьсот тысяч, Артем? — голос мой был тихим. Я сама удивилась. — На что? Ты что, проиграл? Или... там кто-то есть?
— Что ты несешь! — он выдохнул, с силой поставив сковороду на стол. — Нет! Это для мамы. Ей ремонт нужен был. Срочно.
И понеслось. Объяснения лились рвано, путано. Не с начала, а с середины.
— У нее там плитка... и окна... Она плакала, понимаешь? Каждый день звонила. Говорила, я единственный, кто о ней заботится.
— И ты пошел в банк.
— А что мне было делать?! Ты бы тоже... Ты не понимаешь, это же мама!
— Я понимаю, что у нас был план. Квартира. Детская. А теперь есть план у банка. На пять лет. По тридцать пять в месяц. У тебя зарплата пятьдесят. Гениально.
Он смотрел в пол. Потом вдруг вспыхнул.
— Ты как счета считаешь! Я не налево их потратил! Я семье помог!
— Своей. Своей семье, Артем. Я в нее, видимо, не вхожу.
За окном завывал ветер. Падал первый снег. Я смотрела на этого человека и думала: кто ты? Где тот, с кем мы выбирали обои для будущей детской? Его подменили. Или он всегда был таким, а я просто не хотела видеть?
— Ладно, — сказала я. — Хорошо. Помог.
Я подошла к столу, взяла его тарелку с яичницей и вывалила в мусорное ведро. Аккуратно. Не со зла. Как факт.
— С сегодняшнего дня ты обеспечиваешь себя сам. Я — себя. Коммуналку пополам. Этот кредит — твой хлеб, твоя одежда, твоя яичница. Удачи.
Он не верил сначала. Думал, я шучу или завтра остыну.
На следующий вечер пришел с работы, открыл холодильник. Там лежал мой ужин в контейнере. И йогурт. И всё.
— А поесть что будет?
— В магазине на углу пельмени хорошие, — ответила я, не отрываясь от книги.
— Поля, давай не будем... Это же смешно.
— Абсолютно. Смешнее только скрывать от жены кредит на восемьсот штук.
Он хлопнул дверцей. Потом я слышала, как он гремит посудой, разогревая те самые пельмени. Запах дешевого теста и обиды. Этот запах стал фоном нашей жизни на следующие недели.
Потом был визит. К ней. В новую, сверкающую жизнь.
Галина Степановна открыла дверь в халате, похожем на королевскую мантию. Квартира пахла свежей краской и победой.
— Заходите, заходите, родные! Вадик, сынок, смотри, как у мамы красиво!
Она тащила его за руку, показывая каждую деталь. Я шла сзади. Молча.
— Вот люстра! Ты же сам выбирал, помнишь? Хрусталь. А это гарнитур, с подсветкой. И ванна... ой, ванна моя мечта!
Я остановилась посреди гостиной. Стояла и смотрела на эту красоту. Видела не интерьер, а цифры. 35 000. 60 месяцев. Наши сбережения, которые таяли. Свои стоптанные сапоги. Его потерянный взгляд.
— Нравится? — спросила свекровь, поймав мой взгляд. В ее голосе была сладкая, липкая игла.
— Очень, — кивнула я. — Очень атмосферно. Прямо как в сериалах, где живут на чужие деньги.
Улыбка сползла с ее лица.
— Что это значит?
— Значит, что ваш сын теперь ест доширак, чтобы платить за эту атмосферу. Надеюсь, она того стоит.
Обратно ехали молча. В машине воняло от ее духов, которые она, видимо, вылила на себя литрами перед приходом. Артем сжал руль так, будто хотел его свернуть в спираль.
— Довольна? — бросил он, не глядя. — Унизила и меня, и мать.
— Я? — рассмеялась я. Мне стало действительно смешно. — Я? Я унизила? Артем, меня даже не спросили. Меня просто поставили перед фактом. Как мебель. Ненужную. Так что не надо.
Дома он взорвался.
— Хватит! Я устал! Надоели твои упреки! Платить будешь, и все! По закону долги общие! Приставы придут — твой ноут опишут! Поняла?!
Он кричал, красный, топая ногами. Слюна брызгала. Я смотрела на него. И в этот момент все окончательно умерло. Любовь, жалость, надежда. Испарилось. Остался только холод. Чистый и острый, как лезвие.
— Хорошо, — сказала я тихо. — Поняла.
Утром он ушел на работу. Я взяла выходной. Достала с балкона две большие спортивные сумки, которые мы брали в поход. И начала складывать. Его джинсы. Его дурацкие футболки с принтами. Его носки, которые всегда валялись рядом с корзиной для белья. Книги. Электрическую бритву.
Когда он вернулся, сумки стояли у порога. Аккуратно, как солдаты.
— Что это?
— Твои вещи. Отвожу к маме. Или сам отнесешь.
Он замер. Лицо стало пустым.
— Ты... выгоняешь меня?
— Да.
— На... нафига?!
— Мне неинтересно жить с человеком, который меня шантажирует. И который ставит мамину новую плитку выше нашего дома. Уезжай. К ней. В твою атмосферу.
Он пытался спорить. Потом умолять. Потом снова кричать. Потом сел на стул и плакал. Истерично, по-детски. Я ждала. Стояла у окна, смотрела на снег. Было тихо. Лишь его всхлипы и тиканье часов.
— Я не могу к ней! Там ремонт не закончен, пыль, она пилит меня каждый день!
— Не мои проблемы. Проблемы того, кто взял кредит. И той, кто его выпросила.
Он ушел. Захлопнул дверь. Не сказал «прощай». Я закрыла замок, щелкнула цепочкой. Прислонилась лбом к холодному дереву. И наконец разрешила себе заплакать. Не от потери. От злости. На себя. За то, что не увидела раньше. За потраченные годы. За веру в сказку про «мужика», который на самом деле был вечным мальчиком.
---
Прошло время. Развод — бюрократическая волокита. Его мать звонила однажды. Не для извинений. Спрашивала, могу ли я «дать взаймы» до зарплаты, потому что «Вадик совсем закопался». Я вежливо посоветовала продать люстру. Она назвала меня нехорошим словом. Разговор окончен.
Я живу. Работаю. Встречаюсь с подругами. Вчера купила диван. Совершенно нелепый, ярко-зеленый. Потому что могу. Он не нравится никому, кроме меня и кота. И это самое главное.
Вот и весь рассказ. Не о жадности. О достоинстве. Которое иногда приходится отбивать с кулаками. Даже если противник — тот, кого ты впустил в самое сердце.
А у вас был момент, когда пришлось сказать «стоп» самому близкому? Не из злости, а из чувства самосохранения? Как вы это пережили? Пишите в комментариях — иногда один такой рассказ дает сил больше, чем совет психолога.
Если эта история отозвалась в вас — поставьте, пожалуйста, лайк. Подписывайтесь на канал.