Тот вечер начинался как сотни других за двадцать лет брака. Ирина возвращалась домой усталая, но с привычным настроем: сейчас развесит пальто, поставит сумку на табурет, проверит, пришёл ли сын, разогреет ужин… Небольшая двухкомнатная в центре давно стала крепостью, где всё было предсказуемо и по местам.
Только Виктор в этот раз сидел на кухне необычно прямо, словно ждал аплодисментов. На столе — аккуратно сложенные бумаги, чашка недопитого кофе, ручка, которую он вертел между пальцами. Улыбка на лице была не бытовая — не та, когда он делился удачным контрактом или хвастался новой машиной. В этой улыбке было что‑то хищное.
— Ты рано, — Ирина поставила сумку на стул и машинально глянула на часы. — Объект раньше сдали?
— Можно и так сказать, — протянул Виктор, не вставая. — День сегодня… продуктивный.
Двадцать лет рядом с этим человеком научили Ирину различать оттенки его настроения лучше любого колориста. Это не была просто довольная улыбка. Это было выражение человека, который провернул «ход конём».
— Что случилось? — она стянула шарф, вешая на крючок. — Опять налоги повысили или, наоборот, крупный заказ?
— Никаких бед, — он почти ласково протянул. — Наоборот, я все очень грамотно разрулил.
Ирина двинулась к холодильнику, открыла дверцу, но слушала его всем телом. Внутри неприятно холодком шевельнулась тревога. Она вспомнила экран телефона, вспыхнувший ночью две недели назад, когда Виктор, храпя, перевернулся на другой бок. Тогда она случайно увидела имя «Вика (бухгалтерия)» и несколько строк: «Не могу дождаться, когда ты уже официально будешь свободен…» Потом — стирание переписок, новые пароли, поздние задержки «на объекте».
Она не закатывала истерик. Ирина вообще была не из тех женщин, что хватают мужа за воротник и требуют признаний. Она знала: крик ему только поможет выставить её истеричкой. Ей нужно было другое — время и ясная голова. И, возможно, половина бизнеса, который она по кирпичику помогала строить.
— Какие документы, Вить? — спокойно спросила она и поставила на стол кастрюлю с супом.
— Я сегодня у мамы был, — небрежно отозвался он. — Оформили на нее фирму. По всем правилам, с нотариусом. Ей приятно будет на старости директором числиться.
Он произнес это таким тоном, будто говорил о покупке новой кофеварки. Легко, весело, почти играючи. Но каждое слово резануло Ирину, как холодной бритвой.
— На маму? Всю фирму? — она повернулась к нему, не веря, что слышит правильно.
— Ну да, — он наконец оторвался от ручки и посмотрел прямо. В глазах полыхнуло победой. — Понимаешь, Ира, ты же сейчас решила включить в себе акулу. Адвокат, раздел имущества… Ну, я тоже не вчера родился.
Ирина почувствовала, как по спине стекает липкий пот. Значит, он всё понял. Понял её молчание, аккуратные вопросы о финансах, найденный контакт юриста в телефоне.
— Фирма теперь мамина, — продолжил Виктор, даже не пытаясь смягчить удар. — Официально. Учредитель один — Зинаида Петровна. Так что при разводе делить тебе, по сути, нечего. Квартира, машина, какие‑то сбережения — да пожалуйста. Но бизнес — не твой.
Он встал, подошёл и положил руки ей на плечи, слишком крепко, почти с нажимом.
— Не дуйся, — прошептал над ухом. — Мама долго не протянет, сам понимаешь. Всё равно все вернётся в семью. Просто я не хочу, чтобы половина того, что я горбом заработал, ушла в твои обиженные ручки.
«Горбом заработал…» — мысленно повторила Ирина, глядя в тёмное стекло окна, где отражалось блеклое её лицо и его довольная ухмылка. Она вспомнила, как стояла на рынке за прилавком, когда у них ещё не было офиса. Как считала ночами сметы, пока сын болел с температурой, а Виктор мотался по объектам. Как брала кредиты на себя, когда он не проходил по требованиям банка.
— Понятно, — тихо сказала она и потянулась к половнику.
Руки дрожали так сильно, что суп едва не выплеснулся. Виктор, удовлетворенный её молчанием, вернулся на стул, отодвинул бумаги и открыл телефон. У него были дела поважнее — кто‑то ставил лайки под новой фотографией Вики.
Развод начался через месяц. Всё проходило почти стерильно: заявления, заседания, холодные голоса судьи и адвокатов. Виктор держался подчеркнуто вежливо, даже галантно.
— Квартиру я, конечно, оставлю Ирине, — с благородным видом говорил он в коридоре. — Я же не зверь. У нас общий сын, ему где‑то нужно жить.
Ирина слушала это, как плохой театр. Должную долю кивков она отдавала играть, но внутри уже не было ни любви, ни даже яркой ненависти — только усталая пустота и жёсткое, ледяное любопытство: до какой степени он зайдёт.
— А фирма? — уточнял адвокат Ирины, снимая очки и протирая их салфеткой, хотя стекла были идеальны.
— Фирма принадлежит маме, — сыто улыбался Виктор. — Это её частная собственность. Я не могу делить то, что мне не принадлежит.
Попытки оспорить передачу бизнеса суд отверг. Документы были прописаны безупречно. Дата дарения — за несколько месяцев до подачи заявления на развод. Никаких признаков фиктивности. Зинаида Петровна — в полном уме и здравии, подписывала всё добровольно.
— Он всё предусмотрел, — вечером мрачно сказал адвокат Ирине. — Это была хорошо продуманная схема. Попробуем позже, если всплывут какие‑то нарушения, но сейчас шансов почти нет.
Ирина кивнула. Глаза уже не плакали — будто запас слёз иссяк. Было только одно чувство: сильное, почти суеверное убеждение, что так просто ему это не сойдёт. Слишком нагло, слишком цинично. А за такие вещи жизнь обычно выставляет счет.
В это время в другой части города семидесятилетняя Зинаида Петровна сидела за старым кухонным столом, на котором лежала пухлая папка с документами фирмы «ВекторСтрой». Чёрные буквы в заголовках расплывались — не от слёз, от непривычки видеть своё имя там, где всю жизнь стояло сыновье.
«Учредитель: Зиновьева Зинаида Петровна».
Она провела пальцем по строке и вздохнула. Когда Виктор привёз её к нотариусу, она почти не думала — подписывала там, куда показывали, веря, как всегда. Её сын никогда не просил — он требовал. И она была готова на всё, лишь бы ему было хорошо.
Она вспоминала, как продавала золотое кольцо, подаренное на свадьбу, чтобы Витеньке купить модный магнитофон. Как ходила в одной и той же пальто десять зим подряд, а сын каждый год менял куртки и ботинки. Как брала подработки, убирая подъезды, чтобы оплатить ему институт.
«Все лучшее — детям», — так воспитывали их поколение. Они верили, что если всё отдать, то на старости дитя обнимет, прижмёт и скажет: «Мамочка, живи хорошо, теперь моя очередь». Но Виктор обнимал редко. И сейчас, передавая ей фирму, он смотрел не с благодарностью, а с холодным расчетом.
— Ненадолго, мам, это временно, — убеждал он, едва ли не наставляя. — Ирка решила меня до нитки раздеть. А я что, всю жизнь пахал, чтобы она половину забрала? Ты подпиши, спасёшь меня от грабежа. После развода всё обратно оформим.
Она тогда кивала, как солдат перед приказом. Сыну надо — значит, надо. Но теперь, одна на своей кухне, среди облупившихся стен и старого холодильника «Норд», она увидела в строчках не только буквы, но и цифры. Алла, бухгалтер Виктора, с уважением объяснила ей, что прибыль фирмы — около миллиона в месяц.
Миллион.
Зинаида вспомнила свои пенсии — двенадцать, потом пятнадцать, потом двадцать тысяч. Как она делила их на таблетки, коммуналку и дешёвые продукты. Как думала, хватит ли до следующей выплаты.
— Миллион… — прошептала она и непроизвольно посмотрела на ободранный линолеум.
В голове вдруг всплыло лицо соседки Людмилы: ухоженное, с модной стрижкой, в ярком шарфе. Люда всё время куда‑то ездила, что‑то смотрела, о ком‑то рассказывала. «Была в Карловых Варах, в санатории в Кисловодске, в Пятигорске…» А она, Зина, максимум добиралась до поликлиники и обратно.
Сердце сжалось не от зависти, от болезненного осознания: она тоже могла бы так. Могла бы, если бы не прожила всю жизнь с одной мыслью — «главное, чтобы сыну».
На следующий день она набрала Людмиле.
— Люд, ты дома?
— Дома, Зин, заходи, — голос подруги был бодрым, как всегда. — У меня как раз пирог остывает.
Людмилина квартира, по меркам района, была почти «евроремонтом». Светлые обои, новые окна, аккуратная мебель. Не роскошь, но уют, в котором чувствовалась забота не только о внуках, но и о себе.
— Ну что, фирмачка, рассказывай, — с шутливым прищуром встретила Зинаиду подруга, заливая чай.
— Да какая я фирмачка… — смутилась та и робко села на край стула. — Это всё Витя придумал. Он на меня оформил, чтобы с женой не делиться.
Людмила слушала внимательно, без привычных перебиваний. Когда Зина затихла, сжав в руках чашку, подруга покачала головой.
— Я тебе давно говорила, — вздохнула она. — Ты вырастила эгоиста. Он и раньше собой только занимался, но теперь вот совсем. Ты для него как обслуживание: борщи, переводы, подписи. А он — молодой король.
— Но он же мой сын, — тихо возразила Зина. — Один у меня…
— Тем более, — отрезала Людмила. — Тем более надо учить его, что у матери тоже есть жизнь. Ты посмотри на себя. Тебе семьдесят, а выглядишь на все восемьдесят от этой вечной экономии и переживаний. Когда ты для себя хоть что‑то сделала?
Вопрос повис в воздухе. Зинаида напрягла память. Для себя… Она вспомнила, как однажды купила себе новое платье, красивое, синим атласом переливающееся. Тогда Виктор ещё учился в институте.
— Мам, ты чё, с ума сошла? — вспылил он, увидев ценник. — Нам за общагу платить, а ты нарядилась как певица!
Платье она сдала на следующий день. С тех пор «для себя» значило разве что лишний раз не выключить лампу перед сном и подольше почитать книжку.
— Не знаю, — слабо ответила она.
— Вот именно, — бросила Люда. — А теперь у тебя в бумагах миллионы крутятся, а ты всё сидишь в дырявых тапках. Зин, тебе сколько осталось, как ни крути? Десять лет? Пятнадцать? Ты хочешь их вот так, между поликлиникой и очередью в Сбербанке провести?
Слова ударили в самое сердце. Они были грубоватыми, но до ужаса честными. Зинаида опустила глаза на свои натруженные руки. Вены, пятна, тонкие пальцы, которые столько раз подписывали документы ради сына — и ни разу ради неё.
— Но как же Витя?.. — автоматически пыталась она сопротивляться. — Он же рассчитывает, что я всё верну.
— Витя рассчитывает, что ты опять сделаешь, как ему удобно, — холодно сказала Людмила. — А ты хоть раз подумай о себе. Старость — это не приговор. Это та же жизнь. И не самая длинная её часть. Ты имеешь право хоть немного пожить хорошо.
В этот вечер Зина долго не могла уснуть. Слова Люды зудели в голове, как заноза. Она вспоминала молодость, когда мечтала о поездках, морях, красивых платьях. Всё отложилось «на потом». «Потом» растянулось на десятилетия и тихо превратилось в «никогда».
Утром, глядя на свои бумаги, она впервые подумала о фирме не как о сыновьей игрушке, а как о ресурсе. Не только для него — для себя.
Виктора её внутренние метания не интересовали. После развода он чувствовал себя триумфатором. Квартиру он «великодушно» оставил Ирине, но купил себе просторное арендованное жильё поближе к центру, объяснив Вике, что это временно — «деньги в бизнесе крутятся».
Вика была молода, амбициозна. Она работала в их фирме бухгалтером и умела считать чужие деньги не хуже, чем свои мечты. Ей нравилось, что у Виктора есть бизнес, машина, связи. Её совсем не смущало, что у него есть ещё и жена — до тех пор, пока это не мешало её планам. Но теперь жена уходила в прошлое, и на горизонте замаячило платье невесты.
— Ты когда уже к маме поедешь, всё обратно переоформлять? — лениво спросила она как‑то вечером, листая каталог свадебных ресторанов.
— Успеется, — отмахнулся Виктор, лежа с телефоном на диване. — Важно, что Ирка уже ничего не отсудит. Мать у меня под контролем. Старушка без меня бумаги даже прочитать не сможет.
Ему нравилось ощущать себя не только хитрым, но и великим стратегом. Он думал, что просчитал всё: жену, суды, налоги, даже возможный интерес госорганов к резкой смене собственника. «Номинальный директор» — как он сам с усмешкой называл мать в разговорах с юристами.
Только одна деталь ускользнула из его расчётов: люди иногда меняются. Даже те, кого ты привык считать навсегда удобными.
— Сынок, — осторожно начала Зинаида по телефону через неделю после разговора с Людмилой. — Я тут подумала… Ничего, если я поеду в санаторий? Давление совсем замучило. Врачи советовали.
— В санаторий? — Виктор отвлёкся от переписки с Викой. — Ну езжай, конечно. Тебе же теперь не надо на пенсию надеяться, — он усмехнулся. — Фирма твоя, бери, сколько нужно. Я же не жадный, мам.
Слово «жадный» в его собственном рту прозвучало особенно фальшиво. Но он не заметил. А вот Зинаида заметила. И то, как легко он отдал распоряжение: «бери с фирмы». Не предложил сам оплатить, не спросил, какая путёвка, не поинтересовался врачами. Просто позволил ей тронуть «его» деньги — те самые, которые юридически уже были её.
— Бери, но смотри без фанатизма, — добавил он. — Всё же временно. Через пару месяцев всё обратно переоформим.
— Конечно… — тихо сказала она и отключила звонок.
Той же недели она впервые в жизни переступила порог собственного офиса как директор. Девушка на ресепшене подскочила:
— Вам кого?
— Меня зовут Зинаида Петровна, — твёрже, чем ожидала от себя, произнесла она. — Я здесь директор.
В голосе прозвучало что‑то новое. Девушка растерялась, но тут же схватила телефон, позвонила бухгалтеру. Через несколько минут в приёмной появилась Алла Ивановна — полноватая женщина лет пятидесяти, которая привыкла всё знать и всем управлять, но сейчас явно нервничала.
— Зинаида Петровна, здравствуйте, — поспешно проговорила она. — А что же вы не предупредили, что приедете?
— А должна была? — удивилась Зинаида. — Насколько я понимаю, директор может приходить без предупреждения.
Алла смутилась ещё больше.
— Конечно, конечно… Просто Виктор Зиновьевич говорил, что вы не… э‑э… особо вникаете в дела.
— А я решила вникнуть, — спокойно ответила Зинаида. — Покажите мне, пожалуйста, отчёты по фирме. Доходы, расходы, прибыль. И доступ к счёту бы хотела иметь. Я же, выходит, отвечаю за всё.
Алла прикусила губу, но поспорить не могла. Юридически эта «скромная старушка» и была их боссом. Пришлось тащить папки, усаживать Зинаиду в отдельный кабинет — тот самый, где раньше царствовал Виктор, — и включать ей компьютер с доступом к интернет‑банку.
Сидя в просторном кресле, Зинаида провела ладонью по подлокотникам. Когда‑то она протирала чужие офисные столы, когда мыла полы после работы. Теперь этот кабинет был её. Хотя бы по документам.
Цифры на экране поначалу пугали, но Алла терпеливо объясняла статьи расходов, структуру поступлений. Через час Зинаида уже понимала главное: денег много. Настолько много, что можно было бы каждый месяц ездить в лучший санаторий и ещё оставалось бы на чёрный день.
Когда она попросила подготовить распоряжение о снятии трёхсот тысяч на оплату лечения и отдыха, Алла попыталась возразить:
— Но… Виктор Зиновьевич говорил…
— Здесь главный кто? — неожиданно жёстко спросила Зинаида. — По документам.
— Вы, — признала та.
— Тогда оформляйте, — сказала Зинаида. — Остальное — наше с сыном дело.
Подписывая платёжное поручение, она чувствовала, как внутри что‑то переворачивается. Это были первые в её жизни деньги, которые она тратила на себя, не оправдываясь и не оглядываясь.
Санаторий в Подмосковье встретил её мягким светом холла, запахом хвои и лёгкой, непривычной роскошью. Просторный номер с большой кроватью, белоснежное бельё, на тумбочке — буклеты с процедурами. В ванной — не сморщенные хозяйственные куски, а ароматные гели и шампуни.
В первые дни Зинаида чувствовала себя самозванкой. Ей казалось, что сейчас в дверь постучат и скажут: «Ошибка. Вы, бабушка, не отсюда. Вам — в стандартную палату по льготной путёвке». Но никто не приходил. Наоборот, персонал вежливо обращался к ней по имени-отчеству, а администратор улыбалась:
— Если что‑то нужно — звоните на ресепшн, Зинаида Петровна.
Она ходила на массаж, в бассейн, на ингаляции. Сначала по привычке стеснялась своего старого купальника, но увидела вокруг таких же возрастных женщин с разными фигурами и морщинами. Оказалось, старость может быть не только про боли и таблетки, но и про неспешные разговоры в тёплой воде, смех в очереди на процедуры, чаепития по вечерам.
Там же, в санатории, она познакомилась с двумя активными пенсионерками — Галиной и Верой. Они охотно взяли её в свой «кружок», стали звать на концерты, показывать окрестные тропинки.
— А вы что, первый раз? — удивилась Галина, когда Зина призналась, что никогда раньше не отдыхала в санатории.
— Первый, — стесняясь, кивнула Зина. — Всё некогда было. Работала.
— Некогда? — Вера фыркнула. — В семьдесят, что ли, время нашлось? Эх вы, поколение жертв… Дети, мужья, начальники. А про себя — в последнюю очередь.
Слова больно кольнули — она уже слышала подобное от Людмилы. Но теперь, в окружении людей, которые жили иначе, они зазвучали особенно громко. Она смотрела, как Вера смеётся над анекдотом, как Галина планирует поездку в другой санаторий на море — и думала: «А я чем хуже?»
Через неделю в санаторий приехала и Людмила. Зинаида, решившись, оплатила ей путёвку из всё тех же «своих» денег.
— С ума сошла, — смеясь, сказала та по телефону. — Меня ещё никто в жизни в санаторий не приглашал. Тем более подруга.
— А я захотела, — упрямо ответила Зина. — Хочу, чтобы мы вместе отдохнули. Пока живы.
Когда Люда появилась в холле — в ярком платке, с чемоданом на колёсиках, — Зинаида почувствовала, как что‑то тяжелое окончательно отваливается от её души. Они обнялись, как девчонки, и Люда шепнула:
— Ну что, фирмачка, добро пожаловать в жизнь.
Виктор же в это время впервые всерьёз начал нервничать, когда бухгалтер сообщил ему о снятии трёхсот тысяч.
— Мам, ты что делаешь?! — уже в дверях её квартиры он заорал, забыв о притворном спокойствии. — Ты соображаешь, какие это деньги?
— Соображаю, — спокойно встретила его Зинаида. Она только что вернулась с процедур и чувствовала приятную лёгкость во всём теле. — Я еду в санаторий. Хороший. Ты сам сказал — бери с фирмы.
— Я думал, ты тысяч двадцать снимешь! — Виктор сжал кулаки. — Ну тридцать! Но не триста!
— Сынок, — она впервые за долгое время посмотрела на него не снизу вверх, а прямо. — Я полжизни тебе отдавала. Я имею право хоть один раз взять что‑то себе.
— Ты что, против меня идёшь? — его глаза налились злой кровью. — Я же тебя просил так: временно! Всё, что у тебя есть, — это моё! Я это создал!
— Нет, — тихо, но отчётливо сказала она. — Это не «всё, что у меня есть». У меня есть ещё жизнь. И она — моя.
Эту фразу она сама от себя не ожидала. Виктор, кажется, тоже.
— Смотри, мам, — прошипел он, выдохнув. — Без меня ты всё равно во всём этом утонешь. Ты не понимаешь ни налогов, ни проверок. Я тебе помогаю, а ты нож в спину. Хочешь, чтобы у нас были проблемы?
— Я хочу отдохнуть, — устало ответила она. — Ты взрослый мужик, разберёшься. Ты же умный, сам говоришь.
Он ушёл, хлопнув дверью так, что со стены слетела старая фотография: маленький Витя на руках у молодой, ещё красивой Зины. Фоторамка ударилась об пол, стекло треснуло.
Зина подняла фото, долго смотрела, а потом аккуратно протёрла треснувшее стекло тряпочкой. Менять рамку она не стала — трещина показалась ей очень символичной.
Подмосковный санаторий был только началом. После первого заезда Зина вдруг понялa: ей не хватает. Организм, привыкший к вечной экономии и самоограничениям, за месяц оттаял, и теперь требовал нового, как земля после долгой засухи требует дождя.
Она поехала во второй — уже на юг, к морю. Потом — в Крым. Денег она тратила аккуратно, но без прежнего мазохизма. Она выбирала хорошие номера, полноценные программы лечения, экскурсии. Впервые в жизни ходила в рестораны, снимала себя на фото, покупала сувениры не только внукам Людмилы, но и себе — шаль, серьги, удобные туфли.
Раз в неделю ей звонил Виктор. Сначала требовательно:
— Когда вернёшься, мам? Нам надо документы подготовить, проверки скоро… Ты не можешь всё время в санаториях сидеть!
Потом всё более раздражённо:
— Ты уже полгода там кукуешь! Хватит! Деньги не бесконечны!
Она отвечала спокойно:
— Сынок, прибыль идёт. Бухгалтер каждый месяц отчёт присылает. Всё в порядке.
— Прибыль идёт, но меньше, чем могла бы! Ты ничего не вкладываешь, ничего не контролируешь!
— Я контролирую, — мягко возражала она. — Я директор. А в остальном у меня есть ты. Ты же там работаешь.
Эта фраза бесила его сильнее всего. То, что он, хозяин, стал как бы наёмным управляющим у собственной матери, не помещалось в его картину мира.
Вика тоже быстро почувствовала перемены. Вместо щедрого босса с перспективой стать законным мужем она всё чаще видела нервного мужчину, у которого вечно «деньги в обороте» и «мама пока не торопится». Её мечты о дорогой свадьбе и новой машине откладывались.
— Слушай, Вить, — как‑то раз сказала она, закрашивая губы яркой помадой перед зеркалом. — А если твоя мать не захочет тебе фирму отдавать? Ты уверен, что она вообще понимает, что случилось?
— Ты за кого меня держишь? — вспыхнул он. — Она без меня безрублёвая пенсионерка! Я ей жизнь обеспечил! Будет мне ещё условия ставить.
Но уверенность в голосе уже дала трещину.
Прошёл год. Год для Зинаиды пролетел, как один длинный, тёплый, солнечный день, в котором сменялись санатории, города, новые знакомые. Она научилась выбирать номера по отзывам, составлять маршруты, читать договоры. Она больше не боялась подписи под документом — теперь знала, что это не только обязанность ради сына, но и её собственное право.
За тот же год у Виктора жизнь посыпалась, как карточный домик. Сначала энтузиазм Вики иссяк.
— Слушай, — сказала она однажды, собирая свои вещи с полки в его квартире. — Я не готова ждать, пока твоя мама соизволит вернуть тебе бизнес. Мне нужно сейчас жить, а не когда‑нибудь потом. У меня, между прочим, предложения есть.
— Какие предложения? — мрачно уточнил он.
— Ну… — она неопределённо повела плечом. — Мужчины свободные, без таких «маминых» заморочек. В общем, не обижайся, но я устала.
Она ушла, оставив после себя запах своих духов и пару забытых серёжек. Виктор сначала хлопнул дверью так, что встряхнулись стёкла, затем сел на диван и впервые по‑настоящему ощутил пустоту. Не только в квартире — в жизни.
На фирме дела тоже шли не так гладко. Без прежнего запаса на «чёрный день», без возможности быстро перекрывать кассовые разрывы, любой сбой становился проблемой. Пара невыгодных контрактов, задержка платежей от заказчика — и вот уже нужно затягивать пояса. Виктор привык брать деньги из чистой прибыли, а теперь каждый его запрос проходил через бухгалтерию и… в конечном счёте утверждался матерью.
— Мам, мне нужно снять миллион, — говорил он в очередной телефонный звонок. — Надо зал закрыть, окна поменять, техника…
— А что бухгалтер говорит? — вежливо интересовалась она.
— Бухгалтер говорит, что сейчас не время, — раздражённо отвечал он. — Но бухгалтер — наёмный работник! А я — твой сын!
— Значит, подождём, — мягко подводила черту Зина. — Сын у меня один, а проверок много. Я уже наслушалась, что директора сажают. Мне в тюрьму не хочется.
Его захлестывала бессильная злость. Он пытался подключать юристов.
— Может, как‑то оспорить? — тихо спрашивал он адвоката. — Ну, признать её недееспособной или что-то такое…
Юрист снял очки, пристально посмотрел.
— Ваша мать проходит ежегодные медосмотры, — напомнил он. — Справка есть: вменяема, в своём уме, решения принимает осознанно. Она не пьёт, не ведёт себя неадекватно, бизнес не рушит. Оснований признать её недееспособной нет. К тому же подобные иски — это громкий скандал. Вам это нужно?
Виктор понимал: нет, не нужно. Ещё и Ирина ухмыльнётся, узнав, что он собственную мать по судам таскает.
Ирина тем временем жила своей, новой жизнью. Сын, Дима, учился на втором курсе, подрабатывал. Квартиру они подлатали своими силами: покрасили стены, поменяли линолеум в прихожей. Ирина устроилась сначала бухгалтером в небольшую фирму, потом — в сеть магазинов, где её опыт и хватку быстро оценили.
Через год после развода она познакомилась с Андреем — инженером, который пришёл к ним в офис по работе. Не было фейерверков и страстей, было что‑то гораздо ценнее для её возраста: спокойствие, уважение, чувство надёжного плеча рядом.
— А ты не жалеешь, что ушёл из того бизнеса? — как‑то спросил её Андрей, когда она рассказала в общих чертах о своём прошлом.
— Понимаешь, — Ирина улыбнулась, наливая чай, — я ушла не из бизнеса, я ушла из брака, в котором меня не уважали. Бизнес можно новый создать. А вот уважение… его не купишь.
Иногда до неё доходили слухи о Викторе. Общая знакомая однажды пересказала с явным удовольствием:
— Слыхала? Его мама там вообще загуляла! Санатории, моря… Он бегает, как мальчик, а она только руками разводит. Говорят, даже завещание какое-то составила.
Ирина лишь пожала плечами.
— Видимо, у женщины просто началась жизнь, — спокойно сказала она. — Никогда не поздно.
Она не радовалась его бедам злорадно. Но в глубине души была тихая удовлетворённость: мир всё‑таки умеет расставлять акценты.
Последний визит Виктора к матери в санаторий в Кисловодске стал точкой невозврата. Он ехал туда с намерением «поставить всё на свои места». В голове прокручивал речи — то умоляющие, то угрожающие. Представлял, как она, устыдившись, подписывает обратно все бумаги.
Санаторий на склоне горы встретил его ярким солнцем и запахом хвои. В холле он увидел женщину в светлом костюме, с аккуратно уложенными седыми волосами, которая смеялась над чем‑то, рассказываемым стоявшей рядом Людмилой. Потребовалось несколько секунд, чтобы он понял — это его мать.
Она выглядела… другой. Не только одета лучше — в ней самой появилась какая‑то внутренняя осанка. Словно сбросила с себя невидимый мешок, который таскала всю жизнь.
— Мам, — сдавленным голосом позвал он.
Она обернулась и улыбнулась — по‑настоящему, без привычной тени тревоги.
— Витя, приехал, — спокойно сказала она. — Ну что ж, пойдём присядем.
Они устроились на лавочке под соснами. Людмила тактично отошла, хотя каждый её шаг говорил: «Если что, я рядом».
— Мам, нам нужно серьёзно поговорить, — начал он, уже не скрывая раздражения. — Ты что творишь? Ты год по санаториям катаешься! Фирма — в подвешенном состоянии! Я не могу нормально работать, не зная, что ты завтра выкинешь.
— А что я выкидываю? — удивлённо приподняла брови Зина. — Бухгалтерия работает, рабочие строят, налоги платим. Всё по закону. Я просто живу.
— Живёшь на мои деньги! — сорвался он. — На то, что я создал!
— Ты создал, а оформил на меня, — напомнила она. — Ты так решил, помнишь? Чтобы жена твоя ничего не получила. Ты мне тогда доверял. А теперь не доверяешь?
Он замолчал. Его собственная схема, произнесённая чужим голосом, вдруг зазвучала не умной комбинацией, а дешёвым обманом.
— Мам, я понимаю, ты обиделась на меня за что‑то, — перешёл он в более мягкий тон. — Но ты же знаешь, я не хотел тебе зла. Это всё… Ирка меня довела. Но ты же не собираешься наказывать меня до конца жизни? Верни фирму — и я тебе буду каждый месяц платить, сделаю тебе пожизненную ренту. Куплю квартиру получше, сиделку, если надо…
Он думал, что эти предложения произведут впечатление. Всю жизнь она мечтала о том, чтобы он «помогал». Теперь он обещал помощь с барского плеча. Но Зинаида вздохнула так, словно смотрела на маленького мальчика, который опять ничего не понял.
— Витя, ты опять всё про себя, — мягко сказала она. — Ты даже сейчас говоришь не «мам, живи, как хочешь», а «верни — и я тебе…». Как будто я у тебя в долгу.
— Но я же…
— А я — у кого в долгу, Витя? — перебила она. — Перед собой? Перед своей жизнью? Я уже отдала тебе всё, что могла. Время, здоровье, деньги, молодость, даже старость пыталась под тебя подстроить. Сколько можно?
Он уставился в землю. В груди закипало что‑то похожее на стыд, но он привычно заслонял его злостью.
— Значит, ты решила просто… прожить всё, что есть? — хрипло спросил он. — А мне что останется? Ты о внуке подумала?
— О внуке подумала, — кивнула она. — У него есть мать. И руки. И голова. Он не маленький. А что до тебя… — она посмотрела прямо. — Ты взрослый мужчина. И если твой бизнес держится только на том, что у тебя под материнскими документами деньги крутятся, это плохой бизнес.
Он вскочил.
— То есть ты оставишь меня ни с чем?!
— Я не говорила «ни с чем», — спокойно ответила она. — У меня есть завещание. Там всё написано. Но до этого ещё, надеюсь, не скоро. А сейчас… Сейчас я хочу пойти на процедуру. Колени хоть перестали болеть.
Она поднялась, опираясь на трость, и пошла к корпусу. Людмила тут же подхватила её под локоть. Они о чём‑то оживлённо зашептались, а Виктор остался стоять возле лавочки, ощущая, как под ногами зыбко шевелится земля.
Он понял простую, но страшную вещь: мать больше не боится его потерять. И именно это делало её по‑настоящему свободной.
Оставшиеся восемь лет Зинаида прожила так, как не жила никогда. У неё появились маленькие ритуалы радости — утренний кофе не из растворимого пакетика, а из кофемашины в санаторном буфете, прогулки по набережным, карточки с нотами впечатлений, которые она собирала, как раньше собирала чеки на скидки.
С Людмилой они стали почти семьёй. Внуки Люды называли Зину «почти бабушкой», приезжали к ним в гости, приносили цветы и фотографии. Зинаида впервые почувствовала ту тёплую, ненавязчивую заботу, о которой когда‑то мечтала от собственного сына, — без требования отчёта, без претензий, просто потому что «вы — наша Зина».
Фирма продолжала работать. Алла-бухгалтер чётко вела отчётность, Виктор крутился как мог, заключал сделки, иногда, скрипя зубами, согласовывал с матерью крупные расходы. Они виделись редко — разве что на Новый год, да и то иногда он ограничивался звонком.
— Мам, ну как там твой Кисловодск? — спрашивал он, пытаясь сделать голос непринуждённым.
— Хорошо, сынок, — отвечала она. — Если хочешь, сам приедь, воздух тут — чудо.
— У меня работа, — неизменно отговаривался он.
За эти годы Виктор немного остепенился — не потому что прозрел, а потому что жизнь прижала. Ему пришлось отказаться от дорогих машин, сменить арендуемый «евроремонт» на скромную двушку на окраине. Женщины, которым был интересен его статус, растворились одна за другой. Остались пара приятелей да привычка жаловаться на «несправедливость».
— Представляешь, мать моя, — говорил он как‑то старому знакомому за рюмкой в баре, — деньги мои прожигает, а мне копейки отсыпает. Жизнь кверх ногами перевернулась.
— Так ты ж сам на неё всё оформил, — пожал плечами тот. — Хитрый хотел быть?
Виктор замолчал. Он всё меньше любил вспоминать, с чего началась эта история.
Смерть Зинаиды была тихой и почти светлой. Она ушла во сне, в одном из любимых санаториев в Кисловодске, на руках у медсестёр, которые знали её уже как родную. За день до этого она долго сидела на лавочке, глядя на горы, и говорила Людмиле:
— Знаешь, я всё думала, сожалеть мне о чём-нибудь или нет. И поняла, что жалею только об одном — что так поздно разрешила себе жить. Но лучше поздно. Лучше очень поздно, чем никогда.
Когда пришла новость о её смерти, Виктор сначала испытал настоящий, детский ужас — как будто под ним распахнулась чёрная дыра. Потом, как ни странно, облегчение: теперь, наконец, всё это закончится. Завещание, формальности — и фирма вернётся к нему целиком. Вот тогда‑то он покажет всем, на что способен без чужих ограничений.
Нотариус сидел за массивным столом, очки чуть съехали на кончик носа. В комнате пахло бумагой и старым деревом. Рядом с Виктором — каменным лицом — сидела Людмила, по её просьбе присутствовала и Ирина, хотя формально дела её не касались. Она пришла скорее из любопытства и уважения к памяти свекрови, чем ради денег.
— Итак, — начал нотариус, разрезая конверт. — Оглашается завещание гражданки Зиновьевой Зинаиды Петровны.
Виктор чувствовал, как сердце бьётся где-то в горле. Всё, всё сейчас вернётся. Эти бесконечные восемь лет ожидания наконец закончатся.
— Согласно завещанию, — читал нотариус ровным голосом, — имущество в виде долей в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью «ВекторСтрой» распределяется следующим образом…
Виктор наклонился вперёд.
— Одна треть доли завещается сыну, Зиновьеву Виктору Сергеевичу.
«Одна треть?» — мозг не сразу зацепился за слова. Он ждал «всё», «сто процентов», но не… треть.
— Вторая треть — моей подруге, Сергеевой Людмиле Степановне, — продолжал нотариус. — С оговоркой: в случае её смерти — поровну между её внуками.
Людмила вспыхнула и прикрыла рот рукой. Она не знала. Она думала, Зинаида просто упоминает её как подругу, но не ожидала такой щедрости.
— Третья треть завещается благотворительному фонду «Старость в радость» для реализации программ помощи одиноким пожилым людям, — закончил нотариус. — Остальное имущество завещатель распорядила по отдельным пунктам.
Виктор вскочил.
— Это… это какая‑то ошибка! — он побагровел. — Я — сын! Единственный! Какой ещё фонд? Какие внуки Людмилы?!
Нотариус спокойно поднял на него глаза.
— Завещание составлено в присутствии двух свидетелей, заверено мною лично. Ваша мать была в здравом уме, о чём есть медицинское заключение. Она имела полное право распорядиться своим имуществом по своему усмотрению.
— Но это же я… — голос сорвался. — Я этот бизнес создал!
— По документам создала его она, — напомнил нотариус. — Вы сами так сделали, помните?
Ирина, сидящая чуть в стороне, едва заметно вздохнула. В душе её смешались горечь и какое‑то странное моральное удовлетворение: жизнь не просто поставила Виктора на место, она ещё и вывела вперёд тех, кто был рядом с Зинаидой в её последние годы.
Людмила сидела с влажными глазами. Она думала не о деньгах — о том доверии, которое ей оказала подруга.
«Одна треть…» — тупо повторял про себя Виктор, как заезженную пластинку. Это было даже меньше, чем если бы он честно делил фирму с Ириной при разводе. Тогда у него осталось бы как минимум половина, плюс квартира. Сейчас — кусок от того, чем он всегда считал себя полным хозяином.
После оглашения он вышел на улицу, не чувствуя, как снег мгновенно тает на его горячем лице. Телефон пикнул — сообщение от бывшей жены:
«Слышала про завещание. Жадность, как обычно, фраера губит. Береги себя».
Он долго смотрел на экран. Хотел ответить грубостью, но пальцы так и не набрали ни одной буквы. В голове крутились обрывки фраз: «всё лучшее — детям», «я так решил», «мои деньги», «я тебе жизнь обеспечил». И одна, последняя фраза матери на лавочке под соснами: «У меня есть ещё жизнь. И она — моя».
Снег падал всё гуще. Прохожие спешили по своим делам — кто‑то покупал хлеб, кто‑то вёз ребёнка в коляске, кто‑то смеялся, кому‑то звонили с работы. Жизнь вокруг шла своим чередом, равнодушная к тому, что один «комбинатор» только что окончательно проиграл свою самую главную партию.
Он медленно двинулся по заснеженной улице. Впереди не было уже лёгких решений, хитрых ходов и комбинаций. Была лишь обычная, честная работа и необходимость заново строить всё — без чужих жизней в залоге, без обманов, без иллюзий, что можно всех переиграть и остаться в выигрыше.
А где‑то там, в памяти, вечно жила небольшая седая женщина в светлом костюме, которая в семьдесят лет впервые сказала: «Я имею право жить для себя». И прожила последние годы так, как не прожил он за всю свою хитрую, но до обидного пустую жизнь.
Жадность действительно сгубила фраера. Но, быть может, вместе с этим она подарила кому‑то другому — старой женщине, её подруге, нескольким одиноким старикам из фонда — шанс на маленькое, но своё счастье.
